— Бессмысленный шутник! — восклицала рыжая.
— Да он меня раздражал, — отбивался художник.
— Это патология — так шутить. Нечего делать — займись переводом.
Авилов поймал на себе взгляд Гены и изумился. Правый глаз лохматого отправился к носу и, достигнув цели, как ни в чем не бывало вернулся на место. Он растолкал разомлевшую Наташку, но всезнайка отмахнулась: «Обычное блуждающее косоглазие!» Обычное! Что ж тут обычного! Дефекты внешности к добру не приводят. С другой стороны, самый странный из встречавшихся Авилову экземпляров выглядел вполне заурядно. Второй раз за последние дни ему припомнился «кавказский пленник», да минует меня судьба беглеца! «Замыслил я побег… замыслил я побег в страну… какую там страну?» Страна-то велика, да что по ней бегать?
Тамара, истомленная умными беседами, отправилась купаться, кокетливо призвав Авилова, и тот на пирсе даже поддержал ее за локоток, недооценив коварство восточной женщины. Побултыхавшись у берега, она вздумала его догнать, но, заплыв чересчур далеко, огласила тихие дубровы звериными воплями. Когда Авилов подплыл, она была не похожа на человека, хватала за шею и едва не отправила его к праотцам. Пришлось вмазать по уху, чтобы расслабилась. После недолгой битвы они добрались до места, где нащупывалось дно, но Авилов чувствовал себя так, будто он схватился с дьяволом и дьявол его повредил.
— Животное, — обронил он, плюхнувшись на полотенце рядом с Наташкой. — Безумное животное.
— Спаситель женщин, — улыбнулась Наталья. — Дамский угодник, Пушкин.
— Это была моя кличка…
— У тебя и кличка была? На зоне?
Авилов в ответ хлопнул ее по твердой попке. К ним подошла Тамара.
— Я ужасно себя вела, я должна извиниться.
Ну, хоть это поняла, спасибо!
— Макс будет вам благодарен.
Еще бы, спасти такое сокровище!
— Он не простит себе, что ушел на рыбалку.
Сильное преувеличение! Таких мужчин не бывает, выдает желаемое за действительное! На Тамару накатила откровенность, и им пришлось выслушать получасовую историю беззаконной страсти. Как Макс отвоевал красавицу у прежнего мужа, как до поры до времени процветал их бизнес, как их подставили и все прочее, все ужасы периода первоначального накопления. Авилов наконец подал голос:
— А почему вы не на Канарах, не в Анталии, не на Майорке? Любите Пушкина?
— С этим местом у меня связано много хорошего. — Тамара потупилась.
— Вы здесь не впервые?
— К чему скрывать? — Авилову подумалось, что Тамара и впрямь существо многослойное, сундучок с потайным дном.
— У вас, наверное, везде поклонники? — он лицемерно вздохнул.
— Вы догадливы, — она недовольно скривилась.
Или слишком грубая лесть? Но лесть грубой не бывает.
— Нетрудно догадаться. Вы аппетитная женщина.
— Надо же! — подивилась Наташка. — Мне такого услышать не удавалось. — Тамара насторожилась.
— Ты не нуждаешься в похвалах.
— Нет женщин, не нуждающихся в похвалах, — Наташка полезла в сумку за фотоаппаратом. — Хочу сделать на память групповой снимок.
Она принялась поднимать и переставлять участников, выбирая удачный ракурс, подцепила кстати появившегося Тамариного супруга, выкрикнула «Cheese!» и на этом успокоилась. Плечи у всех покраснели, и группа свидетелей, среди которых, несомненно, присутствовали преступники, разошлась отдохнуть перед обедом.
Наташка моментально испарилась из гостиницы, и Авилов подумал, что, наверное, у нее есть причина, чтобы сбегать, и хорошо бы знать какая. Такое впечатление, что она по горло занята. И с каким упорством сюда его тянула. После случившегося это стало выглядеть подозрительно. Даже очень подозрительно. Впрочем, она никогда не сидит на месте и вечно находит себе занятия: то бегать, то рыться в книжках, то строчить. Исчезновение Наташи не было вопросом особой срочности, гораздо важней было навестить в больнице Шурку, чтоб ситуация не ушла из-под контроля. Нужно понять этого чумака, с чего он вдруг кувыркнулся с крыши. Перед этим Авилов заглянул к Нине и провел небольшой «совет в Филях».
— Что Шурка за тип?
— Он не тип. Вполне живой человек, с прибабахами. Со своим чувством жизни. Хороший в общем-то, но чего от него ждать — неизвестно, может наворотить. Воображение богатое, даже сердечная тайна у него есть.
