– Да, ушла… – неожиданно раскис я, – но не такая уж и важная.

Катька внезапно вскочила и отправилась на кухню. Оттуда раздался ее подобревший голос (конечно, глаза в глаза по-доброму говорить не очень-то с руки):

– А вообще-то я вас, мужиков, понимаю. Вы ведь существа консервативные. Как привыкнете к чему-нибудь, так вас, как слепого от теста, – не оттянешь.

– Что это ты имеешь в виду? – озадаченно отозвался я.

– А то, что ты просто-напросто привык к этим письмишкам. Баба в своем Орехове мучается, тебе на это, разумеется, наплевать. А теперь у него, видите ли, ниша пропала, – перешла она неожиданно на третье лицо и на крик.

– Да если хочешь знать, я даже рад за нее!

– Ну еще бы. – Мадам Колосова внесла в комнату две дымящиеся чашки с кофе. – Нет бы самому жениться, коню здоровому. Впрочем, она тебе, конечно, не пара. Или ты уже собирался на четвертый год переписки стать сельским учителем?

– Это город, – подчеркнул я. – И ничего я не надумал…

– Так о чем же тогда разговор?

Катька отвернулась от меня и стала щелкать телевизионным пультом. Чем она при этом руководствовалась, я никогда не знал. Наконец на экране возникла какая-то дряблая морда и начала вещать на английском (на Катькином балконе висела тарелка).

И тут я задумался. Как гоголевский Подколесин. Жена, уют, детишки. Впрочем, детишки – это уж чересчур. Но действительно, почему я не женюсь?

– Кать, – позвал я подругу. Она недовольно оторвалась от биржевых новостей. – Так мне ведь никто не предлагает…

– Чего не предлагает?

– Ну жениться…

Катьку мгновенно оторвало от дурацкого ящика. Что-что, а чужие судьбы она устраивать любила.

– Так наш малыш жениться захотел?

– А почему бы не попробовать? Что я, хуже других, что ли?.. – попробовал пошутить я.

– А ты знаешь, что брак – дело серьезное? Ты это уже проходил в своей школе?

– Да проходил, проходил…

Мадам Колосова как-то обиженно взглянула на меня.

– Так ты что, и правда надумал?

Я принялся суетливо хлебать кофе, усердно делая вид, что ничего не произошло.

– Серьезно? – продолжала допытываться Кэт.

– А почему нет?

– Тогда ты самый настоящий осел! – Дряблая морда внезапно исчезла с экрана, вместо нее побежали какие-то непонятные столбцы. – У порядочных людей в твоем возрасте уже внуки…

– Это дело наживное, – беззаботно отмахнулся я.

– Но для этого необходимо иметь на примете ту идиотку, что согласится хотя бы теоретически стать бабушкой внукам такого болвана, как ты.

– Вот на тебе бы я женился, – мечтательно протянул я.

– Ты?!

– Я.

– Ты что же, делаешь мне предложение?

Я завилял, забормотал, стал отхлебывать кофе, вино, курить, поправлять очки… Не люблю прямоты. Кэт внимательно следила за моими манипуляциями. Наконец ей надоело, и она погрозила мне тонким пальцем.

– Ну то-то же! Впрочем, есть у меня одна безмозглая. Под стать тебе. Или ты, может, уже кого наметил на роль жены? Кроме меня, конечно?

– Да нет, в общем-то, – опешил я от столь внезапного поворота.

– Тогда записывай телефон!

– Да зачем мне телефон-то? – взмолился я.

– Так ты что, собираешься ей письма писать? С нашей девушкой этот номер не пройдет.

– Но что я ей скажу?

– Она сама тебе все скажет, мямля! Это я беру на себя, – уверенным тоном заявила Кэт, нацарапала что-то на бумажке и добавила: – А теперь проваливай. Не знаю, как тебе, а мне завтра на работу.

Утром засияло солнце. «С чего бы это, – подумал я. – Неужели грядут какие-то свершения?»

Но свершений, по-видимому, не гряло. Я, как обычно, отправился на урок и в троллейбусе умудрился подвернуть ногу.

– Держите сынка! – крикнула какая-то бабка. – Расшибется!

