Я потянул за один такой ремень и выволок его на берег. Но не мог оторвать от камня, к которому этот ремень прирос. Накрутив на руку ремень, я потянул сильней. Ремень растягивался, как тугая резина, потом лопнул, и я свалился на мокрый черный песок отлива.

«Сейчас я найду подлиннее», — думал я, обшаривая руками океанское дно. Но все ремнеподобные змеи были четырехметровыми, точно их кто-то по мерке выращивал. Где уж там двести метров!

Я сделал еще одну попытку добыть змея подлиннее и забрел в воду по самые уши. Но тут в густых зарослях вдруг забулькало, и отвратительное холодное животное схватило меня за руку и потянуло в пучину океана. «Осьминог!» — в ужасе подумал я и хотел было крикнуть о помощи, но волны уже сомкнулись у меня над головой.

К счастью, это оказался не осьминог. Под водой работал аквалангист. Он и схватил меня за руку. Я хоть и испугался сначала, но еще больше обрадовался потом. Я сразу подумал, не даст ли он мне акваланга побродить по дну моря. Вот когда уж я разыщу длинного змея!

— Не знаю, как начальство разрешит, — мотнул головой мой новый знакомый, отряхиваясь от налипшей травы, — пойдем к профессору.

Профессор сидел около палатки здесь же на берегу и тоже измерял морскую капусту.

— А ты кто и откуда? — спросил профессор.

Я признался во всем, рассказав по порядку, начиная от яхты и кончая заготовкой анфельции.

— Ладно, — сказал профессор. — Я, пожалуй, возьму тебя. Но, если ты меня подведешь и сбежишь от меня, как с того судна, которое ловило сайру, то я напишу твоим родителям и в школу. Договорились?

Я чуть не подпрыгнул от радости. Но тут же вспомнил о своих документах, которые остались в том поселке, где драли анфельцию.

— Это мы уладим, — успокоил меня новый начальник. — Я позвоню и попрошу оставить тебя в нашей экспедиции.

Через час, когда меня осмотрел врач, я надел акваланг и погрузился в новый мир, в подводный лес, где пробираться столь же трудно, как в чаще молодого ельника.

Работа у меня оказалась не тяжелая. Я должен был делать срезы водорослей со дна через каждые пять метров. С каждой метровой площадки я аккуратно собирал все водоросли и приносил профессору. Потом мы сушили эти водоросли и взвешивали. Особенно мне нравилось собирать морской салат — ульву. Эта водоросль растет на подводных лужайках, как настоящий салат — такие симпатичные светло-зеленые грядки салата, совсем как на огороде.

Я всегда радовался, когда встречал веселый, светло-зеленый салат вместо мрачной коричневой морской капусты. Но профессор больше радовался морской капусте.

— Что такое ульва? — говорил он мне, когда я расхваливал свой салат. — Ульва — это закуска, а морская капуста — хлеб! А без хлеба, брат, не проживешь!

Я думал, что профессор шутит, но вскоре убедился, что он говорит серьезно. Ведь изучал морскую капусту он не ради спортивного интереса.

Случилось так, что с Курил мы переехали во Владивосток, а оттуда на Сахалин. Когда уезжали из Владивостока, то взяли с собой много хлеба. Я удивлялся: почему взяли хлеб, а не сухари, ведь хлеб скоро зачерствеет. Но профессор засмеялся и сказал, что здешний хлеб не черствеет.

Когда мы приехали в одну пустынную бухту на Сахалине и стали снова изучать подводные заросли, я так увлекся работой, что и забыл об этом разговоре. Дней через пять вспомнил. Не зачерствел ли хлеб? Нет, он был столь же свеж, как и пять дней назад. Точно его вынули только что из печи.

Может быть, дело в климате? Климат на Дальнем Востоке влажный, а на Сахалине в особенности. Нет, не только в климате дело. Оказалось, что при выпечке хлеба в тесто добавляют немного морской капусты. И от этого хлеб становится нечерствеющим. А, кроме того, вместе с морской капустой хлеб обогащается еще и йодом, который необходим каждому человеку.

