Лилла замирает и изумленно оглядывается.

— Черт возьми, Тим. Ты живешь в таком месте и даже не рассказал! Неужели это не сон?

Ее напористость и уверенность в том, что я обязан делиться с ней всеми событиями своей жизни, иногда меня забавляют. Но только не ранним утром.

— А ты как думаешь? — отвечаю я.

Она подходит ближе, привстает на цыпочки и чмокает меня в щеку.

— Тебе надо побриться.

Лилла идет по коридору, касаясь рукой стены, и качает головой.

— Пожалуйста, потише, — прошу я. — Ты топаешь как слон. Анна еще спит.

— Ох, прости. — Она виновато улыбается и снимает туфли. Неся их в руке, Лилла подходит к столовой, отворяет дверь и заглядывает. — Ни-ичего себе. Какой красивый цвет.

Она оценивает и гостиную.

— Что ты вообще тут делаешь? Время семь утра. Я хочу спать.

— Я решила посмотреть, как ты устроился. На работу все равно еще рано, — говорит Лилла, направляясь к кладовке, которую Анна называет барахолкой. — Ого, — произносит она, заходя внутрь. — Какая шикарная старая мебель. Отличные вещи. И, наверное, дорогие. Почему они тут свалены? Господи, как неразумно. Видимо, кое у кого денег куры не клюют.

Я встаю в дверях.

— Выйди оттуда.

— Зачем? — спрашивает она. — Я ничего не сломаю.

Я вздыхаю, приваливаюсь к косяку и наблюдаю, как Лилла проводит пальцами по старому деревянному комоду, открывает дверцы, разглядывает посуду. Она приподнимает крышку какого-то ящика, вытаскивает уйму старых бумаг и фотографий, рассматривает по одной…

— Это кто?

— Понятия не имею, — отвечаю я, подходя ближе. — Положи обратно.

Лилла протягивает мне фотографию. Мужчина, женщина и маленькая светловолосая девочка в саду. За их спинами — явно Фэрвью. Я узнаю крыльцо, кладку, окна. Девочка, стоя между взрослыми, улыбается прямо в объектив, два передних зуба у нее заметно выдаются вперед. Мужчина, седой, неопределенной наружности, тоже улыбается. Бесстрастна только женщина — светловолосая, как и девочка, безжизненно красивая. Вздернув подбородок, она смотрит куда-то в сторону.

Видимо, это Анна с родителями.

Лилла достает следующую фотографию. На ней компания людей вокруг стола с тортом. Прямо за ним — девушка, которая, судя по всему, только что задула свечки. Она улыбается фотографу, склонив голову набок, прядь волос попала в рот.

— Посмотри, какая красотка, — говорит Лилла.

Она права, девушка очень красива. Самое странное, она похожа на Анну, хотя в ней ни на грош неуклюжей, нервозной застенчивости. Более того, лукавая улыбка больше напоминает Лиллу. Но это Анна, и никто иной. Я переворачиваю фотографию.

На обороте написано:

— Твоя соседка? — спрашивает Лилла, толкая меня локтем. — А ты раньше не говорил, какая она хорошенькая.

«Потому что она совсем не такая, — думаю я. — По крайней мере сейчас».

— Пойдем отсюда. Нехорошо рыться в чужих вещах.

Я убираю фотографии, вытаскиваю Лиллу из кладовки и веду к бальной зале.

— Зайди, — предлагаю я, указывая в сторону закрытой двери. — Посмотри, что там.

Она открывает дверь и испуганно отступает, а потом оборачивается, ухмыляется, вбегает в залу, кружится и взвизгивает.

— Лилла, замолкни!

Она захлопывает рот ладонью.

— Прости. Прости. Но, Тим, это же, блин, просто чудо! Какой дом… даже не верится.

Она хмурится.

— Почему ты молчал?

И не ждет ответа.

— Ты ведь понимаешь, что просто обязан устроить вечеринку? Невозможно жить в таком доме и не устроить вечеринку! Это преступление!

Лилла смотрит на часы.

— Черт. Мне пора.

