Та закричала, оттолкнув доктора. Люди, окружавшие ее, стали в испуге пятиться назад.

– Кто-нибудь доставьте наконец сюда эту чертову каталку! – закричал Морбелл. – Ее нужно немедленно отправить в лазарет.

Руки женщины обхватили живот и прикрыли шрам. Она корчилась от боли. Халли видела, как кровь стала просачиваться сквозь пальцы, а потом хлынула потоком. Врач обеими руками надавил на тело Монталбан, стараясь воспрепятствовать кровотечению. Кто-то подал ему сложенный лабораторный халат, Морбелл сразу же его схватил. Он развел руки пострадавшей и прижал к только что образовавшемуся разрыву этот самодельный компресс. Халли видела, как кровь, пульсируя, вытекает из заросшего надреза, который почему-то снова раскрылся, превратившись в обширную красную рану. Сладковатый запах крови заполнил все пространство кафетерия.

Появились три человека из службы неотложной помощи; один нес медицинские чемоданчики, двое других толкали каталку. Вокруг торса женщины разлилась лужа крови, руки и ноги врача также были сплошь перепачканы кровью.

– Всем отойти прочь отсюда, и НЕМЕДЛЕННО! – закричал Грейтер за спиной Халли.

Она не слышала, как он подошел. Прижимая пропитанный кровью халат к раскрывшемуся шву, врач объяснял прибывшим медикам, как приготовить внутривенный коагулянт. Халли и Блейн влились в поток людей, направляющихся к выходу из обеденного зала. Девушка слышала, как Грейтер, включив свое радиоустройство, приказал:

– Команде биологической защиты прибыть в обеденный зал. Да. Все правильно. Снова, черт возьми.

Халли пришла с небольшим опозданием на встречу с главным научным сотрудником станции, но Агнес Мерритт, казалось, даже не заметила ее задержки. Перед тем как усадить Халли, она торопливо спросила:

– Вы слышали о том, что произошло в обеденном зале?

– Я была там. И сегодня, и вчера.

Мерритт грустно покачала головой:

– Что за ужасная напасть, доктор Лиленд, поджидала вас на полюсе. Я и представить не могу, что чувствовала бы, окажись на вашем месте.

– Спасибо за сочувствие. Прошу вас, называйте меня Халли.

– Отлично. А я Агнес. Агги для друзей, а в друзьях у меня почти все, с кем я знакома.

Кабинет Мерритт был чуть больше кабинета Грейтера, и в нем имелась пара складных стульев для посетителей. В углу на маленьком столике стояла кофеварка. Мерритт, наполнив две чашки, протянула одну Халли, потом пододвинула к ней тарелку с мелким печеньем в шоколадной глазури.

Большую часть своего завтрака Халли оставила в обеденном зале недоеденной. Она откусывала понемногу от одной печенинки, потом взяла вторую.

– Какие вкусные.

– Это рецепт моей бабушки. Я обожаю печь. После работы пробираюсь потихоньку в пищеблок.

В отличие от кабинета Грейтера, кабинет Мерритт был украшен картинами в рамах. К одной стене были прикреплены антарктические фотографии: вот Мерритт поднимается на борт самолета «С-130» в «Мак-Мердо», а вот стоит в своей красной парке возле станционного столба с флагом Соединенных Штатов с бокалом шампанского в руке по случаю какого-то праздника или памятного события. Вторая стена была украшена картинами из оставленного на время мира. На большинстве из них запечатлены объятия и рукопожатия по случаю вручения Мерритт наград и сертификатов. «Стена, оформленная в типично бюрократическом стиле», – отметила про себя Халли. Однако ее озадачило то, что тут нет ни одной семейной фотографии.

На вид Мерритт было около пятидесяти. Удобные джинсы туго обтягивали широкие бедра, из-под красного свитера из тонкой овечьей шерсти виднелась черная водолазка с высоким стоячим воротником. У нее было круглое красное лицо, то ли обветренное, то ли от высокого давления; курносый нос с красными прожилками; маленький влажный рот во время разговора округлялся, отчего создавалось впечатление, что Агнес выдувает слова.

– Так расскажите мне, что там случилось.

Халли рассказала, а затем все словно расплылось у нее перед глазами. Снова придя в себя, она поняла, что Мерритт что-то говорила.

– Прошу прощения, что вы сказали?

