— Ну, и куда нацелился? — грозно рявкнул кривой.

Исав огляделся. Его плотно обступили молодчики в вытертых холщовых рубахах, груботканых штанах, фетровых шляпах; мужчины молча смотрели на него. Их лица были непроницаемы как гранит.

— Не думаю, что вас это касается, сэр.

Услышав слово «сэр», толстяк криво ухмыльнулся, остальные ответствовали свистом и улюлюканьем.

— Говоришь как образованный.

Исав промолчал.

— Кембридж, несомненно.

— Оксфорд.

— О! Джентльмен из Оксфорда, — с напускным восхищением выкрикнул в толпу одноглазый, чем вызвал ответный хор восклицаний. — Я сам из Кембриджа!

Взрыв хриплого хохота. На Исава со всех сторон наплывал тяжелый запах рома. Молодой человек, беспокойно перебирая поводья, ждал удобного момента пришпорить коня.

— Несомненно, — пророкотал на всю улицу толстяк, — ты близкий друг короля Георга![21]

Исав хранил молчание. И быстро обводил взглядом толпу. Их так много!

— Я сказал: наверняка ты друг короля! — На этот раз кривой обратился непосредственно к Исаву. Возбуждение его возрастало. — Так ты друг короля или нет?

Повисла напряженная пауза, толпа выжидающе замерла. Исав приосанился — он не позволит этому сброду запугать себя. Его взгляд сцепился с взглядом допросчика. Спокойным чистым голосом молодой человек провозгласил:

— Да, друг.

Жуткое лицо толстяка расколола мерзкая ухмылка. Он сладострастно скомандовал:

— Он ваш, парни.

Со всех сторон к Исаву потянулись жадные руки. Пытаясь ухватить свою жертву за рукава, плечи, волосы — словом, за что угодно, — люди высоко подпрыгивали. Исав попробовал пришпорить коня. Тщетно. Следующее, что он помнил — его стащили с седла и швырнули лицом о землю. Молодому человеку казалось, что по нему, вбивая в землю, молотили сотни кулаков. Щека Исава расплющилась о ледяные камни мостовой. Потом ему заломили руки за спину и крепко скрутили их грубой веревкой. Ноги тоже связали. Затем несчастного, как куль с мукой, подняли и бросили в телегу, с громом выскочившую с боковой улочки. Держа в руках факелы, мужчины плотно окружили Исава и с пьяным гиканьем поволокли его, будто циркового медведя, к пакгаузу.

— Требую порядка на собрании Комитета безопасности!

Допросчик со шрамом от души колотил по стулу (тот, как и толстяк, был исполосован); в руках вместо молотка коротышка держал старый кожаный башмак. Стук башмака эхом отдавался под стропилами пакгауза. Мужчины всех габаритов и мастей сгрудились вокруг толстяка; кто-то из них прислонился к подпиравшим балкон столбам, кто-то притулился на сваленных в кучу ящиках и мешках с зерном. Факелы освещали только центральную часть помещения — углы тонули во мраке. В воздухе стоял густой едкий запах, он пропитал все пространство и перебивал даже, казалось бы, ничем неискоренимый ромовый дух.

Новоявленный председатель самостийного суда швырнул потрепанную треуголку на край стола. После того как удар башмака оборвал разговоры, толстяк запустил свою короткопалую руку в шевелюру, похожую на дикое поле. Затем той же рукой вытер нос и подтянул штаны.

Исав стоял в нескольких футах от стола, все еще спеленатый по рукам и ногам. Нетвердо. Пошатываясь. Из-за туго связанных ног молодому человеку приходилось беспрестанно прилагать усилия к тому, чтобы не упасть. Если он чуть рассеет внимание или сделает резкое движение — свалится, а это, учитывая настроение публики, явно не в его интересах.

— Поступим проще, — сказал коротышка. — Предай анафеме губернатора, парламент и короля, и мы зачислим тебя в ряды патриотов, а потом отпустим. Ну а в случае отказа облачим в новые одеяния, которые ты сможешь носить с гордостью, — уж в них-то ты будешь неотразим для всех цыпочек Бостона.

Так вот что они готовили ему. Деготь и перья. Молодой человек узнал этот разъедающий ноздри запах. Деготь.

