На сцене тем временем появились люди – рабочие и распорядитель.

– Пора рассаживаться, – сказал Галустьян. – Вы где предпочтете, Юлия? В первом ряду? В последнем?

– В последнем, – ответила я.

– А… – бородач бросил взгляд на обвешанную бриллиантами даму. Двое телохранителей сидели по бокам, один – строго перед ней, четвертый стоял за спиной.

– С другой стороны прохода.

Мы с Пашкой оказались единственными в той части последнего ряда. Телохранители бросили в нашу сторону пару пронзительных взглядов, но не приближались и ничего не говорили. Ближе к ним сидела я, хоть как-то прикрывая Пашку с камерой, которую он поставил на колено. Пока снимать было нечего. Люди, с которыми мы только что беседовали, разошлись по местам, которые занимали ранее, или выбрали себе новые. Все сидели по отдельности, благо что место позволяло.

Несколько человек, которые ко мне не подходили, оглянулись назад, чтобы посмотреть, где я устроилась. Один спросил, будем ли мы что-то снимать. Я ответила отрицательно.

– Если кого-нибудь убьют, то будут, – хмыкнул предпоследний прибывший.

Других граждан наше с Пашкой появление не заинтересовало вообще. Мать с дочерью, правда, бросили в нашу (то есть скорее мою) сторону еще пару гневных взглядов, потом отвернулись.

Потом появилась американка. Я услышала у входа в зал английскую речь с американским акцентом. Молодая девушка что-то пыталась объяснить дежурившим у входа сотрудникам Аукционного дома. В конце концов ее пропустили. Присутствующие ее совершенно не интересовали. Она целенаправленно пошла в первый ряд и уселась на свободное место.

Наконец на сцене появился распорядитель, или руководитель, или просто представитель Аукционного дома.

Из вступительной речи я не почерпнула ничего нового – кроме фамилии, имени и отчества усопшего, картины которого были выставлены на торги. Записала их в блокнот, хотя думаю, что проблем с их выяснением у меня не возникло бы. Но все равно нужно будет поинтересоваться этим товарищем. Или господином.

Предстояло продать двенадцать картин. Распорядитель объявил, что на сцене будут вывешиваться по четыре картины. После продажи первых четырех принесут четыре следующие, потом последние четыре.

Первые четыре представляли собой как раз то, что я ожидала, – колхозница, птичница, рабочий и какая-то грандиозная новостройка.

– Сними картины, – тихо сказала я Пашке. – Как получится. И тех, кто их купит.

Я не могу сказать, что торги проходили бурно, как раз наоборот. Распорядитель (или руководитель, или аукционист) поднимал и опускал деревянный молоточек, кое-кто в зале что-то записывал, кто-то даже переговаривался. Никакого особого интереса, никаких особых эмоций. Две из картин ушли по заявленной стартовой цене, на две другие были по два претендента, но они их довольно мирно поделили. Никто из тех, с кем я разговаривала или на кого обратила внимание, фактического участия в аукционе пока не принимал.

Потом вынесли еще четыре картины. Вальтер Кюнцель купил две с изображениями лошадей. То есть там были не только лошади, а еще и красноармейцы, и тачанка с пулеметом, но они отличались от всего выставленного именно наличием этих животных. Лошади были выписаны очень хорошо и фигурировали на переднем плане. Может, считает, что продаст их у себя в магазинах из-за изображенных лошадей, если не удастся просто как советскую живопись. Птицеферма и свиноферма также не вызвали ажиотажа.

Но все изменилось после выставления последнего лота. Все четыре картины были написаны совершенно неизвестным мне художником Ярославом Морозовым. На одной был изображен Ленин с детьми, на второй – Сталин с детьми, третья называлась «Дети пролетариата», четвертая – «Праздник для детей рабочих».

И именно во время борьбы за эти картины я поняла, что такое аукцион. Только я не поняла, почему именно они так заинтересовали собравшихся. Или Ярослав Морозов – один из самых известных советских художников? Или участники считали, что тематика наиболее перспективна для перепродажи в будущем? Я не знала, что и думать.

В зале сидели несколько человек, которых эти картины совершенно не заинтересовали, и они даже бросали удивленные взгляды на участников торгов. Были в зале и те, кто даже не предпринял попытки ничего купить, например, мать с дочерью и еще один мужчина лет тридцати с ноутбуком, взгляд которого на себе я ловила несколько раз. Любопытствующие?