Она натягивает туфли, подбегает и целует меня. Я провожаю ее до двери и смотрю, как Лилла идет по садовой дорожке, садится в старый драндулет и отъезжает. Она всегда такая — быстрая, взбалмошная, разрушительная, как сильный холодный ветер, который сбивает с толку и дезориентирует, но в то же время бодрит и позволяет почувствовать себя живым. Хотел бы я думать о Лилле только как о друге. Я мечтаю, чтобы ее сестринские поцелуи не напоминали о том, как мы целовались раньше, и не вселяли горестное ощущение потери. Она знает, какой эффект производит, и наслаждается своим могуществом. Лилла не целовала бы меня так страстно, не стояла бы так близко, не одевалась так соблазнительно, если бы ей не нравились мои страдания. Я хорошо знаю, что она обожает создавать беспорядок и быть центром внимания. Теперь я иногда задумываюсь: может быть, Лилла нарочно причиняет мне боль?

На улице уже жарко. Я решаю извлечь из ситуации максимум и пойти поплавать.

В бассейне малолюдно. Я сажусь на бортик, болтаю ногами в воде и наслаждаюсь солнцем, которое греет спину. Какой-то старик меряет дорожку медленным брассом, одна женщина неторопливо плывет на боку, другая — бодрым фристайлом. Она быстрая, гибкая и движется в воде на удивление ловко. В конце дорожки она аккуратно переворачивается и без передышки плывет обратно. Мне всегда хочется пуститься наперегонки с хорошим пловцом, поэтому, когда она приближается, я спрыгиваю в воду и плыву параллельным курсом, стараясь не отставать.

Первые три гребка я держусь впереди, но потом приходится сбавить темп, и до конца дорожки я тащусь в хвосте.

— Отличный стиль, — говорю я, вылезая из бассейна. Женщина сушится на солнце, запрокинув голову и подставив лицо горячим лучам. Ей лет пятьдесят, но тело у нее сильное и поджарое. Настоящее тело пловца. Она улыбается, не открывая глаза и не оборачиваясь.

— У вас тоже.

Возвращаясь домой, я думаю об Анне и вновь чувствую жалость. Я не смог бы жить без адреналина, который получаю в воде, да и вообще вне дома. Я бы умер, если бы сидел взаперти. Но Анна явно не всегда была такой, и я вновь задаюсь вопросом: как и почему она превратилась из энергичной девушки с фотографии — счастливой красотки, которую застал Блейк, — в несчастное существо, с которым я живу в одном доме?

Следующие несколько дней мы с Анной почти не видимся. Один раз мы разминулись в коридоре, когда я шел на работу. Она поздоровалась, но не остановилась. В другой раз, вечером, я обнаружил ее в гостиной перед телевизором, когда вернулся из ресторана, но прошел прямо к себе. Она холодна и бесстрастна; если о чем-то и заговаривает, то о самых прозаических вещах — о неисправной духовке, об окне, которое заело и не открывается. Однажды Анна вручает мне список покупок, и я узнаю тот же отчетливый почерк с наклоном влево, что и на записке, найденной в кладовке. В списке нет свежих фруктов, вообще ничего особо полезного, сплошь консервы и полуфабрикаты. Анна питается как старуха.

— Это все? — спрашиваю я. — Никакой зелени? А мясо?

— Нет, — холодно отвечает Анна. — Больше ничего. Только то, что я написала.

Ее недружелюбие меня не смущает. Дом достаточно большой, чтобы не путаться друг у друга под ногами.

Поэтому я удивляюсь, когда утром в воскресенье захожу на кухню и вижу, как Анна режет яблоки, что-то напевая. На ней обычная одежда, но волосы распущены и падают на плечи и на лоб. Она оживленнее, чем обычно.

— Привет, — говорю я.

Девушка испуганно вздрагивает и поднимает голову.

— Готовишь?

— Пытаюсь. Правда, получается плохо. На ленч придут Маркус и Фиона. — Она смущенно улыбается. — Если ты не занят, можешь присоединиться.

Я удивлен и слегка заинтригован.

— Ладно. Если ты не против. Все равно у меня никаких планов. Спасибо.

Я смотрю, как она режет яблоки, и тут вспоминаю, что в доме явно нехватка приличных продуктов.

— Анна, хочешь, я схожу в магазин и что-нибудь куплю? — предлагаю я. — В кладовке почти ничего нет. Что ты готовишь?

Она указывает на яблоко.

— Яблочный пирог на сладкое. Не знаю, получится ли, но надеюсь. А на первое будет суп. — Анна кладет нож, идет в кладовку и извлекает жестянку с супом из говядины и овощей.

Мое удивление, должно быть, хорошо заметно, потому что она хмурится, протягивает мне жестянку и объясняет: