– Я ить всссе видел, – продолжал Виталька. – И бабу твою… А моя… Она ить сама увязалась… Да, старик?

– Да, – нехотя ответил я.

Зачем ему эта убежденность, будто его жена увязалась за мной сама? И почему он не спрашивает, как я, собственно, здесь оказался?

– У-у, гадина! Чуть мне всю обедню не расстроила. Выгоню ее из дому! – Рыбкин слегка протрезвел. – Хорошо еще, Л-ларисса ничего не поняла… – Внезапно он оживился. – Пойдем наверх, а? Выпьем, раз такая радость!

Я не посмел отказаться. Следовало как-то загладить свою вину. Обнявшись, словно сиамские близнецы, мы поползли вверх по лестнице.

– А теперь, – загремел в динамике бодрый Ленькин голос, – по просьбе королевы и хозяйки нашего импровизированного бала, несравненной Ларисы, песня «Расскажи» с компакт-диска «Не говори». Исполняет Татьяна Мягкотелова!

Тимирязьев приготовился дунуть в трубу, а из-за кулис высунулось было чье-то бледное личико, но Виталька заорал:

– Тихо! Никаких «Расскажи»! Это мой друг Васильев Арсений Кириллович! Прошу любить и жаловать!

По столикам пронесся шепот, Рыбкин подтолкнул меня вперед, к своему месту. Там уже надувала губы Лариса. Перед ней лежал глянцевый номер «Космополитена». Он был открыт на странице с заголовком «Как завоевать богатого мужчину». Лариса заглянула в журнал и жеманно проговорила:

– Дорогой, как мило, что ты привел… Арсения…

Похоже, «Космополитен» рекомендовал читательницам радушно встречать друзей намеченной жертвы. Виталька просиял, поддавшись на незамысловатую уловку. Он наклонился ко мне и пробормотал:

– Вот это женщина, а? Разве Светка догадалась бы такое сказать?

– А теперь все-таки песня «Не говори», – раздался голос Тимирязьева. – Вернее, «Расскажи»…

Оркестр грянул примитивный мотивчик.

– Дорогой, – проворковала Лариса, – что же ты не угощаешь своего друга?

Ну вот, опять… Виталька послушно принялся наваливать мне на тарелку провиант. Я попытался подлить Ларисе шампанского. Может, хоть алкоголь отобьет у нее тягу к пошлостям?

– Ну что вы, – притворно изумилась она, – я бы и сама… Я считаю, что этикет – выдумка уродин.

Наверняка эту глубокую мысль она вычитала в том же журнале.

– Это еще поч-чему? – удивился торговец кетчупом.

– А потому, дорогой, что по-настоящему красивая женщина не требует внимания к себе. Его ей и так оказывают.

Лариса повела золотистым плечиком и вздохнула. Виталька дернул шевелюрой и присосался к пухлым губам своей возлюбленной.

– Дорогой, – мяукнула Лариса, когда Виталькины губы занялись оливками и салатом, – я тут видела в одном магазине премилую вещицу. Небольшой браслетик…

Так, вот и плата за поцелуй.

– Считай, что он твой, – прочавкал Рыбкин.

Тем временем на эстраду просеменила худосочная девица в коротеньком кружевном платье – Татьяна Мягкотелова – и загундосила какую-то околесицу.

Расскажи, когда в ночи,

Мы с тобою помолчим,

У оплавленной свечи,

Расскажи мне, расскажи,

Мне приснились миражи…

Лариса прикрыла веки, щедро усеянные золотыми блестками, и прошептала:

– Спасибо, дорогой, это моя любимая песня… О боже!

– Эта безголосая запросила с меня целое состояние, – пожаловался, а может, и похвастался Виталька, пока Лариса внимала абсурдистскому тексту. – Вот это размах по мне! – Он с обожанием посмотрел на коленки мадам Пастернак.

– Ты что же, всерьез собрался жениться? – в ужасе спросил я. – А как же Светка?

– А никак! – ответил Рыбкин и отпил из бокала. – Пусть убирается к себе в Черусти! Или, может, ты ее подберешь?

Я энергично затряс головой.

По-настоящему очнулся я только утром в троллейбусе, который вез меня на работу.

«Лебединая песня» моего больничного обошлась мне не только физическими страданиями. Гораздо мучительнее были страдания нравственные. Я потерял почти все. Поссорился с Марией и Светланой, и даже Катьки, которой я мог бы излить душу, у меня теперь не было.

