„Ах, если бы я Майманди видел, чем все кончилось! — думает Али. — Все его советы не стоят ничего перед и лицом Закономерности. Она с усмешкой наблюдает, как морщат лбы советники, чтобы предугадать ее ход, а тем более, когда вступают с Нею в борьбу, выставляя против! Нее флажки своих остроумных решений. Закономерность все равно все делает по-своему. На то она в Закономерность“. Недаром китайский историк Сыма Цянь назвал ее Небесной преемственностью (Тяньтун). Только она — царь в мире. Всегда проявляет свидетельство своей мощи перед соломенными усилиями людей, даже самых гениальных, стремящихся смелостью ума предугадать ее рисунок! Полибий (римский историк, II в. до н. э.) предложил такую ее формулу:

1. Власть одного выборного лица обязательно превратится в Монархию.

2. Власть нескольких аристократов — в олигархию.

3. Власть демократическая — в охлократию.

И опять, все пойдёт по кругу.

Сыма Цянь определял закономерность по-другому:

1. Если ЦЗИН>ЛИ, будет ГУЙ (цзин — почтение, ли — закон, гуй — культ личности).

2. Если ВЭЙ>ЧЖИ, будет ШИ (взй — культура, чжи — естественная человечность, ши — сухая мертвящая ученость),

3. Если ЧЖУЙ>ВЭЙ, будет Е (чжуй — прямодушие, вэй — культура, Е — дикость).

Ни в одну из этих формул не укладывался Махмуд. Но Закономерность все же и по отношению к нему сработала: сильный ветер дует лишь до полудня… Чем могущественнее правитель, тем быстрее после него разваливается государство, В мае 1040 года прямо на поле сражения, у Дандаканана, Тогрулу поставили трон. Вскоре он и Чагры завоевали Рей, Хамадан, Исфахан, Балх, Герат, Закавказье. „Сельджуки ворвались, подобно изголодавшимся волкам“, — напишет грузинский летописец Липарит Орбелиани, свидетель этих событий, В 1055 году Тогрул возьмет Багдад и женится на дочери халифа! На свадьбе туркмены плясали „вприсядку и прыгали на колени“, — пишет сириец Эбрей, В 1071 году византийский император Роман пойдет против Али-Арслана, сына Чагры, с 200 тысячами солдат. У Али-Арслана 15 тысяч, и он просит мира. Но Роман ответит: „Не будет тебе мира, разве что в Рее!“ Сказал тогда Али-Арслан войску, рассказывает Ибн ал-Асир: „Кто желает уйти, пусть идет, ибо нет здесь султана, который приказывал бы или запрещал“.

Взял меч, завязал узлом хвост лошади, надел все белое, плакал и молился, сидя на коне, А потом пошел в бой и взял Романа в плен.

— Разве я не посылал к тебе за миром? — спросил он византийского императора.

— Изба ей меня от упреков и сделай со мною, что хочешь.

— А что бы ты сделал на моем месте?

— Сделал бы тебе зло.

— А как я поступлю с тобой?

— Убьешь меня или проведешь с позором по мусульманским землям. А может, простишь и поставишь наместником…

— Я имею в виду именно это, — ответил Али-Арслан».

Сыном Али-Арслана К был тот самый Малик-шах, который сделал Омара Хайяма своим недимом, а Низам аль-мулька — везирем. И это над ним, как проклятье, сидел в крепости Аламут Хасан Саббах.

Ибн Сина остро наблюдал за туркменами. Он чувство, вал: за ними будущее. Они — резинка, которая сотрет усилия Махмуда.

«Завершается время жизни Ибн Сины, — горько думает Али. — Завершается жизнь всех, кто был дан ему попутчики…»

«Однажды я пришел к Беруни, — рассказывает судья Валвалиджи, — когда он уже прощался с жизнью, издавая предсмертные хрипы, и грудь его была стеснена. Он молвил: „Что ты сказал мне однажды о подсчете неправильных прибылей?“ Я произнес, жалея его: „В таком состоянии…“ „Эх ты! — прохрипел Беруни.

— Если я покину мир и буду знать вопрос, разве это не лучше, чем если я покину мир и не буду знать вопрос?“ Я рассказал ему, а он стал утверждать в памяти, затем он разъяснил мне, что обещал. И я вышел от него, И по пути услыхал крики, возвещающие о его смерти».

Ученик Беруни записал на полях раскрытой рукописи, что лежала на столе, дату смерти своего учителя:

11 декабря 1048 года.