Этот нечерствеющий хлеб нас тогда здорово выручил, и хорошо, что не взяли сухари. Сухари — они и есть сухари. И с хлебом их не сравнишь. Но все-таки морскую капусту только добавляли в хлеб. Она же не заменяла хлеб!

— Ну, ну, не придирайся, — заворчал профессор, когда я ему об этом напомнил. — Полностью, может быть, она хлеб не заменит, но ведь икру из морской капусты ты ешь? Это уже настоящая полноценная пища. А если уж на то пошло, то я расскажу тебе, как и что думают на этот счет японцы.

— Было это, если мне не изменяет память, в 1915 году, — начал свой рассказ профессор. — Я только что окончил университет. И послал меня тогда ботаник Комаров, будущий академик, в Японию сделать описание зарослей бамбука. В Японии меня встретил ботаник по фамилии Кавамура, и с ним вместе мы решили взобраться на вулкан Асама-Яма, где росло много бамбука.

Вулкан мирно дремал. Погода стояла отличная. Сделав описание растительности, мы решили выкопать почвенную яму, как это полагается при всяком описании. Кавамура взял лопату и тут же всадил ее в землю. Она вошла в землю так мягко, точно это не земля была, а пух. Когда же он вынул первую порцию земли, то мы с трудом удержались от восклицаний. Под тонким слоем обычной почвы толщиною в пять сантиметров лежала масса, напоминающая по виду... шоколадное масло!

Масса была столь аппетитна, что мы не удержались и попробовали на вкус. Она и впрямь съедобна! Мы стали копать землю в других местах, и везде под тонким плащом почвы лежала маслянистая масса толщиною в два фута. По-теперешнему это полтора метра!

Спустившись с вулкана, мы поспешили сообщить о своем открытии местным жителям в первом же селении. Жителей нисколько не удивило наше сообщение.

— Э, господин, — сказал один из крестьян, — это тенгу-номуги-месхи, «ячменный хлеб». Нам посылает его добрый дух горных вершин Тенгу. Еще отцы и деды наши ели этот хлеб и всегда были сильны и здоровы.

Кавамура предположил, что этот хлеб — скопление водорослей. Так оно и оказалось. Ботаник Молиш, которому послали на анализ «ячменный хлеб», обнаружил, что он состоит из слизистых нитей сине-зеленой водоросли глеокапсы.

Весь наш отряд с интересом слушал профессора. Я тоже слушал, но никак не мог понять, каким образом водоросли, которые живут в воде, оказались на суше, да еще на вулкане! Какие же они тогда водоросли?

— Опять недоверие? — пробасил профессор, когда я выложил ему свои сомнения, — эх ты, Фома неверующий! Ну подожди, я скоро дам тебе сухопутные водоросли не только посмотреть, но и потрогать. А пока должен тебя огорчить: студент, которого ты заменял, поправился. Так что передашь ему свой акваланг, и твоя работа на этом кончается. Да я и сам уезжаю тоже.

Я уже привык к нашему Федору Федоровичу, так звали профессора, и мне жаль было с ним расставаться. Да и работа на этот раз пришлась мне по душе.

Видя, что я расстроился, профессор похлопал меня по плечу и сказал, что если мне так нравится работать с водорослями и изучать их, то он может взять меня с собой в Среднюю Азию, куда сейчас направляется. В Средней Азии профессор консультирует другой отряд ботаников, которые изучают водоросли рисовых полей.

Я был несказанно рад и тому, что остаюсь с «профом», и перемене обстановки. Тем более, что в Средней Азии побывать было моей заветной мечтой.

И вот через несколько дней мы тряслись уже на «газике» по пустынной равнине. Стояла середина августа, жара была такая, что казалось, мозги становятся жидкими, как кисель. Воздух, пропитанный горечью полыни, обжигал легкие. Я все ждал, когда же появятся рисовые поля. Где рис, там и вода, значит, можно будет хоть искупаться.

Но рисовых полей все не появлялось, местность становилась все более унылой, а растительность все более чахлой. Наконец она и вообще исчезла, и мы покатили по гладкой, как асфальт, земле. Она напоминала даже, пожалуй, не асфальт, а паркет, потому что потрескалась от жары на многоугольники разной формы.