За картины Ярослава Морозова вели отчаянную борьбу галерейщик Артур Рубенович Галустьян, солидный мужчина с седой бородкой, старичок, дама в бриллиантах, прибывшая с четырьмя телохранителями, молодая американка, дешево одетая женщина, на которую я обратила внимание, когда только пришла.

Лица мужчин, участвовавших в аукционе, ничего не выражали, ну если только напряжение. Но прочитать по ним истинную причину интереса к творениям Ярослава Морозова было невозможно. На шее у Галустьяна пульсировала вена – вот, пожалуй, и все. С такими лицами, вероятно, играют в покер.

Все три женщины в отличие от мужчин сильно раскраснелись. Они были совершенно разными – эта молодая американка, по виду простая, дешево одетая тетка и холеная дама неопределенного возраста в бриллиантах, но они явно испытывали схожие эмоции и хотели впиться в горло соперницам. Первую из четырех выставленных на торги картин («Ленин с детьми») купил Галустьян, в борьбе за другие он только вначале принимал участие, потом быстро сходил с дистанции. В результате каждая из дам получила по одному творению Ярослава Морозова. Но каждая хотела получить все…

– Я ничего не понял, – тихо сказал мне Пашка.

– Ты их заснял? – так же тихо спросила я.

– Всех, кто тут собрался.

– Отлично, – улыбнулась я.

Из Аукционного дома «Александр» мы поехали в холдинг, где нас с Пашкой дожидалась Виктория Семеновна, сгоравшая от любопытства. Втроем просмотрели, что удалось заснять Пашке, Виктория Семеновна дала задание нашему информационному отделу собрать всю возможную информацию про художника Ярослава Морозова, о котором мы втроем не знали вообще ничего.

– Юля, ты скажи: мазня или нет? Вот мы бы втроем, если постараться, могли бы что-то такое нарисовать?

Я покачала головой. Меня, неспециалиста в этой области, на самом деле поразила техника исполнения, и не только у Ярослава Морозова.

– Это профессиональные художники, – высказала я свое непрофессиональное мнение. – Возможно, они были вынуждены писать то, что писали, так как им не повезло жить во вполне определенное время. Другие картины они не смогли бы нигде выставить. И еще требовалось кормить семьи, не хотелось загреметь в лагеря… А портреты ткачих, доярок и вождей пролетариата явно позволяли и выжить, и жить, возможно, весьма неплохо. Не исключено, что они тайно писали какие-то другие картины, и те картины сейчас украшают какие-то частные коллекции или западные музеи.

– Вспоминается «Арлекино» Аллы Пугачевой, который Гамлета уже который год играет для себя, – вздохнула Виктория Семеновна. – Сколько людей в нашей стране были вынуждены зарыть свой талант в землю из-за того, что родились не в то время! Жаль. Очень жаль.

– Но ведь некоторые, несмотря ни на что, все равно продолжали творить, – заметил Пашка. – Тайно, но делали то, к чему лежала душа.

– Интересно, что еще успел за свою жизнь написать Ярослав Морозов? – произнесла я вслух, не ожидая получить ответ от Виктории Семеновны или Пашки.

Но какие-то ответы дала справка, подготовленная нашим информационным отделом. Они ведь уже собрали что-то по всем художникам, представленным на сегодняшнем аукционе.

Ярослав Святославович Морозов происходил из очень богатой семьи, но всегда считался в ней белой вороной, или, как говорят англичане, черной овцой. Во-первых, он выбрал богемную профессию, наотрез отказавшись от карьеры военного инженера, причем и просто военного, и просто инженера, как все остальные мужчины предыдущих поколений и его братья. В их семье было несколько изобретателей, дед и отец женились на купеческих дочках, которые приносили в семью хорошее приданое, да и мужчины умели зарабатывать деньги и часто продавали свои изобретения. Ярослав же всегда противился любой дисциплине, конфликтовал с отцом, матерью, братьями, любил женщин, гулянки, был изгнан отцом из дома. Молодой человек быстро нашел богатую вдовушку, поселился у нее, но не забывал и про других женщин. Вдовушка его выгнала, но тут же нашлась другая женщина, которая его подобрала, и потом Ярослав неоднократно перебирался из одной постели в другую. В начале своей творческой деятельности он рисовал обнаженных женщин. Некоторые картины сохранились до наших дней.