– Да где ж тут расшибешься, – мрачно буркнул здоровенный мужик. – Тут иголке-то негде упасть. А тем более – такому амбалу…

Ну вот, начинается. Уже оскорбления. Выходит, солнце обмануло меня. Я выбрался из троллейбуса и захромал к мрачно-кирпичному зданию школы.

В учительской уже сидел неприятный тип – физкультурник Мухрыгин, в неизменном адидасовском костюме, – и подбрасывал на классном журнале облупленный волейбольный мяч.

В свободное от уроков время Мухрыгин подрабатывал охранником на автостоянке. Мы с ним в школе были единственными представителями мужского пола. Если, конечно, не считать престарелого директора, а по совместительству учителя физики, алгебры, геометрии, астрономии, химии и географии, Константина Кузьмича Рогожина по кличке «К в кубе» (то есть «Константин Кузьмич – козел»). Вряд ли «К в кубе» был сведущ во всех этих предметах, но у него имелась относительно молодая жена, пяток детей и еще, как поговаривают, алименты. Так что приходилось стараться.

– Салют, Арсентьич! – Мухрыгин звал меня почему-то именно так. – Ну что, не надумал еще ко мне на замену? Гляди какую ряху отъел…

Опять. Похудеть всем назло, что ли? Впрочем, это дежурная шутка нашего физкультурника. Я на нее давно уже не реагирую.

– Все шутишь, – отозвался из-за створки шкафа Константин Кузьмич, – а знаний-то нет!

А это уже неизменная директорская поговорка. Я перевел взгляд к окну. Там сидели наши дамы.

Я посмотрел в небесные глаза Сонечки – учительницы биологии, которая славилась особым цинизмом не только по отношению к заспиртованным тварям, украшавшим ее кабинет, но и по отношению к вполне живым ученикам, – и отвесил ей поклон:

– Здравствуйте, Софья Петровна.

Престарелая истеричка (вернее, историчка, но и истеричка – тоже) завуч Римма Игнатьевна никак не отреагировала на мое появление.

– Здравствуйте, Римма Игнатьевна, – поприветствовал я ответственную за учебный процесс.

– Доброе утро, Васильев, – нехотя ответила она.

Я пошарил глазами по углам учительской. Самого приличного человека из всей этой кодлы – учительницы английского с длинным именем Марианна Александровна Преображенская – здесь не было. У форточки рядом с кактусом никто не курил. То-то, я смотрю, все такие спокойные. Из учителей курили только я да Марианна.

Я хотел было нарушить идиллию и примоститься рядом с кактусом. (Надо же хоть как-то взбодрить коллег перед работой. А то словно рыбы мороженые.) Но потом передумал. В туалете покурю. На перемене.

Я ухватил с полки журнал и выскочил из учительской.

Подходя к дверям десятого класса, я услышал вопль:

– Шухер, Вася!

Не понимаю, почему кличку надо обязательно производить от моей фамилии Васильев. Ведь имя представляет куда как более привлекательный объект для подобного творчества. Я вошел в кабинет.

На меня уставилось несколько десятков дебиловатых глаз. Что ж, начнем. Я открыл рот и приготовился поведать о карьере Чехова. Почему «карьере», а не, скажем, творческом пути или просто жизни? Да потому, что иначе этим деткам ничего не вдолбишь. Телевизор-то они смотрят гораздо чаще, чем заглядывают в того же Антона Палыча.

Но тут в класс ворвалась Сонечка и без стеснения объявила с порога:

– Арсений Кириллыч, вас к телефону! По-моему, женщина…

Ну что тут скажешь? Скорее всего, Катька не дождалась, пока я позвоню ее хваленой подруге, которая жаждет выйти за меня замуж, и передала инициативу ей. Но что означают слова Сонечки «По-моему, женщина»? Неужели пол телефонного собеседника не поддается определению?

Я оглянулся на класс. Эти сволочи явно обрадовались. Думают, урок отменяется. Ну что ж, и отменяется. Их бесполезно учить!

– Урока не будет! – зло сказал я. – К сожалению, у меня неотложные дела.

– А как вы собираетесь мотивировать отмену перед завучем? – ехидно поинтересовалась биологичка, семеня за мной по навощенному коридору.

– Это я предоставляю вам, Софья Петровна, – доверительно пробормотал я. – Если хотите, можете провести дополнительный урок биологии. Вы ведь все время жалуетесь, что вам не хватает времени для изложения постулатов Вернадского…