Море мук…
И Беруни в «Индии» оставил для Омара Хайяма кусок своей горести: «Не страшитесь силы царей, говоря перед ними правду, — ведь они властны только над нашим телом, а над душами вашими у них нет власти». Это слова Иисуса Христа. Слова, которые так любил говорить Масихи. Значит, как тосковал старый Беруни в плену о прежних своих друзьях, один из которых у мер, а другой потерялся в «море мук», как был одинок, если и друзьях у него были только воспоминания я Истина. Вот он и пишет дальше: «Этими словами Христос повелевает проявлять истинное мужество. Не то моральное качество, которое толпа принимает за мужество, видя стремление идти в бой и дерзкую готовность броситься навстречу гибели, — оно есть только одна из разновидностей его. Мужество Же, возвышающееся над всеми другими его разновидностями, заключается в презрении к смерти, все равно, выражается ли оно в речи или в действии…»
Будь милосердна, жизнь, мой виночерпий злой,
— слагаются в душе Омара Хайяма, стиснутой одиночеством и горем, стихи.
Мне лжи, бездушия и подлости отстой
Довольно подливать! Поистине из кубка
Готов я выплеснуть напиток горький твой!
[168] И вспомнил Али, как сам читал стихи Омара Хайяма той злополучной ночью.
Если хочешь покоиться в неге блаженной
И у ног своих мир этот видеть надменный,
Перейди в мою веру, учись у меня.
Пей вино, но не пей эту горечь Вселенной.
В них горечь Ибн Сины, Беруни, Улугбека, который с ножом в спине, Таухиди, который сжег свои книги перед смертью, и самого Омара Хайяма, который улыбался, будучи придавленные огромной плитой — тяжелым, черным своим временем.
И вот Омар Хайям а Мекке, в белом одеянии ихрам[169]— идет в огромной массе паломников и кричит со всеми, и поднимая руки:
— Лаббайка, аллахумма! Лаббайк! (Вот я перед тобой, господи!)
А душа его говорит:
Вот я перед тобой. Истина!..
Проходит Омар Хайям со всеми долину Мина, поднимается на гору Арафат, где Авраам занес когда-то нож над своим сыном Исааком[170], чтобы принести его в жертву богу по его требованию.
«Я жизнь тебе свою жертвую, Истина!» — говорит и Омар Хайям в душе.
Вот кидает он камни со всеми в дьявола, идя от Муздалифы к Мине. Кидает в тех, кто мешал ему служить и Истине.
Приносит в жертву животных в долине Мина. Семь и раз ходит вокруг Каабы, целует Черный камень в восточном углу. Был белым этот камень… Белым дал его Аврааму ангел Джабраил, От поцелуев людей сделался он черным, так много впитал в себя грехов Их. «Плохо я служил тебе. Истина…» — сокрушается Омар Хайям.
Вот пьет он воду из святого источника Зем-Зем и семь раз ходит между холмами Сафа и Марва в пределах великой мечети Харам, семь раз клянется никогда не оставлять служение Истине.
«Повели, о боже!» — говорят все, воздев руки к небу. — «Повели, Истина! — молится Омар Хайям. — Я раб твой».
Отправился потом Омар Хайям в обратный путь вместе с другими паломниками и дервишами из Мекки в Нишапур, ложился голым в сухой лошадиный помет, чтобы избавиться от вшей, укладывался спать под бок какого-нибудь паломника, укрывался плащом, сшитым из лоскутьев, смотрел в небо, где «текли дугою звезды[171]» и думал об Ибн Сине… о пяти его доказательствах неограниченной делимости пространства.
