В дверь позвонили, и возник мрачный следователь.
— Обедать будешь, Михаил?
Он кивнул, Нина поставила на стол мясо, в кольцах зажарившегося лука, и салат из зелени. Шишкин прошел в носках по домотканому половику, стараясь не ступать на новый паркет. Дом был с иголочки, хоть и меблирован по-старинному.
— Посидеть у нормальных людей… — под окном шумел зеленый куст, ветер шевелил листву и цветы. — Хорошо живете, — он вздохнул. — Надолго ли? — Нина с Авиловым переглянулись, никто не ответил.
— Дело как, Михалыч?
— Почти все. Рукописи только нет. Главного. И концы в воду. Пороть их, что ли? Валят друг на друга.
— Ты сейчас откуда? — небрежно поинтересовался Авилов.
— С работы. А почему ты спросил?
Следователь отдавал себе отчет, почему он настойчиво ходит к Нине. Кого бы он ни подозревал в данный момент, он не выпускал из поля зрения Авилова, словно держал палец не курке. И сейчас был, точно на охоте… Вот только Нина… Нине он доверял.
Авилов забеспокоился. Где же рукопись, черт? Пошла по рукам? Не могла же ее утянуть Зоська? Что этой дурище делать с рукописью? Когда Авилов расписывал Зоськино будущее, сам он в эти байки не верил. И не потому, что она дура — чтобы иметь что-то реальное, ума не надо, достаточно локтей и проворства — а потому, что кругозора не хватает. Что в голове у девицы из провинции? Это уже проходили с домработницей. Три простые комбинации: город — учеба, замуж или богатый любовник и третий вариант — в артистки. «Ален Делон, Ален Делон не пьет одеколон…» А рукопись — дело хитрое, по стандарту не прокатит. Если бы в телевизоре хоть раз показали… Тогда да, прокатит на обезьянничанье. А потом можно и так просто утащить, не задумываясь, раз плохо лежит… Вон Гена, вполне бессмысленное существо, спер же. Покуражился, и давай жечь. Мурло мудацкое. Авилов начал подумывать, как подставить Гену, да вовремя вспомнил, что тогда след приведет к нему. А если к нему, то как докажешь, что рукопись была на окне у следователя? Попляшет у меня эта Зося.
Шишкин вытер салфеткой рот и распрощался. Авилов помог Нине убрать посуду. За окном раздался свист, Нина перегнулась через подоконник, но никого не увидела. Свист повторился, Авилов пошел взглянуть, что происходит. Пес тявкнул, глядя за угол дома, Авилов повернул туда. На огороде шевельнулись кусты. Откуда-то вылетел камень и, просвистев мимо, ударился о забор. Пес залаял, из дома выглянула Нина. Авилов, сколько ни вертел головой и ни заглядывал за забор, ничего не мог высмотреть. Он пожал плечами:
— Привидение.
— Мальчишки, — уточнила Нина.
— Схожу, проветрюсь.
Почему-то всякий раз, покидая дом, он печалился. Вернется же. Но нет, сидеть возле, смотреть. Нина наденет новую юбку, завяжет волосы высоко — и совсем другая. Все на ней пригнано, точно в этом родилась. Все идет этой женщине, даже ерунда к лицу. Природа одарила, и Авилова мучает жадность, кажется, что не успеет насмотреться. И жалко, что другие смотрят, хочется запереть, чтобы не пачкали жадными взглядами.
Как получилось, что она одна? Сама так решила, или судьба?
— Куда же ты, голубчик? — спросила Нина.
— М-м-м, по делам.
— А какие у тебя тут дела?
— Договорюсь насчет рыбалки.
— Вот я смотрю, ты куда-то ходишь, пропадаешь… А догадаться не могу, мало еще тебя знаю.
— Так ведь и ты тоже ходишь… — разговор Авилову не нравился.
— Я не упрекаю. Думаю, что дела у тебя, скорее всего, нужные. Только не могу понять какие.
— Если б даже дел не было, я бы все равно не сидел пришпиленный у юбки.
— Почему?
— Так можно сомлеть.
— Ну и что плохого?
Получилось так, что до Зоси Авилов в этот день так и не добрался. У нее, если она стала счастливой обладательницей рукописи, появилось время подумать, что делать дальше.
— Погадаем? — спросила Нина. Авилов махнул рукой, сдаваясь. — Бери том седьмой, страница двухсотая, четвертая сверху, читай.
