– Да всё понятно, – нетерпеливо отмахнулся майор, – шок, неадекватность. Не беспокойтесь: в понедельник положим её на недельку в вашу клинику, проверим, как положено, и будем думать об её легализации. Да что нового она может нам сообщить? Наоборот – для неё сейчас всё новое.

 Я хотел спросить, а попадались ли раньше Борису Витальевичу люди из прошлого, раз он так уверенно про этот Велесов овраг говорит, но сдержался. И, наверное, правильно сделал: что мне надо знать от ГБ, я знал, а лишние вопросы, они потому и называются лишними, что могут много чего лишить.

 – Надеюсь, – продолжал майор, – вы гарантируете, что она никуда до понедельника не денется?

 Что можно было на это ответить? Только "конечно".

 – Ну и отлично, – раздавил сигарету в пепельнице Борис Витальевич. – Всё. – И он встал, явно собираясь уходить.

 – Она сестру и маму хочет найти, – напомнил я, – и отца, если он, конечно, живой.

 – Да, конечно. – Майор снова сел. Я продиктовал, и он записал данные. – Ну, конечно, подготовьте её, что в понедельник её положат в больницу.

 – Уже подготавливаю.

 – Отлично. Я вам позвоню. Всё.

 В общем, домой я добрался часам к одиннадцати ночи.

 Галина уже спала, но проснулась на шум.

 – Всё хорошо, – успокоил я, – всё просто отлично.

 Галина прошептала: "Спасибо" и снова отправилась в лучший мир грёз, а я, поедая холодные котлеты, мучительно размышлял о переходах в прошлое, о переходах в будущее и обо всём этом странном мире, в котором самые невероятные случайности являются проявлением единственно возможной предопределённости.

 На следующий день, в субботу, я, как и обещал, сводил Галину в магазин. Чтобы не смущать девушку, просто дал ей денег и отправил в трикотажный и бельевой отделы, посоветовав не экономить. В общем, закупились мы порядком, даже книжек взяли – "Путешествие на Кон-Тики" Хейердала, "Судьбу человека" Шолохова, ещё что-то про войну (война Галину почему-то особенно интересовала). Немного погуляли по парку. А дома, до самой ночи, я объяснял девушке, как пользоваться катушечным магнитофоном, коротковолновым радиоприёмником и телевизором. Она схватывала всё на лету. Самостоятельно поставила бобину с полузапрещённым Высоцким – и была им очарована. Уставшая, Галина заснула поздно ночью за зелёным томиком Есенина.

 А на следующий день, после обеда, мы завалились в кино! Кинотеатр "Украина" помните? Вот в него, на "Кавказскую пленницу". И тут я впервые увидел, что Галя смеётся. И окончательно понял, что у неё, действительно, всё будет хорошо.

 В общем, эти два дня получились насыщенным, возможно, даже слишком. Галина по полной загрузилась впечатлениями и всё спрашивала, спрашивала и спрашивала: про войну и Высоцкого, про поэтов и писателей, про Моргунова и Никулина… К вечеру я уже еле ворочал языком.

 Заснула Галина поздно ночью, рыдая над "А зори здесь тихие" Бориса Васильева, а утром спокойно отправилась в больницу, взяв с собою несколько книг и журналов "Юность" с повестями, рассказами и статьями, которые я для неё отметил; взяла также и учебник по истории СССР.

 Однако уже порядком темно. Вы не против продолжить беседу завтра?

 Действительно, засиделись мы изрядно. Смотали удочки, попрощались, разошлись.

 Дома я вынужден был признаться себе, что история Владимира Сергеевича интересует меня всё больше и больше и что я верю ему безоговорочно. На сон грядущий я попытался почитать что-то о парадоксах времени и дырах в пространстве, но на второй странице научно-популярной статьи сам провалился в чёрную дыру сна.

 Живцы у меня закончились, поэтому на этот раз я пришёл на речку пораньше, наловил мальков, разложил снасти. Лишь через час моей безрезультативной ловли появился Владимир Сергеевич и, как обычно, разложив свои полудонки, подсел поближе ко мне. И продолжил свою историю.

 – Полторы недели я после работы заходил к Галине в больницу. Она держалась отлично, явно повеселела. Тумбочка возле её койки была завалена журналами "Работница" и газетами-еженедельниками. В общем, утоляла информационный голод по полной. Жаловалась только, что задают много глупых вопросов и часто – одни и те же по нескольку раз.

