Если Шолто не надевал плащ или пиджак, под которыми щупальца не разглядеть, он скрывал их с помощью магии – гламора. К чему пугать медсестричек? Он всю жизнь совершенствовал умение скрывать свои особенности, и так его отшлифовал, что рискнул отправиться меня спасать. А выйти против Короля Света и Иллюзий, защищаясь одной лишь иллюзией – поступок смелый.

Шолто мне улыбался – такую улыбку я у него видела только один раз: когда в машине «Скорой» он взял меня за руку и сообщил, что знает о своем отцовстве. Это известие смягчило всегдашнюю жесткость его красивого лица – он буквально переродился.

А Рис был серьезен. При росте в пять футов шесть дюймов он самый низкорослый из знакомых мне чистокровных сидхе. Кожа у него лунно-белая, как у Шолто или у Холода, или у меня. Фальшивой бороды и усов, которые он нацепил, спускаясь в холм Благих, на нем уже не было. В Лос-Анджелесе мы с ним работали в детективном агентстве, и ему всегда нравилось переодеваться и гримироваться, да и получалось это у него лучше, чем наводить иллюзии. Впрочем, скрывать с помощью иллюзии отсутствие одного глаза он умеет. Правый глаз у него трехцветно-синий и по красоте не уступит глазам ни одного сидхе, но на месте левого – только белые шрамы. На людях Рис обычно носит повязку, но сегодня он был без нее, и мне это понравилось. Сегодня мне хотелось, чтобы лица моих стражей ничего не скрывало.

Дойл подвинулся, чтобы Шолто мог целомудренно поцеловать меня в щеку. Шолто не входит в число моих постоянных любовников. Мы всего раз были вместе, но, как давно известно, одного раза бывает достаточно. Он стал отцом – хотя бы отчасти – ребенка, которого я ношу, но привыкнуть друг к другу мы не успели: разве привыкнешь за одно свидание? Надо сказать, для одного свидания там событий было через край, и все же мы еще мало знали друг друга.

К кровати подошел Рис, встал в ногах. Спадавшие до пояса белые кудри он собрал в хвост, в гармонии с джинсами и футболкой. И он не улыбался, что на него не похоже. Когда-то его звали Кромм Круах, а еще раньше он был божеством смерти. Он не сказал, каким именно, хотя почва для догадок у меня имелась. Но Рис утверждает, что Кромм Круах – бог достаточно могущественный, и других титулов ему не надо.

– Кто пошлет ему вызов? – спросил Рис.

– Мередит мне запретила, – сказал Дойл.

– А, отлично, – обрадовался Рис. – Значит, пошлю я.

– Нет, – тут же вмешалась я. – И вообще, ты же боялся Тараниса?

– Боялся. Может, и сейчас боюсь, но такое с рук спускать нельзя, Мерри.

– Почему? Из-за твоей уязвленной гордости?

Он укоризненно на меня глянул:

– Ты меня знаешь лучше.

– Тогда его вызову я, – сказал Шолто.

– Нет, – повторила я. – Никто его не вызовет на дуэль и вообще не попытается его убить.

На меня уставились все трое. Дойл и Рис меня хорошо знали и поняли, что у меня есть план. Шолто меня знал меньше и просто разозлился.

– Принцесса, такое оскорбление нельзя оставлять безнаказанным. Он должен за него ответить!

– Согласна. Но поскольку он прибег к помощи закона людей, обвиняя Риса, Галена и Аблойка в изнасиловании своей подданной, мы поступим так же. Получим образец его ДНК и обвиним его в изнасиловании.

– И что, его посадят в тюрьму для смертных? – фыркнул Шолто. – Даже если он подчинится приговору, слишком малой будет кара за его преступление.

– Да, малой. Но в рамках закона мы можем добиться только ее.

– Закона людей? – уточнил Шолто.

– Да, закона людей, – кивнула я.

– По нашим законам, – сказал Дойл, – мы вправе вызвать его на поединок и убить.

– Что меня вполне устраивает, – поддержал Рис.

– Изнасиловали меня, а не вас. И я, а не вы, стану королевой, если мы не дадим нашим врагам меня убить. Я, а не вы, решу, как будет наказан Таранис. – Голос у меня на последних словах слишком поднялся; пришлось прерваться и сделать пару глубоких вдохов.

Лицо Дойла осталось непроницаемым.

