— Мэнди, я просто испытываю отвращение, когда все эти лицемерные звезды лгут миллионам людей.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «они лгут»? — спросила Мэнди. — Лгут о чем?

— Обо всем; своих детях, своем образе жизни, политике!

— Ты говоришь о чем-то конкретном, Шейла?

Это не выглядело пустым сотрясанием воздуха.

— Кого ты имеешь в виду? Что они сделали?

— Мэнди, клянусь тебе, мне пришлось оставить работу, потому что у парня была огромная проблема с кокаином, — призналась Шейла. — Поскольку я еще делала кое-какую работу по дому, помимо того, что была круглосуточной няней, я время от времени помогала убирать ванную комнату. Однажды утром я нашла кучку белого порошка на ручном зеркале в углу ванной комнаты. Когда я поняла, что это, то взяла пылесос, чтобы убрать.

Мэнди подавила смешок при мысли о наркотике стоимостью в сотни долларов, который был уничтожен с помощью «Грязного дьявола»[78].

— О мой Бог! Он узнал, что ты сделала это?

— Нет, но меня не волнует, даже если бы и узнал; поделом ему! — Шейла плюнула. — Во всяком случае, он никогда ничего не говорил, вероятно, потому что у него этого добра всегда хватает. Что ему одна маленькая кучка?

— Так кто же это был? — спросила Мэнди.

И Шейла сообщила ей.

— Не может быть!

— Да. Он был моим последним боссом.

— Этот кристально чистый парень? — ахнула Мэнди. — По крайней мере таков его имидж ведущего расследования на ТВ.

— Именно он, — подтвердила Шейла. — Однако, Мэнди, дело было не только в том, что он нюхал дома кокаин. Я не могла видеть его на ток-шоу. Вот он рассказывает кивающему в знак одобрения ведущему обо всех несчастьях, приносимых наркотиками, и о том, как он боится, что это может затронуть его детей, живущих в Лос-Анджелесе — наркостолице США. Затем он сказал, что решил переехать на Средний Запад, чтобы спасти детей и чтобы они не сделались добычей этой пагубной страсти, бла-бла-бла. Что за лицемер! — сердито воскликнула Шейла, вытирая нос комком салфетки. — И в довершение всего они не позволяли мне видеться с детьми, после того как я уволилась; они сказали, это будет их травмировать.

После услышанного от Мэнди я вспомнила, что и сама встречалась и знакома с нянями большинства знаменитостей, которых видела в телевизионных интервью. И то, как описывали эти знаменитые мамочки свои занятия домашним хозяйством и собственные успехи в воспитании детей, сильно отличалось от того, что рассказывали их няньки. Если бы кто-либо из их прислуги выступил с правдой о том, что на самом деле делают звезды за закрытыми дверями, его бы, вероятно, потребовалось поместить в Программу защиты нянь-свидетелей — нечто похожее произошло, например, с няней Деми Мур, после того как она подала сенсационный судебный иск, который, по сути, предписывал Деми в обязательном порядке оставить ее на работе.

Истории, подобные этим, продолжают случаться все время, хотя теперь они больше не шокируют меня так, как когда-то. Была история об исключительно успешной кинозвездной паре, которая, говоря о двух своих детях, всегда подчеркивала, насколько сильно она к ним привязана. Я же знаю истину, что в действительности дети были так одиноки и так расстроены полным отсутствием внимания со стороны обоих родителей, что даже начали писать на пол, для того чтобы их заметили — что, конечно, сработало, так как они уже давно вышли из возраста приучения к ночному горшку. А еще была дочь одной известной (ныне покойной) рок-звезды, признанной невменяемой, и няня официально хотела удочерить ее, потому что боялась за безопасность девочки, когда ее мать бывала в наркотическом угаре.

Нет, дела, конечно, обстояли совсем не так, как они выглядели на ТВ.

Истории, подобные той, которую рассказала Шейла, как это ни странно, помогли мне. Я видела, что няням других знаменитостей бывало гораздо хуже. Мне же лишь приходилось иметь дело с проблемами, которые были мучительны, но не грозили тюрьмой.

Как, например, укладывание детей. Однажды вечером Джуди сказала, что ей хотелось бы уложить Брэндона.

