Дойл поравнялся со мной:

– Осторожней, Мерри.

Он правильно предостерегал, но и чувство в глубине моего существа тоже было правильное. Аромат цветов заполнил воздух, словно дыхание лета согрело зимнюю ночь.

Рис шагнул к нам и тронул Дойла за руку.

– Богиня близко, Дойл. Все будет хорошо.

Я поцеловала сперва Дойла – ему пришлось для этого нагнуться, – потом Риса. Рис ответил мне печальным взглядом. Но эту печаль я рассеять не могла. Могла только еще раз нежно поцеловать его губы, уверяя, что я его вижу и ценю, но ни я, ни он ничего не изменим, ничто не заставит меня полюбить его так, как я люблю Дойла и Холода. Я страдала оттого, что заставляю его страдать, но не настолько, чтобы измениться.

Остаток пути я прошла одна. Ясень и Падуб стояли передо мной, стараясь напустить на себя то ли высокомерие, то ли враждебность – их красивые лица отлично умели выражать и то, и другое, – но под всем напускным читалась неуверенность. Я заставила их поменять представление о самих себе, но ни благородные сидхе, ни воины гоблинов не привыкли менять представления. Они имели непоколебимые суждения почти обо всем. Я вглядывалась в их глаза, не слишком представляя, что сейчас случится, но по усиливающемуся аромату роз поняла, что Богиня приближается. К запаху роз добавился теплый запах пряных трав и листвы, словно мы оказались на солнечной поляне.

– Цветами пахнет? – спросил Падуб.

– Пахнет лесом, – сказал Ясень. – Таким лесом, какие здесь не растут.

– Что ты опять с нами делаешь? – разозлился Падуб.

– Вы хотели стать сидхе. – Я протянула им руки.

– Да, – сказал Ясень.

– Нет, – сказал Падуб.

Я ему улыбнулась.

– Вы оба хотите новую силу, так?

– Да, – с некоторой заминкой ответил Падуб.

– Тогда давайте руки.

– И что будет, если дадим? – спросил Ясень.

Я улыбнулась, а потом рассмеялась. Запах роз и ощущение летнего солнца на коже стали так сильны, что у меня голова кружилась от попыток совместить их с темнотой зимней ночи.

– Не знаю, что будет, – сказала я чистую правду.

– Так зачем нам это делать?

– Затем, что если аромат лета и осени рассеется, если вы упустите миг силы, вы всегда будете мучиться, гадая, что бы произошло, возьмись вы за мои руки.

Братья переглянулись. Настал для них обоих миг, когда долгие годы интриг, драк, борьбы за жизнь вдруг должны были решиться благодаря единственному выбору.

– Она права, – сказал Ясень.

– Это все хитрости сидхе, – буркнул Падуб.

– Скорее всего, – сказал Ясень и улыбнулся.

Падуб ответил широкой ухмылкой:

– Не надо бы нам им поддаваться, брат.

– Это точно.

И Падуб протянул мне руку, и то же самое сделал Ясень. Так дружно, словно отрепетировали движение заранее. От их пальцев по мне побежала щекочущая волна энергии, и они, должно быть, почувствовали то же самое, потому что Падуб попытался отдернуть руку.

– Не трусь, Падуб, – сказал Ясень.

– Не надо бы нам... – повторил тот.

– Это сила, – сказал Ясень. – И мне она нужна.

Падуб колебался еще секунду, а потом протянул руку, как и брат, и они взялись за мои ладони почти одновременно.

– Я шел за тобой всю жизнь, – сказал Падуб. – И теперь не отступлю.

И тут лесная поляна и зимний холод пропали, будто их не было, а мы оказались на широкой равнине под полной луной и летним звездопадом, посреди круга из стоячих камней.

Ясень резко развернул меня к себе спиной, схватил рукой за горло, другой за талию, прижал к боку меч, чтобы я не могла им двинуть. Падуб выхватил свой меч и отпрыгнул, повернувшись лицом к камням. Лезвие меча светилось, будто застывший лунный свет.

– Неси нас назад, – прошипел Ясень мне в ухо.

– Не я вас сюда доставила.

– Врешь, – шепнул он, чуть сжимая пальцы у меня на шее. У меня от его твердой хватки пульс пустился вскачь.

Я сказала отчетливо и медленно, опасаясь, что он сожмет пальцы сильнее.