Исав огляделся — осторожно, сохраняя равновесие; не спеша, он рассматривал лица, одно за другим, ища на них хотя бы проблеск сочувствия; а еще он наделся увидеть какого-нибудь знакомца, к которому мог бы обратиться с призывом о помощи. Но глаза, смотрящие на него, были холодны и враждебны. Большинство собравшихся, как и давешние «красные мундиры», судя по всему, искали повода для расправы. Остальных он вообще не видел. Они стояли в тени. Исав различал только их силуэты. И среди этих силуэтов выделялась черная, в капюшоне фигура палача.

— Причинив мне вред, вы поступите несправедливо, — громко заговорил Исав. — Потому как я патриот!

Рот крепыша открылся от удивления. До чего же это комическое зрелище — пустое выражение лица. Допросчик явно не знал, что делать дальше. Глазки мужчины забегали, и было заметно, как в них мало-помалу начала формироваться мысль: того ли человека я схватил? Обежав задержанного, взгляд крепыша скользнул в темноту. Исав был прав. Пустоголовый председатель чья-то марионетка. Молодой человек напрягся. Ему хотелось увидеть кукловода. Но, как он ни старался, следуя за взглядом председателя, никого не высмотрел.

— Смотри на меня и объясни! — прикрикнул толстяк. — Ты не патриот!

— Но я-то и есть патриот, — откликнулся Исав. — И большего патриота вы не встретите. Как только вы осознаете, какими необъятными богатствами и какой мощью обладает та нация, которой я служу, вы затрепещете от несообразной дерзости ваших ничтожных умишек. Уже нынешним летом каждый житель Бостона будет думать так же! Я сочувствую нищете и страданиям своих сограждан. Но — увы! Они должны благодарить за это собственную глупость.

Толстяк моргнул зрячим глазом раз, другой. На его изуродованном лице застыло недоуменное выражение — судя по всему, он безуспешно пытался осмыслить сказанное. И это выражение утвердило Исава в его позиции. Молодой человек больше не тревожился из-за того, что эти немытые, нечесаные, насквозь пропитанные ромом бедолаги могли с ним сотворить. Он не позволит себя запугать.

— Скажу проще, — повторил Исав слова, которыми толстяк открывал собрание. И, вглядываясь в лица людей, сидевших на мешках с зерном, прислонившихся к столбам, взгромоздившихся на ящики, выкрикнул: — Я патриот Англии! Пусть будут прокляты предатели короны! Господи, храни короля нашего великого Георга!

Толпа обрушилась на него в неистовом бешенстве. Люди брызгали слюной. Проклинали. Вбивали в землю. Стаскивали одежду, рвали ее в клочья. Так стервятники раздирают на куски добычу. Исав не мог остановить своих мучителей. Острая боль пронзила его плечо. Когда с молодого человека сдергивали рубаху, ему вывихнули плечо. В этом аду, в страшном гвалте нападавших Исав с трудом слышал собственные стоны.

Затем, как по сигналу, толпа подалась назад. На молодого человека хлынул липкий горячий деготь. И обжег грудь, руки, ноги, лицо. Исав вновь застонал. Глаза закатились: из-за сильной боли меркло сознание. Когда на Исава вываливали куриные перья, он находился в каком-то тумане — голоса его мучителей звучали смутно, словно бы сквозь вату.

Второй раз за ночь Исава бросили на телегу. В угоду шайке голодранцев молодого человека возили по улицам Бостона под пронзительные звуки скрипок и монотонный треск барабанов. Облаченные в ночные рубахи обыватели настороженно смотрели на представление сквозь полуоткрытые ставни. Те, кто жаждал принять участие в действе, оделись и присоединились к шествию.

Процессия несколько раз останавливалась, в основном у кабаков. В то время как участники шествия пополняли фляги элем, Исава выволакивали из телеги и зачитывали ему обвинение в предательстве, после чего пороли. Несколько раз пленнику предлагали произнести речь в свою защиту. Он хранил молчание. Молодой человек знал: все сказанное им приведет к побоям и унижениям. Кроме того, говорить было больно. Исава мучила жажда. Губы пересохли и распухли, язык прилипал к небу. Он не смог бы выговорить и слова. А поскольку молчание приравнивалось к признанию вины, толпа швыряла пленника на телегу и вновь пускалась в путь.