Это было исключительно важно. Обычно по вечерам, когда она бывала дома, мы вместе укладывали детей спать, но укладыванием Брэндона занималась я. Это разделение труда было частично моей собственной инициативой. Даже когда двое старших детей и я тяжело заболели от пищевого отравления пару недель назад, будя малыша нашей постоянной рвотой, я чувствовала, что должна крепиться. Джуди предложила отнести Брэндона в кровать и вставать к нему, если он проснется. Она даже сказала, что я могу разбудить ее, если понадобится. Я была озадачена этим необычным проявлением доброты. Возможно, мне не следовало так ее бояться, в конце концов.

Все же я не стала будить ее. Я так боялась, чтобы меня не начали считать не очень хорошим работником, что заявила, что чувствую себя хорошо и со всем справлюсь сама. И потом мне казалось, что пока я буду объяснять ей, как подогревать его бутылочки ночью, у меня уйдет энергии больше, чем если я все сделаю сама.

Однако в этот раз она настояла на том, что будет лично укладывать Брэндона, потому что сама этого хотела, а не потому, что я не могла.

— Как ты это делаешь? — еле слышно осведомилась она.

— Как я делаю что? — переспросила я.

— Как ты его укладываешь? Объясни подробно, что ты делаешь каждый вечер?

Невероятно!

— Не волнуйтесь. Это на самом деле просто. Я подогрею для вас бутылочку в подогревателе, — предложила я, — потом вы сядете с ним в качалку и дадите ее ему. После этого просто положите его в кроватку и накройте его любимым одеялом.

Я оглядела комнату. О, черт! Знает ли она, как опускать продольную боковину его кроватки? Лучше я ее опущу, тогда она не испытает неловкости. Я могу войти сразу после того, как она уйдет, чтобы снова поднять ее.

— Иногда я пою ему короткую колыбельную, прежде чем погасить свет, — продолжала я.

— Могу я побаюкать его немножко, после того как он выпьет бутылочку? — спросила она.

— Да, конечно, вы можете убаюкать его, — сказала я, глядя на Брэндона. — Он любит, когда его прижимают к себе.

В душевном смятении оставила я мать и дитя наедине. Мне было очень жаль ее. Она казалась неуверенной, столкнувшись с потребностями собственного ребенка, но я знала: она прекрасно справится. Просто ей это не знакомо, поскольку она переложила всю ответственность — и радость — на других.

Неужели иметь няню означает — жить с такого рода неуверенностью в отношении собственных детей? У Майкла, кажется, то же самое. Он заходил в детскую почти каждое утро, чтобы поцеловать Брэндона на прощание, но однажды утром он несколько секунд стоял здесь тихо рядом со мной. Когда он приблизился к Брэндону, чтобы взять его на руки, Брэндон прижался ко мне.

Майкл вздохнул.

— Как ты думаешь, он знает, что я его отец? — спросил он задумчиво.

— Ну… — запнулась я. — Да… Думаю, он знает.

— Не уверен, — возразил он, наклоняясь и целуя Брэндона.

Я наблюдала за ним, как он спускается и идет по коридору, как обычно, так быстро, как только возможно, нижняя половина его тела двигалась, в то время как верхняя оставалась неподвижна и бесстрастна. Я лишь могла догадываться, какие мысли проносятся в его голове, наверное, список «важных» дел, которые ему необходимо выполнить в этот день. Я ощущала печаль, стоя там и держа Брэндона. Мне пришло в голову, что Майкл почти не знает своих собственных детей. Он благоговел перед ними, как перед самой важной вещью в своей жизни, и я не сомневалась, что он сделает для них все, что угодно. Однако видел он их всего лишь несколько минут в течение всей рабочей недели. И поскольку он не был частью их повседневной жизни, то в действительности даже не знал, как с ними играть. Он был не из тех отцов, кто взял бы Джошуа с собой на рыбалку или стал бы вместе с ним ловить сачком бабочек, играть в чайный домик с Амандой или отправился бы на прогулку с Брэндоном. Он нанимал людей для такого рода деятельности, чтобы у детей ни в чем не было недостатка.