— На что он стартует?
— Лучше признаться и попросить помощи. Шурка тут вместо попа. Скажи, что без него пропадешь. Но желательно разделять его убеждения, иначе разговора не получится.
С этими рекомендациями Авилов отбыл, хотя и не сразу.
На вопрос, зачем кровать так высоко, Нина туманно ответила, что пусть лучше она будет ближе к небу, чем к земле. Что, в общем, и соответствовало ее поведению. Нина была прозрачна и ясна, если ухватить главное: она обожествляла мужчину, при этом обидно мало интересуясь его конкретной персоной. Он был мужчина вообще, любовник вообще… Все Пушкин, сукин сын! По нему меряют и равняют. А просто человеческого видеть не хотят. Кого, интересно, целует Нина? Хоть бы спросила о чем-нибудь.
Областной центр был в двух часах езды, начинаясь сразу за аэропортом. Он подъехал точно к пяти, когда к больным начали пускать посетителей. Шурке обрили голову, и контраст величественной головы с неказистым туловищем стал еще заметней. Авилов развернул пакеты с Ниниными пирогами и яблоками, и Шурка на них набросился — видно, кормили неважно. Посетитель вынул банку пива, Шурка обрадовался еще сильней.
— Я с этим делом влип. Если не найдут преступника, отправят в места отдаленные, у меня судимость.
— А они и не найдут, — заявил Шурка. — Где им…
— Почему?
— Так грамотно все. Ко мне следователь приезжал. Ему не по зубам… Маломочный, тяму нету. Ты что думаешь, я сам упал, что ли? Я всю жизнь на крыше, с шестнадцати лет. Меня спихнули, а кто, не видал. Что меня спрашивать — кто да кто? Ты и разберись, кто. Если б я слышал шаги, то я б оглянулся. А я не слыхал — он, как кошка, подкрался.
— Это был он?
— А ты думаешь, баба, что ли? — Шурка озадачился. — Да не-е, не может, чтоб баба одним ударом с крыши смахнула. Это надо точно рассчитать угол, силу толчка, во мне всяко семьдесят кило есть. Тут четко все. Я как перо улетел. Месяц лежать! Ты подумай только, какая мука. Вот лежу, думаю, как там Сергей Донатович без меня будет прогуливаться, фактически без присмотра. Думаешь, придет?
— Он в одно время ходит?
— В одно. В полнолуние. Почитаю его. Глупо человек умер. Страховки не оформил, плохо стало, попал в дурное место, не помогли. Что ж с них взять, неруси. Не знали, кто перед ними.
— Он и сам не из русских, — возразил Авилов.
— Ну да, армянских кровей.
— Вроде еврейских. — Авилов припомнил кое-что из Наташкиных речитативов некстати. У Шурки внезапно налилось свекольной кровью лицо, и он тяжело задышал. — Знаю я эту брехню, а если будешь повторять, газуй отсюдова! Слышать не могу клеветы!
Авилов прикусил язык, но было уже поздно. Шурка пошел вразнос, крича, что евреи присвоили всех. И если писатель не жид, тогда жена его точно жидовка. Как будто русского человека Бог обидел талантами. А на самом деле не обидел, а кучкуются, затирают и свою нацию проталкивают. Авилов утомился слушать крики и начал прощаться, но прощание вышло немирным, больной не успокаивался, и Александр Сергеевич понял, что нежданно-негаданно рассорился с Шуркой.
Вернувшись в заповедник, он вдохнул нагретый сосновый воздух с привкусом ягод. На дальнем берегу, у реки, горел в сумерках одинокий костер, кафе пустовало, Настя-здрастьте ему обрадовалась — ужин не пропал — и побежала его разогревать. Он сидел, разглядывал пологий берег и невнимательно жевал котлету, запивая кефиром.
В голову забрела мысль, что жизнь его пропащая, как, собственно, у всех. Здесь это проступило, как будто поднесли на ладони стократно уменьшенный в масштабе макет. У тех, у кого есть цель и дальние виды, жизнь тем более пропащая, потому что даже сидеть, озирая вокруг красоту, нет возможности. Сердце вдруг защемило и, отодвинув еду, он отправился к Нине, чувствуя себя одиноким и потерянным. Слишком много тут величия и печали. И не в цепочках на дубе, а в достоинстве природы. От Нины он позвонил в гостиницу — Наташи не было. Все-таки она от него бегает, а спрашивать не резон, нарвешься на ответные вопросы.
