В то время как битва при Саратоге[53] воспринималась всеми американцами как безоговорочная победа континентальной армии, тщеславный Бенедикт Арнольд находил в ней червоточинку. Ведь в тот знаменательный день не он командовал армией. Между тем именно он повел солдат в атаку на генерала Бургойна[54]. Американцам удалось отбросить «красные мундиры» за Бемисские высоты. Вскоре Бургойн запросил условия капитуляции. Убедительная победа американцев при Саратоге побудила правительство Франции официально объявить себя союзником мятежных колоний. И опять Арнольд стал героем, и опять был ранен.

Гессенская пуля[55] раздробила ему бедро. Обычно при таком ранении ногу ампутировали. Однако Арнольд был категорически против этого. Двое суток он воевал с врачами и своим организмом. Новость о сдаче Бургойна, видимо, помогла ему оправиться — об ампутации речи больше не шло. Как и в Квебеке, Исав не отходил от постели генерала несколько дней.

Новому губернатору предстояло добиться того, чтобы в городе, население которого было крайне неоднородно (в Филадельфии жили лоялисты, квакеры-пацифисты, виги, настроенные как анти-, так и провашингтонски), установилась спокойная жизнь. Арнольд и его штаб оказались под перекрестным огнем сразу нескольких политических группировок. Какие бы действия ни предпринимал губернатор, без критики не обходилось; особое неприятие вызвало его требование привлекать женщин-лоялисток к революционным общественным мероприятиям.

— Что генерал желает надеть — его личное дело, мадам. А сейчас, прошу меня извинить.

Исав с деланной озабоченностью пересек зал — в действительности же ему просто хотелось оказаться как можно дальше от собеседницы, назойливой пятидесятилетней дамы. Эта женщина только что выразила молодому человеку свое недовольство пудреным париком Арнольда. Исав имел несчастье быть представленным ей в качестве адъютанта генерала.

В бальном зале особняка Пенн звучала музыка. В ведении военного губернатора помимо всего прочего находилось французское представительство в Филадельфии, и к этим своим обязанностям Арнольд относился чрезвычайно серьезно. Во имя укрепления связей с Францией он устроил 25 августа, в день рождения короля Людовика XVI, бал, на который пригласил самых значительных жителей города, придерживающихся разных политических взглядов. С точки зрения давешней собеседницы Исава, надев парик, хозяин вечера дал понять, что он симпатизирует лоялистам, а не вигам.

Теперь даже мода служила революции. Мужчины-континента-листы отказались от париков и коротко остригли волосы. Дамы-континенталистки больше не собирали волосы в высокие, осыпанные пудрой прически — ведь их носили бесстыдные любовницы английских офицеров. Они перешли на более естественные, «простые» прически. Джентльмены забыли о высоких шляпах. Пряжки на обуви тоже подверглись осуждению: целесообразнее изготовлять из серебра кружки и кофейники для солдат. После того как генерал Арнольд, большой любитель изысканных туалетов, отказался следовать революционной моде, на него обрушился шквал общественного негодования.

Исав находил споры о моде и личных предпочтениях глупыми и праздными. Он вообще не хотел приходить на бал. Дело в том, что нынешнее торжество напомнило ему о том вечере, когда он впервые встретил Мерси.

Здесь, в Филадельфии, она вышла в свет. Здесь ее, дочь простого портного, признали самой обворожительной девушкой города. Мерси обожала балы, она чувствовала себя на них абсолютно счастливой. Юная Мерси пользовалась бешеным успехом и могла пленить любого. На одном из таких балов ее впервые увидел Исав и, увидев, полюбил. Вот почему нынешний вечер во французском стиле так его утомлял. Он всколыхнул в нем слишком много воспоминаний.

Исав старался избегать мыслей о Мерси. Она не писала ему больше двух лет. Молодому человеку приходилось довольствоваться тем, что о ней сообщала мать — впрочем, Энн ни разу не обмолвилась о том, что его по-настоящему интересовало. Он знал, что у Мерси все хорошо, что она не унывает, что у нее неожиданно обнаружилась коммерческая жилка. Знал и о рискованной поездке к Джейкобу. По мнению матери, Мерси стала другим человеком, более зрелым, духовным. Исав отказывался в это верить. Мерси была феей, нимфой, эльфом — но не святой. Видимо, Энн, как всегда, была склонна видеть в людях то, что ей хотелось.