– Дорогая, вы просто отключились, – сказала Мерритт, похлопав ее по колену.

– Агнес… Агги, две такие смерти, и почти в одно время. Ведь подобное должно считаться чрезвычайным событием даже для полюса.

– Совершенно с вами согласна. Но вы когда-нибудь слышали о дегисценции, иначе говоря, о расхождении краев раны?

– Нет.

– Я тоже, пока доктор не позвонил. Гарриет в прошлом году удалили часть пищевода. У нее проявлялись симптомы рака на начальной стадии. При операции некоторые важные сосуды были повреждены и сшиты заново.

– Вы хотите сказать, что их прорвало?

– Так думает врач. Когда раскрываются хирургические швы, это называется дегисценцией.

– Но почему это произошло сейчас?

– Боже мой, а что в этом удивительного? Высота. Немыслимые колебания температуры. Радиация. Стрессы. Скверная еда. Тяжелая работа. Ну и так далее.

– Никогда не слышала ни о чем подобном.

– А скольких людей, перенесших эзофагэктомию, вы знаете?

– Ну а что в отношении Дайаны Монталбан?

– Вы сказали, что видели у нее шрам, оставшийся от кесарева сечения. Возможно, как сказал доктор, и тут та же самая причина.

«Слишком много совпадений», – подумала Халли. Но в то же время нетрудно понять, почему Мерритт хочет дать рациональное объяснение этим смертям. Попытка минимизировать неподконтрольные угрозы. Неизвестное всегда пугает сильнее, чем известное. И как главный научный сотрудник, Мерритт наверняка испытывает сильную заинтересованность в том, чтобы показать, что все находится у нее под контролем. А что касается смертей, то причины, их вызвавшие, возникли не здесь – жертвы принесли их сюда с собой.

Или, возможно, эти смерти каким-то образом связаны с Эмили, и Мерритт об этом известно. Как только Халли переступила порог кабинета главного научного сотрудника, этот мучивший ее вопрос то и дело возникал в голове. «Должна ли я рассказать ей об этом?»

Но было и кое-что еще. С каждой новой встречей все труднее становилось молчать. Тайна настойчиво просилась наружу. Что-то в сознании Халли навязчиво требовало дать этой тайне выйти. Девушка воспринимала ее, словно опухоль, безобразную, чужеродную и опасную. Один из друзей, умиравший от рака, сказал ей: «Стоит узнать, что это находится внутри тебя, как ты сразу же хочешь от этого избавиться». Халли понимала, что рассказать лучше всего сейчас.

– Я так рада, что вы здесь, – вернула ее к действительности Мерритт. – Фидо несказанно обрадуется. Он как раз сейчас пребывает… ну как бы это сказать… в смятении после смерти Эмили.

– Надеюсь, что смогу ему помочь, – кивнула Халли. – Меня направили сюда в спешке. Они с Эмили при исследовании какого-то экстремофила нашли подледниковое озеро – так мне сказали. А я не знаю, где на полюсе расположены озера.

– Их, по идее, не должно здесь быть. Это был огромный сюрприз. Русские обнаружили ближайшее такое озеро, расположенное в нескольких сотнях миль отсюда, они назвали его Восток. Оно больше, чем озеро Онтарио. Наше озерцо в сравнении с ним просто крошечное – примерно тысяча футов в диаметре.

– И какова глубина?

– Две мили с небольшой погрешностью.

Халли подумала, что она ослышалась.

– Две мили?

– Да.

– И Эмили ныряла в это озеро, верно?

– Это называется криопэг. Да, ныряла. Бедная Эмили. – Агнес несколько мгновений смотрела в сторону, успокаивая себя. – Она обнаружила колонию экстремофилов на глубине сто футов и взяла биопробу культуры. Проба хранилась у них в лаборатории, но через три дня оказалась безжизненной.

– И по этой причине вам потребовался другой подледный дайвер.

– Не просто дайвер. Нам потребовался тот, кто знает экстремофилов и может работать в условиях полюса. И тот, кто может прибыть сюда быстро, до начала зимы. Если мы не сумеем взять другой биоматериал из этого криопэга в течение следующих нескольких дней, нам придется ждать девять месяцев до того, как будет возможность опустить кого-нибудь туда снова. Кто знает, что там останется после того, как мы пробили ледяной панцирь капсулы?