Он послушался, взял с полки том и громко прочел: «Нам все еще печатный лист кажется святым! Мы все думаем: как может это быть глупо или несправедливо? Ведь это напечатано!» Авилов рассмеялся.
— Это про дернутых экскурсоводок.
— Знаешь… Я думаю, что мы опозорились с этими коммунистами. И, понятно, виноватого искать, памятники за головы с постаментов стягивать. А куда завели? И Пушкина тоже за компанию. Все виноваты, всех долой, радостно так. Мы плохие, а они еще хуже. Козлы отпущения. А тут в заповеднике этой дикости нет. Все как стояло на месте, так и продолжает.
— Как в детском саду. Те же ладушки у бабушки Арины Родионовны.
— Ладно, — Нина небрежно отмахнулась, не желая вступать в спор. — Теперь себе открой. Ну, себе.
Авилов улыбнулся и прочел: «Один аристократ извинялся тем, что-де с некоторыми людьми неприлично связываться человеку, уважающему себя и общее мнение, что разница-де между поединком и дракой. Все это отговорка. Если уж ты пришел в кабак, то не прогневайся — какова компания, таков и разговор. Если уж на улице шалун швырнул в тебя грязью, то смешно тебе вызывать его биться на шпагах, а не поколотить его просто…»
Авилов возмутился и фыркнул. Что он тут взялся доказывать? С волками жить — по-волчьи выть? Так это же…
— А что, разве не так? — перебила его Нина.
— Нет. Никогда не пляши под чужую дудку. Только под свою.
— Не получается. И не получится никогда.
Следователь Шишкин, совершив все задуманные маневры с камнем, уходил от Нины в раздумьях. Что за пара? Зачем ей уголовник, если уж на то пошло? Он уже собрался было вернуться за рабочий стол, но сомнения не оставляли. Ноги сами повернули в сторону автобусной остановки. Третий раз за день он направился в больницу, невзирая на неурочный час. Добираясь до места, он устал от предположений, поворачивая их то так, то эдак. Зашел в палату, сел возле Постникова и снял кепку. Дремавший Гена открыл глаза и удивился.
— Давайте в последний раз. Но окончательно. Потому что иначе я буду приезжать по три раза в день. Утром, днем и вечером, — следователь раскрыл на коленях папку и приготовился писать.
— Да не стоит, — попросил Гена. — За что так-то мучаться? За бумагу? Так это абсурд.
— Вы взяли рукопись у Тамары Субботиной. Куда вы ее дели?
— М-м-м. Начать с того, что я у нее ничего не брал, а просто нашел в месте, которое она навещала. В заброшенной избе. Собирался растворить в пространстве. Вернуть туда, откуда она родом.
— Переведите. — Шишкин достал лист бумаги и начал записывать. Гена наблюдал. Что он там нацарапал, интересно?
— Перевести? Я пытался ее уничтожить, но мне воспрепятствовали. — Шишкин вытер лоб платком. Во простой! Уничтожить! Попробовал бы.
— Почему не отдали мне?
— Я не мог, — пожаловался Гена и издал легкий стон. Он перестал бояться следователя. Теперь следователь его опасался, ожидая, что Гена собирается что-нибудь отмочить.
— Кто вам помешал?
— Тип со шрамом и уголовной рожей.
— Авилов?
— Очевидно. Он не представился, — больной завел глаза в потолок и пожал плечами.
— Подпишите.
Гена взял листок и прочел: «Найденная мною в заброшенном помещении рукопись А. С. Пушкина при попытке ее спрятать была отнята Авиловым А. С.»
— Все верно?
— Лучше не скажешь. — Гена подписал показания, удивившись мягкости формулировки, и вежливо протянул на прощание два пальца. Следователь, не заметив, поднялся и, надевая на ходу кепку, торопливо вышел. Потом вернулся и вынул из кармана пачку сигарет.
— Не видели случайно, кто такие курит?
— Дамские, — констатировал Гена. — Не видел.
Шишкин решил по пути завернуть в гостиницу. Попросил ключ от авиловской комнаты и, пользуясь отсутствием хозяев, произвел обыск. Результат рабочего дня его полностью удовлетворил.
Значит, все точно, рукопись у Авилова. Ну а как иначе? Наш пострел везде поспел. Прикидываться нервным любовником, позорить на весь город хорошую женщину и втихомолку обделывать делишки. Своего не упустит. Матерый. А шахматный поединок происходил у следователя, оказывается, с дамой. Он нащупал в кармане пачку сигарет и вздохнул. Никогда бы не подумал.
