– Людям для пересадки органов приходится искать генетически совместимого донора. Они только начинают опыты с пересадкой кистей рук и тому подобного, но чаще всего организм отвергает пересаженную конечность. Как Генри преодолел проблему совместимости?

– Я не все поняла в ваших словах, ваше величество, но Генри сумеет ответить вам лучше. Вот если вы пожелаете узнать, как я шью ему пиджаки, чтобы скрывать недостатки его фигуры, я вам скажу, но как он сотворил чудо, дав мне новую конечность, я не понимаю даже сейчас. Я пользуюсь ею много-много лет, и до сих пор ею восхищаюсь.

Она принялась собирать в корзинку свои швейные принадлежности. Уна ей помогала. Управившись, они повернулись и тщательно нас оглядели.

– Вы все выглядите достойно, как я и надеялась, хотя мне и неловко самой себя хвалить.

– Не стоит ли нам поискать случай упомянуть, кто сшил нам одежду? – спросил Дойл.

Она бросила на него быстрый взгляд в своей манере.

– Ему известно, что я здесь живу, лорд Дойл. И пусть Таранис меня не ценил, но при его дворе есть те, кто жалеет о моих ловких пальцах и умелой игле. Несколько женщин из его двора и сейчас, бывает, приходят ко мне с заказами. Те самые, что носили меня на плаще от холма к холму, пытаясь спасти мне жизнь той темной ночью. Они приходят ко мне и платят за мою работу. Царь Шолто милостиво позволяет мне это.

Я глянула на Шолто – он несколько смутился.

– У одного-единственного царя не хватит работы для мастерицы твоего уровня. Двор слуа не так много внимания уделяет одежде.

Она рассмеялась.

– Истинное разочарование для портнихи – что твои подданные чаще всего ходят голыми. – Она посмотрела на меня и на прочих присутствующих. – Хотя это может измениться, полагаю.

Она присела в реверансе, Уна поклонилась, и они ушли.

– Тараниса надо убить, – сказал Мистраль.

– Согласен, – поддержал Дойл.

– Мы не станем начинать войну ни из-за того, что случилось со мной, ни из-за того, что он сделал с Мирабеллой.

– Это далеко не единственный случай, Мередит, – сказал Дойл.

– О да, – поддержал Мистраль. – Он прежде был любимцем дам, но когда та пора миновала, никогда не стеснялся применить силу.

– Он всегда был настолько жесток?.. Я о том, что он лишил ее руки?

– Нет, не всегда, – ответил Дойл.

Мне частенько рассказывали, что когда-то Таранис крепко выпивал, крепко любил, вообще был мужчиной из мужчин, но я сама этого не видела. В моем нынешнем дяде осталось слишком мало настоящего. В прежние времена он пытался бы затащить меня в свою постель, соблазняя. Собственно, до того, как он изнасиловал меня, прибегнув к магии, я думала, что он никогда не поверит, будто я могу его отвергнуть. Самоуверенность у него была легендарная. Какие же мои действия заставили его думать, что я не поддаюсь его иллюзиям?

– А почему Таранис меня околдовал, вместо того, чтобы положиться на свою собственную привлекательность? Я имею в виду, что самомнение у него невероятное. Почему он не верил, что в конце концов я скажу ему «да»?

– Может быть, он решил, что у него нет времени ждать, – предположил Шолто.

– Он собирался держать меня в заточении. Значит, не сомневался, что времени ему хватит.

– Уточни свой вопрос, Мередит, – попросил Дойл.

– Мне просто странно, что он воспользовался чарами, настолько отличными от тех, что он применял ко мне всегда. Он практически раздавил меня своей иллюзией привлекательности, когда звонил нам по зеркалу в Лос-Анджелесе – даже на таком расстоянии. Но изнасиловал он меня, как простой разбойник. Это так не похоже на него.

– Ты говорила, что смогла разглядеть его сквозь иллюзию, когда он отыскал тебя в волшебной стране, – припомнил Дойл.

– Да, он принял вид Аматеона, но я до него дотронулась, и на ощупь он отличался. Аматеон бреется, а я нащупала бороду.