Я уныло посмотрел на свои тускло поблескивавшие ботинки. Неужели отныне и до скончания века я обречен на одиночество? Нет, нужно продержаться этот день и немедленно идти на перемирие. Со всеми. Сразу.

Из угла учительской на меня недобро блеснули глаза Сонечки. Господи, я ведь что-то наплел ей насчет того, будто хочу взять биологию!

Мухрыгин был тут как тут. Он тупо колотил мячом об стену. На мгновение физкультурник прекратил это занятие, понимающе глянул на мою помятую физиономию и панибратски сказал:

– Приветик, Василич! Похоже, ты еще не выздоровел…

Нет, я решительно не желаю якшаться с этим мерзавцем!

– Да что-то в этом роде, – пробормотал я, поглядывая на завуча Римму Игнатьевну. – Больничный такой короткий…

– Арсений Кириллович, – строго спросила меня историчка, – это правда, что вы хотите взять биологию?

– Может, ты еще и физру возьмешь? – нагло ухмыльнулся Мухрыгин. – У нас бы с тобой здорово получилось…

– Да нет, – стал оправдываться я. – Я уже передумал.

Я схватил журнал и поспешно ретировался. В коридоре я наткнулся на недобрый взгляд хулигана Еписеева. Хулиган посмотрел на меня исподлобья и буркнул:

– Здрасьте!

– Здравствуй, Володя, – льстиво пробормотал я и, заговорщицки подмигнув, спросил: – Мать-то дома сегодня?

– В ночную, – бросил Елисеев. – А вам-то что? Опять шмон устроите?

– Нет, ну что ты… – отступил я и побрел на урок.

На большой перемене в буфете ко мне подошел Мухрыгин. Похоже, он решил, что после нашей схватки мы с ним стали закадычными дружками.

– Василич, может, пивка? Я угощаю…

Я посмотрел в бычьи глаза физкультурника, и на мгновение мне стало страшно. Ссориться с ним все-таки не очень хотелось. Тем не менее я переспросил:

– Угощаешь? На те деньги, что ты взял у меня, так?

– Господи! – изумился адидасовец. – Ты еще не забыл? Да подавись ты своими грошами. Я на стоянке в сто раз больше зарабатываю…

– Нет уж, – разошелся я. – Ты мне эти деньги через суд вернешь!

Мухрыгин налился краской и прошипел:

– Вот ты, значит, как?

– Именно так, – продолжал я гнуть свое, хотя ни в какой суд обращаться, разумеется, у меня и в мыслях не было.

– Ну смотри. Как бы тебе не пожалеть. А то ведь я так пугануть могу…

Не договорив, Мухрыгин хлопнул меня по плечу и, неприятно выставляя носки кроссовок наружу, отошел.

– Прекратить кидьбу мячом! – раздался его голос в коридоре.

В препоганейшем настроении я вышел из буфета. Внезапно у меня под ногами раздался оглушительный взрыв. Хлопушка… За углом мелькнули лоснящиеся штаны хулигана Еписеева. Донесся гогот.

Да что они все, сговорились? Если так пойдет дальше, то я, наверное, не выдержу и сорвусь.

До конца занятий я все-таки продержался. Дождавшись, когда учительская опустеет, я просунул в дверь голову. У окна курила Марианна. Она повернулась на скрип и сказала:

– Сеня? Как хорошо, что ты зашел. Мне нужно с тобой поговорить…

Этого еще не хватало. Неужели она собирается выплеснуть на меня свои проблемы? Я нервно вытащил сигарету и примостился около утыканного гвоздями кактуса. Англичанка смотрела на меня настороженно. Серебряная цепочка слабо вздымалась на ее груди.

– Даже не знаю, как начать… – смущенно пробормотала она и окуталась клубами дыма. Я подождал, пока дым рассеется. – Дело деликатное… А ты все-таки мужчина…

– Это кому как, – невесело усмехнулся я, припомнив свои недавние подвиги.

– Сонечка на тебя взъелась, – собралась с духом Марианна Александровна. – Ведет себя, как базарная баба…

Я молчал.

– Я думаю, это все из-за того, что ты хочешь взять биологию.

– Да не хочу я никакой биологии! – взорвался я. – Что она там тебе наплела?

– Гадость какую-то. Ты, мол, ей делал какие-то намеки, даже прижимал в углах…