– Я не умею ни превращать зиму в лето, ни переноситься в другую страну.

Пальцы сжались сильней, стало больно сглатывать.

– Как то есть, в другую страну?

– В Америке кругов из стоячих камней нет, – сказала я еще осторожней.

Он так стиснул руку, что дыхание вырвалось из меня со свистом.

– Тогда где мы? – спросил он.

– Между мирами, – сказал женский голос.

Ясень застыл как неживой. Руку он перестал сжимать, чему я была рада, но и не разжал. Дышалось мне по-прежнему с присвистом, когда он медленно поворачивался на голос.

– Кто ты? – спросил Падуб.

– Ты знаешь сам, – ответил голос.

Ясень увидел ее раньше, чем я, но я и так знала, кого мы увидим – или, вернее, кого увижу я. Плащ с капюшоном почти скрывал Ее лицо, виднелся лишь подбородок и краешек губ. В руке она держала посох, и рука была то белой, то темнокожей, то старой, то молодой, то хрупкой, то полной. Она – Богиня. Она – все женщины до одной, она олицетворяет всю женственность мира.

– Зачем ты принесла нас сюда? – спросил Ясень.

Падуб не менял боевой стойки с мечом наготове, будто выжидал момента для нападения.

Она не была существом из плоти и крови, я это знала. Вряд ли Ее можно ранить мечом, но угрожать Ей – нехорошо. Я бы возмутилась, если бы горло мне не пережимал Ясень.

– Верни нас обратно, или твоя избранница умрет.

– Причини ей вред – и ты никогда не обретешь искомой силы, Ясень.

Он чуть разжал пальцы; теперь я могла дышать посвободней.

– А если я ее отпущу, ты дашь мне силу?

– Ключ к твоей силе в ней. Без нее не будет ничего.

– Не понимаю.

Падуб рванулся в сторону Богини. По его мечу ударил другой, отбивая к земле, и держал тот другой меч некто новый – высокий и низенький, мускулистый и тонкий, все мужчины сразу и ни один конкретно. Он отбросил плащ, который оберегал бы наш рассудок, и мы видели все его множество обликов сразу. Он стоял нагим, прекрасный и ужасный, ибо мощное его тело могло доставить несказанное наслаждение, но мог он также пронзить мечом и пролить кровь. В нем воплотилась величайшая нежность и величайшая разрушительная сила. И обещание того и другого читалось в круговороте обликов, запахов и форм.

Он разоружил Падуба, но только ранив гоблина в руку. Что говорило либо об искусстве Падуба, либо о нетерпении Бога.

– Кто я? – вопросил он голосом низким и рокочущим, как камнепад, и одновременно высоким и звонким – голоса всех мужчин звучали в его голосе.

Падуб опустился на колени под мечом, упершимся в шею.

– Ты Бог.

– А кто моя супруга?

– Богиня, – ответил Падуб.

Бог шагнул к скрытой плащом Богине, но едва их руки соприкоснулись, как ее плащ исчез. Не знаю, что видели гоблины, а в моих глазах головокружительным вихрем сменялись мужские и женские облики. Они были всеми мужчинами и всеми женщинами одновременно, но мой разум вместить их не мог. Мне пришлось зажмуриться – зрелище оказалось выше моих сил.

Я открыла глаза, когда Ясень потянул меня вниз, на летнюю траву, опускаясь на колени вместе со мной. Где-то посреди богоявления он позабыл меня душить. Собственно, та рука, что меня душила, теперь обнимала за плечи – едва ли не с нежностью.

– Гоблины так давно не видели лик Бога, – сказал Ясень.

– И Богини, – добавила Богиня с упреком. В голосе ее слились голоса всех матерей, старших сестер, тетушек и учительниц – все перемешались в одном звучании.

– И еще дольше гоблины не видели лика Богини, – продолжил Ясень. Если он и обиделся на упрек, по тону этого было не понять.

– Вы гоблины? – спросил Бог.

– Да, – ответил Падуб.

«Да» Ясеня прозвучало чуть позже.

– Вы сидхе? – спросила Богиня.

– Нет, – ответил Падуб.

– Мы не имеем магии, – сказал Ясень так, словно это было ответом – впрочем, это и было ответом, пожалуй.

– А что бы вы отдали, чтобы владеть магией сидхе? – спросила Она.

– Ничего, – отрезал Падуб. – Я гоблин, и тем доволен.