– Ты не должна была ее ощутить, – сказал Мистраль. – Таранис – Король Света и Иллюзий. Это значит, что его гламор может обмануть любые чувства. Он должен был переспать с тобой, а ты бы даже не узнала, что он не тот, за кого ты его принимаешь.

– Я и не подумал... – сказал Дойл.

– О чем не подумал? – спросила я.

– Что его иллюзии уже не так хороши, как были когда-то.

Мы все поразмыслили пару секунд.

– Его магия тает, – сказал наконец Шолто.

– И он это осознаёт, – продолжила я.

– И потому старый честолюбец впал в полное отчаяние, – сказал Мистраль.

– Отчего невероятно опасен, – заключил Шолто.

К несчастью, нам оставалось с ним только согласиться. Мы закончили последние приготовления и пошли к зеркалу – говорить с моей матерью и другими Благими сидхе, стоявшими у наших ворот.

У Бесабы фигура настоящей сидхе – высокая и тонкая. Но волосы у нее – просто густые волнистые каштановые волосы, уложенные в замысловатую прическу, которая, на мой вкус, слишком открывает лицо. Волосы достались ей от матери, как и глаза – очень человеческие карие глаза. Всего несколько месяцев назад я поняла, почему она терпеть меня не может: пусть я не вышла ростом и слишком округла в нужных местах, но меня с моей кожей, глазами и волосами никто не примет за человека. А ее – запросто.

На ней было темно-оранжевое платье, расшитое золотом. Платье, выбранное ради Тараниса – он без ума от огненных красок.

Она сидела в палатке, разбитой снаружи у холма. Вроде бы одна, но я знала, что это не так. Приверженцы Тараниса никогда не доверили бы ей вести такой разговор без наблюдателей и советчиков.

Я сидела в официальном зале переговоров царя, что означало пышный интерьер и трон вместо кресла. Не главный трон двора слуа – тот сделан из кости и старого дерева. А этот был золотой, с пурпурной обивкой, скорее всего давний трофей, добытый в каком-то из людских дворцов. Но своей цели он соответствовал. Он выглядел внушительно, хоть и не настолько внушительно, как окружавшие меня мужчины или извивающаяся масса ночных летунов, облепивших стены живым ковром прямо из кошмара, который лучше не вспоминать.

Шолто сидел на троне, как подобает царю. А я – у него на коленях, что несколько снижало пафос, зато могло дать всем понять, что я неплохо провожу время. Хотя, разумеется, если кто-то не желает понимать, то его все равно не заставишь увидеть правду. Моей матери всегда удавалось видеть только то, что она хотела видеть.

С одной стороны от трона стоял Дойл, с другой – Мистраль. Если бы за троном не стояли еще летуны, мы бы смотрелись скульптурной группой сидхе, но нам хотелось, чтобы все, кто находился рядом с моей матерью, поняли: если что, сражаться им предстоит не только с нами четырьмя. Это надо было объяснить им в самую первую очередь.

Я устроилась поудобнее на коленях у Шолто. Он обнял меня за талию, очень фамильярно положив руку мне на бедро. Вообще-то право на такую фамильярность он не заслужил. Из троих присутствующих стражей он был со мной меньше всего, но мы устраивали спектакль, и одной из целей спектакля было доказать, что все они – мои любовники. А когда стараешься доказать такое, деталь вроде руки на бедре значит немало.

– Меня не нужно спасать, мама, и ты отлично это знаешь.

– Как ты можешь так говорить? Ты Благая сидхе, тебя у нас похитили!

– Благой двор не потерял ничего, чем бы дорожил. А если вам нужна чаша, то все, кто может слышать мои слова, знают: чаша появляется там, где захочет Богиня. А Богиня пожелала отправить ее ко мне.

– При нашем дворе это считают великой удачей, Мередит. Тебе нужно вернуться вместе с чашей домой, и ты станешь королевой.

– Супругой Тараниса, хочешь сказать? – спросила я.

Она радостно улыбнулась.

– Конечно.

– Мама, он меня изнасиловал.

Дойл придвинулся ко мне ближе, хотя и так стоял совсем близко. Я машинально потянулась к нему – чтобы он держал меня за руку, хоть я сижу на коленях Шолто.

– Как ты можешь говорить такое? Ты носишь его детей.