А вот Абу Саид. Он больше не носит свой хырки, сменил их на золотые одежды. «Сто лет продержится в народе дух моего учения, — сказал он себе. — Потом вырастет трава на тропинках к моему мавзолею…» Он несколько раз ездил в Туе из могилу Фирдоуси. Парод нескончаемым потеком шел поклониться поэту, несмотря на то, что духовенство запретило хоронить его на мусульманском кладбище. Похоронили 87-летнего Фирдоуси в его же саду. Недалеко от его могилы — могилы халифа Харуна, Низам аль-мулька и Газзали.

«Я прошу вас, мой Учитель, мой Господин, — пишет Ибн Сине Абу Саид, — вашего взгляда на исполнение молитв, совершаемых в святых местах, на влияние, которое они оказывают на душу и тело человека, чтобы мне опираться на ваш авторитет!». И заплакал, подумав: «Слишком красивым был мой путь для праведного пути»… Подписался в письме — «Бывший святой».

Так же плакал и Фирдоуси перед смертью, о чем не знал Абу Саид. 20 лет скитался старый поэт в поясках правды после того, как Махмуд не принял его «Шах-намэ». И только в Багдаде понял: самое дорогое, что у него было и есть, — это сын. И еще главное — быть похороненным около него. Вот почему он так молил бога позволить ему успеть добраться на Багдада до Туса и в Тусе умереть.

Готовится к смерти и Али. Ибн Сина пришел к нему, когда в Арке все стихло, и расцвела над Бухарой древняя алмазная книга звезд, Ибн Сина и Али обнялись.

Прощай, — сказал Али. — Завтра я умру.

— Я тоже, — говорит Ибн Сина.

— Как?! А разве ты умер в Исфахане?

— Нет, из Исфахана я бежал. Туда прибыл из Багдада новый муфтий. Начал преследовать философов, жечь книги…

— Вот «Даниш-намэ», которую Ибн Сина посвяти вам, — говорит новый муфтий эмиру Исфахана Ала ад-давле. — Последняя, больше ничего от этой пакости не осталось. Сожгите сами, И эмир покорно бросает книгу в огонь… — ту самую которую Ибн Сина посвятил ему.

Несут Ибн Сину в паланкине, как когда-то несли Шамс ад-давлю. Несут двое бродяг, приставших по до-роге. Джузджани отправился вперед, в Хамадан, в дом Абу Саида Дахдука, чтобы приготовить тайный въезд Ибн Сины в город прежних его Мук…

Загадочна смерть Ибн Сины. Очень много сложилось вокруг нее легенд. Одни говорят, что Ибн Сину отравили. Другие — что его по небрежности залечили врачи. Джузджани считает, что Ибн Сина сам себя убил. Вот его запись:

«Шейх был крепок здоровьем. Из всех его страстей любовная страсть была наиболее сильной и преобладающей, и он часто предавался ей, что повеяло на его здоровье. Шейх Надеялся На силу своего здоровья, пока с ним не произошел припадок в том году, когда Ала ад-давля воевал с Таш-Фаррашем у ворот Караджа. Тогда у шейха появились колики. Страстно желая излечиться и опасаясь отступления Ала ад-давли, в случае чего ему, больному, не удалось бы спастись, шейх по восемь раз и день ставил себе клизмы. Некоторые же кишки его изъязвились, и на них появились ранки. Он вынужден был уехать вместе с Ала ад-давлей, и они спешно направились в Изадж, Там у него опять случился припадок[240]… Несмотря на это, он все же выхаживал себя…

Однажды он велел добавить два даника[241] семян сельдерея в раствор… Один из врачей, занимавшихся его лечением, положил в раствор пять дирхемов[242] семян сельдерея. Я не знаю, совершил ли он это действие умышленно пли по ошибке, потому что меня тогда не было с ним. У вето появилось еще больше ранок из-за едкости тех семян. Он принимал также наркотик, чтобы излечиться от припадков. Кто-то из его слуг примешал в наркотик много опиума, дал ему выпить. А причиной тому было то, что слуги похитили вещи из его имущества и желали его смерти, ибо опасались последствий своих поступков. В таком тяжелом состоянии шейх был переведен в Исфахан… Он был так слаб, что не мог подниматься, но продолжал лечить себя, пока не смог ходить и появляться в собраниях Ала ад-давли. Однако, несмотря на все это, он не остерегался и продолжал предаваться любовным утехам., Поэтому он то… заболевал, то выздоравливал».