 В общем, всё как со мной.

 В четверг – свой выходной – я пришёл в больницу с утра, но Галины в ней уже не было. Сказали, выписалась. Ну, чекистов, вообще, спрашивать бесполезно, вернулся не солоно хлебавши домой.

 В общем, я не знал, что и подумать, бродил весь день по осиротевшей вдруг квартире, часто выходя на балкон.

 В пять часов вечера раздался телефонный звонок. "Мы сейчас приедем", – информировал меня Борис Витальевич. Спасибо. Раньше не мог сказать, чекист!

 Действительно, через сорок минут приехал майор с Галей. Она была очень бледна и явно расстроена. "Я встречалась с сестрой", – прошептала девушка – и заплакала.

 В общем, мама Галины перестала посещать Ксению Гавриловну не по причине болезни ног: она, как и многие увлечённые своей работой люди, не пережила безделья, связанного с уходом на пенсию, и тихо скончалась в своей однушке в печатниковских "хрущобах".

 Сестра Галины, Светлана, действительно, выйдя замуж, поменяла фамилию с Соловьёвой на Румянцеву и жила в квартире мужа на 2-й Песчаной. Родила двоих детей, – оба уже здоровые мужики, – работала кассиром в универсаме. Сидела дома в отпуске.

 Н-да, она, конечно, была в шоке, что и говорить. Борис Витальевич с утра заставил Галину выучить полувероятную историю и строго её придерживаться, заявив, что впоследствии, когда сестра к ней попривыкнет, можно будет и сказать правду.

 Короче, по официальной версии, Галину в тот сентябрьский день контузило. Добрые люди подобрали её и отвезли в госпиталь, где она и пролежала тридцать лет в летаргическом сне. А теперь вот – проснулась. А поскольку в летаргическом сне все процессы организма замедляются, она до сих пор выглядит на двадцать лет.

 Бред, конечно, но Светлана поверила, хотя, понятно, никакого разговора у сестёр не получилось, странно, что они вообще умудрились хоть о чём-то поговорить.

 В общем, Галина узнала, что похоронка на папу пришла в жуткий июнь 1942 года, а на Витьку, её парня, ещё раньше – в ноябре 1941. Узнала про маму, знакомых, друзей… По сути, сёстрам не о чем было разговаривать: разные миры, разные – как их там? – ноосферы. Ещё Галина выпросила у сестры дубликаты фотографий мамы и – с фронта – отца. Так, скомкано и невесело, сёстры полтора часа пили чай и, договорившись созваниваться-встречаться, неловко расстались.

 За совместным ужином Борис Витальевич объяснял девушке, что сестре нужно время, чтобы всё понять и снова принять её в свой мир; как-никак, тридцать лет – не шутка. Светлана потеряла сестру в пятнадцать лет и вновь обрела в сорок пять – странно, что она вообще помнила, что у неё была сестра.

 Галина согласно кивала головой, но я видел, что она понимает гораздо больше, чем он ей хотел сказать: понимает, что у неё нет больше близких людей, что она осталась в этом мире совсем одна. Скорее всего, именно поэтому девушка попросилась ещё пожить у меня, а не в больнице, пока майор не подыщет что-нибудь подходящее.

 По-моему, Борис Витальевич даже обрадовался такому повороту событий: как куратор он был заинтересован, чтобы его подопечные держались вместе. А я… Я подумал, что вместо осени наступает весна.

 Ну а дальше, дальше Галине оформили паспорт (дату поменяли с 18.08.21 на 18.08.51, ровно на тридцать лет), липовый диплом об окончании школы, и она уже в октябре устроилась санитаркой в ту же больницу, где лежала на обследовании, твёрдо решив летом поступать в Иняз. В том же октябре она переехала в такую же однушку, как у меня, – в соседнем доме.

 Ну, освоилась она в этом мире очень быстро: записалась в библиотеку, очень много читала, на "ты" общалась с моим катушечником, с упоением слушая так полюбившегося ей Высоцкого; так же быстро освоилась с инфраструктурой современного города, а разросшаяся с 1941 года сеть метрополитена так вообще привела её в восторг. То ли беседы ли со мной, то ли её удивительная способность понимать больше, чем знать, быстро привили в ней отвращение к программе "Время" и прочему официозу.