– Ты что-то задумала, моя принцесса. Ты уже просчитываешь, как обратить это нам на пользу.

– На пользу нашему двору. Неблагой двор, наш двор, веками очерняли в людских глазах. Если нам удастся добиться публичного судебного процесса над королем Благого двора по обвинению в изнасиловании, мы наконец убедим людей, что не мы вечные злодеи.

– Речь королевы, – сказал Дойл.

– Речь политика, – откликнулся Шолто, и комплиментом это не прозвучало.

Я наградила его соответствующим взглядом.

– Ты ведь тоже правитель. Ты правишь народом своего отца. И что, ты обречешь свое царство на гибель, лишь бы отомстить?

Тут он отвернулся; на лбу появилась морщинка, выдававшая его гнев. Но как бы ни был обидчив Шолто, с Холодом ему не сравниться – вот кто дал бы ему сто очков вперед.

Рис шагнул ближе, тронул меня за руку – за ту, в которой не было иглы.

– Я бы сразился за тебя с королем, Мерри. Ты это знаешь.

Я взяла его за руку и взглянула прямо в трижды-синий глаз.

– Я больше никого не хочу терять, Рис. С меня довольно.

– Холод не умер, – сказал он.

– Он теперь белый олень. И мне сказали, что он может остаться оленем на сотню лет, а мне тридцать три и я смертная. До ста тридцати трех мне не дожить. Он может вернуться в прежний облик, но для меня будет слишком поздно. – В глазах у меня жгло, горло сжалось, и слова с трудом протискивались сквозь гортань. – Он никогда не возьмет на руки своего ребенка, не станет ему настоящим отцом. Ребенок вырастет до того, как у Холода появятся руки, способные его держать, и рот, способный говорить о любви и отцовстве.

Я откинулась на подушки и дала волю слезам – цеплялась за руку Риса и плакала.

Дойл встал рядом с Рисом и прижал ладонь к моей щеке.

– Если бы он знал, что ты так будешь по нему горевать, он бы боролся сильнее.

Я сморгнула слезы и посмотрела в черные глаза:

– О чем ты говоришь?

– Мы оба видели одинаковый сон, Мередит. Мы знали, что одному из нас придется пожертвовать собой ради возрождения мощи волшебной страны. Один и тот же сон одновременно.

Я уперлась в него сверлящим взглядом:

– И никто из вас мне не сказал?

Лучше злиться, чем плакать.

– А что бы ты сделала? Бесполезно спорить с выбором богов. Но жертва должна быть осознанной и добровольной, сон это ясно говорил. Если бы Холод знал, что ты о нем станешь горевать больше, он бы сильней противился, и тогда ушел бы я.

Я покачала головой и забрала у него руку.

– Разве ты не понимаешь? Если бы в зверя превратился ты, если бы я потеряла тебя, я бы плакала точно так же.

Рис сжал мои пальцы:

– Ни Дойл, ни Холод не понимали, что они оба, вдвоем, а не по одному – лидеры гонки.

Я выдернула руку из его ладони и сердито на него воззрилась, радуясь собственной злости: она была куда приятней всех других моих теперешних чувств.

– Дураки вы все! Как вы не понимаете, что я буду страдать по каждому из вас? Что среди близких мне нет ни одного, кого я могла бы потерять, кем могла бы рискнуть? Вы что, вообще ничего не понимаете?!

Я на них орала, и это было куда лучше, чем рыдать.

Дверь снова открылась, и появилась медсестра, а за ней по пятам – врач в белом халате. Врача я уже видела. Доктор Мейсон – педиатр, одна из лучших в штате, а может, и в стране: это мне настойчиво втолковывал присланный теткой адвокат.

Интересно, что адвоката она прислала смертного, а не кого-то из придворных. Никто из нас не мог понять, что стоит за ее решением, но я подозревала, что она судила по себе: у тетушки есть обыкновение убивать горевестников. Нанять нового смертного адвоката проблем не составляет, а бессмертных фейри слишком мало – так что она послала того, кого легче заменить. Впрочем, адвокат совершенно определенно заявил, что королева в восторге от моей беременности и сделает все мыслимое и немыслимое, чтобы я ее доносила. Включая оплату услуг врача.

Доктор Мейсон сердито глянула на стражей:

– Я просила не волновать ее, господа. Это не шутки.