Музыка смолкла, и на Исава внезапно обрушилась тишина. Молодой человек очнулся. Голоса зазвучали приглушенно — гости более не силились перекричать оркестр. Но вот музыканты вновь взялись за инструменты.

Исав с тоской посмотрел на открытую дверь. Уйти бы отсюда и окунуться в работу; незачем здесь торчать, доводя себя до отчаяния воспоминаниями. Молодой человек украдкой глянул на другой конец зала. Его глаза встретились с глазами молоденькой девушки. Те сияли счастьем. Изящный пальчик погрозил ему; затем юная дева покачала не менее изящной белокурой головкой, усыпанной блестками, дав понять Исаву, чтобы он и думать не смел уходить. Эти прелестные глазки принадлежали Пегги Шиппен. Казалось, девушка прочла его мысли. Исав ответил Пегги робкой улыбкой и остался на месте.

Восемнадцатилетняя мисс Шиппен поражала своим сходством с Мерси Рид. Пегги — она тоже считалась самой красивой девушкой Филадельфии — была дочерью судьи Эдварда Шиппена, предпочитавшего сохранять в это революционное время нейтралитет. Поскольку сей почтенный муж сотрудничал с англичанами, оккупировавшими Филадельфию, радикальные виги считали его лоялистом и предателем. Их мнение о судье не изменилось и после того, как он свел дружбу с Арнольдом и его подчиненными.

Причем то, что губернатор не отверг помощь Шиппена, прибавило Арнольду врагов.

Между тем интерес Бенедикта Арнольда к семье судьи был сугубо романтическим. Прелестная дочь Шиппена похитила сердце генерала; и хотя Арнольд был в два раза старше Пегги, он надеялся завоевать ее благосклонность.

Итак, Пегги и не позволила Исаву уйти. Не так давно она уже выловила его в дверях и мило вернула в зал. По совершенно неясной Исаву причине она взяла с него обещание не покидать бал. Впрочем, стоило молодому человеку заглянуть в ее лукавые глаза, и он соглашался на все.

Исав видел Пегги второй раз в жизни. Молодые люди познакомились где-то месяц тому назад, 4 июля, во время празднования второй годовщины освобождения от британского владычества. Выяснилось, что Шиппены и Риды были давними друзьями. По словам Пегги, еще ребенком она упивалась рассказами о великолепных филадельфийских балах и восхищалась несравненной Мерси Рид. Узнав, что Исав деверь ее божества, Пегги сочла нужным с ним познакомиться.

Намерения девушки были невинными. К тому же она произвела на Исава самое выгодное впечатление. Пегги не знала о его личной трагедии. Она не догадывалась, что ее улыбка, ее жизнерадостность, напоминали Исаву о любимой женщине, что город, сама атмосфера филадельфийских балов заставляли его с болью в сердце думать о своем несостоявшемся счастье. Впрочем, теперь даже он внутренне согласился с тем, что им с Мерси не суждено быть вместе.

Оркестр вновь окатил Исава музыкой. Нет, решил молодой человек, вопреки обещанию, я все-таки уйду. Отмечать день рождения короля можно и без меня. В эту минуту Исаву больше всего на свете хотелось в одиночестве оплакать прошлое. Он чувствовал себя совершенно чужим в сверкающем огнями бальном зале.

Грянул торжественный хор.

— Madames et monsieurs! — с нарочитым акцентом обратился к публике толстый устроитель балов. — Позвольте представить вам давно не посещавшую нас Мерси Рид Морган, первую красавицу Филадельфии!

Пегги радостно захлопала в ладоши — надо полагать, ее развеселила реакция Исава.

Раздалось крещендо оркестра, после чего вновь полилась какая-то задорная мелодия.

Через массивные двойные двери в зал грациозно впорхнула Мерси; гости расступались перед ней, как море перед Моисеем. Казалось, само время повернуло вспять: Мерси словно бы вновь дебютировала в свете. Бесподобная, одетая по самой последней моде. На ней был высокий светлый парик, усыпанный мелкими розовыми бантиками, такие же бантики украшали ее белое платье с квадратным вырезом.