О своем геометрическом способе решения всех видов кубических уравнений с помощью пересечений кругов, гипербол и парабол (в Европе нашли алгебраическое их решение в радикалах в XVI веке), думал о своей классификации уравнений для подбора соответствующих конических сечений (возродилась Декартом) о своем едином учении о рациональных, и иррациональных действительных числах (в Европе это учение появится лишь в XVI веке у Стевина. Разработка действительного числа была произведена Декартом и Ньютон ном в XVII веке. Строгие же теории — в конце XIX), думает Омар Хайям и о своей «Книге о доказательствах алгебры и алмукабалы» (в Европе впервые упомянут о ней лишь в 1742 году), и опять мысли его возвращаются к прекрасному доказательству Учителем — Ибн Синой V постулата Евклида…
Да… Трудно быть учеником Ибн Сины. Трудно перед самим собой, перед богом, перед людьми. Для того, чтобы выжить, приходилось лгать. Стоять на молитве и думать о… несотворенности мира богом. Только в стихах и научных трактатах Хайям говорил правду.
Но больше, чем своих врагов, боялся он потомков. Всякий глубокий ум они умеют умертвить ложным толкованием. Омар Хайям видел, как пытался умертвить Ибн Сину Газзали, Закономерность уготовила Омару Хайяму более печальную судьбу. Враги и потемки врагов низвели честь Омара Хайяма на нет, превратив его в пьяницу.
… Перед смертью Омар Хайям долго читал «Книгу исцеления» Ибн Сины, потом встал на вечернюю молитву[172], низко поклонился заходящему солнцу и сказал: «О боже, прости мне мое знание тебя. Это мой путь к тебе…» И в этот же вечер умер.
О Судьба! Все насильно повсюду утверждаешь сама.
Беспределен твой гнев, как тебя породившая тьма:
Благо подлым даришь, ну а горе — сердцам благородным.
Или ты не способна к добру, иль сошла ты с ума?..
Такого Омара Хайяма боялись. А Ибн Сина гордился бы им. И Беруни. Как гордился им Улугбек.
— Газзали младше Хайяма на 11 лет, — говорит народу Бурханиддин. — Оба они, совершив хадж, жили, не соблазнявшись Багдадом, в Нишапуре, родном для них городе. Омар Хайям здесь родился. Газзали — учился у богослова Харамейни, который, выделив его, сына неграмотного прядильщика шерсти, из 400 своих учеников, сказал: «Он — море, — переполненное богатствами!», этот скромный юноша в скромной одежде, встречающий утро С книжками в руках, приходит как-то Газзали к Омару Хайяму. Спрашивает об определении полярной части небесной сферы среде других частей. Омар Хайям стал многословно объяснять, воздерживаясь от углубления в спорные вопросы. «Так продолжалось до тех пор, — пишет Байхаки, — пока не наступил полдень и муэдзин не призвал к молитве. Тогда имам, Доказательство Ислама, Мухаммад Газзали сказал: „Истина пришла и исчезла нелепость! — встал и ушел“. Вот какое торжество веры совершилось над разумом! Вот как светлая голова Газзали стерла черного лживого Омара Хайяма! Вот как философия осталась посрамленной, религия же ушла с высоко поднятым челом!»
— Умный вы человек, уважаемый Бурханиддин-махдум, — вдруг начал говорить Али.
Толпа замерла. Это была дерзость. Неслыханная дерзость. Дерзость святого или безумца?
— Слушаю я вас три месяца и диву даюсь — продолжает Али, — как мог Ум разбить Ум? Ведь Газзали равен Ибн Сине по уму. И Омару Хайяму равен. Любого философа запросто на лопатки положит. Все реки философии прошел! И к Омару Хайяму неспроста заявился! И кафедру богословскую в Багдаде неспроста оставил, неспроста мечеть в Дамаске, два года подметал. Не сумасшедший же он в самом деле? Философ в нем проснулся! Вот в чем секрет. Настоящий философ! Ибн Сина он! Да! Настоящий Ибн Сина. Вот что я понял, слушая тут всех вас. Только НОЧЬЮ он жил, Газзали, а Ибн Сина — ДНЕМ. Пусть не солнечным был уже день, но все-таки хоть какой-то день. Омару Хайяму же и Газзали досталась ночь. Представьте, Закрыли в доме окна и двери, полная тьма, и сказали людям: «Ходят среди вас человек с ножом». Кик в таком доме жить? Вот и боятся все друг друга. Ходят осторожно…
