На следующий год была объявлена всеобщая амнистия, название годов правления было изменено, и новый император вернулся в столицу. Сюань-цзун, приняв титул государя-отца, поселился в Южном дворце, а потом переехал в Западный[163].

Шло время, чередовались события, кончилась радость, пришло горе. Наступали весенние дни, проходили зимние ночи, раскрывались лотосы в прудах летом, опадали листья акации во дворце осенью, флейтисты Грушевого сада играли мелодию «Платье из радуги», но лицо Сюань-цзуна оставалось печальным, и все вокруг вздыхали. Три года он жил одними воспоминаниями о Ян. Мечтал о том, чтобы душа ее явилась ему во сне, но мечта не сбывалась.

В это время из Шу[164] прибыл даос. Узнав, что сердце бывшего властителя охвачено тоской по Ян Гуй-фэй, он сказал, что владеет искусством Ли Шао-цзюня[165]. Сюань-цзун обрадовался и приказал ему вызвать дух возлюбленной. Даос стал усердно творить свои заклинания, но дух не являлся. Владея искусством возноситься в небо и углубляться в недра земли, даос оседлал ветер и отправился в обитель духов. Обшарил небесные сферы, проник в подземное царство, всюду искал красавицу, но нигде не нашел. Искал в пустотах под землей и на небе; наконец добрался до острова Пэнху, что лежит среди моря на крайнем востоке. Там увидел он гору бессмертных, на ней многоэтажный дворец, внизу — волшебные гроты, а на востоке — запертые ворота с надписью «Чертог Ян Гуй-фэй — Великой праведницы».

Даос постучал в ворота, на стук выбежала молоденькая прислужница. Не успел он объяснить ей, в чем дело, как она исчезла. На смену ей вышла служанка в лазоревых одеждах и осведомилась, откуда он явился. Даос объяснил, что он посланец императора Сюань-цзуна и прибыл сюда по его приказу. Служанка сказала:

— Госпожа сейчас как раз почивает, прошу вас немного подождать.

Двойные двери из драгоценной яшмы были плотно закрыты, не доносилось ни звука. Даос почтительно стоял у порога, сложив руки для приветствия; опять вышла служанка в лазоревом платье и возвестила:

— Вот и госпожа.

Перед даосом предстала женщина с золотыми лотосами в волосах, в платье из пурпурного шелка. На поясе у нее висели подвески из красной яшмы; слуг восемь суетилось вокруг нее, а позади шествовал феникс. Поклонившись даосу, женщина спросила, здоров ли государь, затем осведомилась, окончились ли события четырнадцатого года «Тяньбао»[166]. Когда даос все рассказал, она опечалилась: велела служанке в лазоревых одеждах взять золотую шпильку и ларец для украшений, расколола их пополам и вручила обломки посланцу Сюань-цзуна, сказав при этом:

— Поблагодари от меня государя и почтительно передай ему это в память о нашей прежней любви.

Даосу пора было уходить, но вид у него был не совсем удовлетворенный. Ян Гуй-фэй, конечно, заметила это и спросила, в чем дело. Став на колени, даос ответил:

— Прошу вас, расскажите мне какой-нибудь случай из вашей жизни, о котором бы никто другой, кроме императора и вас, не знал; пусть это послужит знаком для вашего бывшего властелина. Иначе, пожалуй, этот подарок он сочтет подделкой, а мой рассказ о вас — выдумкой.

Ян Гуй-фэй стояла в смущении и раздумывала, а затем, решившись, медленно заговорила:

— Однажды в десятом году «Тяньбао»[167] мы с государем прятались от жары во дворце на горе Ли. В седьмую луну, в ту самую ночь, когда Пастух и Ткачиха[168] приходят на свидание, по обычаям жителей Цинь[169] ночью повсюду развешиваются парча, вышивки и цветные гирлянды, расставляются вина, закуски и фрукты, воскуряются ароматные свечи в главных залах, а девушки просят Ткачиху научить их ее искусству. Это свидание в небесах особенно хорошо наблюдать между строениями во дворцовом дворе.

Близилась полночь, слуги и стража были отпущены и находились в восточном и западном флигелях, а мы с государем остались вдвоем во дворе. Государь стоял, опершись на мое плечо, и мы смотрели на небо. Вспоминая трогательную историю Пастуха и Ткачихи, мы дали тайную клятву друг другу быть мужем и женой на веки вечные. Поклявшись, мы взялись за руки и заплакали. Об этом никто, кроме государя, не знает. Ах, зачем я вспомнила об этом, — стала сокрушаться она. — Теперь мне не жить здесь спокойно. Хочу опять на землю, чтоб наша связь продолжалась и в будущей жизни. На небе или в мире смертных я должна увидеться с ним и соединиться, как прежде!

Даос стал утешать ее:

— Государю-отцу тоже ведь недолго осталось жить среди людей. Не беспокойтесь и не мучьте себя так.

Даос вернулся и сообщил обо всем Сюань-цзуну; тот впал в уныние и по целым дням тосковал. Летом того же года, в четвертую луну, он скончался в Южном дворце.

Зимою, в двенадцатую луну первого года «Юаньхэ» Бо Лэ-тянь из Тайюаня прибыл цензором в Чжоучжи. Я, Хун, и Ван Чжи-фу из Ланье жили тогда в этом городе и как-то в свободное время втроем поехали в храм Прогулок Бессмертных. Речь зашла об этой истории, и мы вместе вздыхали над ней.

Чжи-фу поднес вина Лэ-тяню и сказал:

— Если исключительные события не будут описаны кистью гениев, то с течением времени они исчезнут из памяти, и сказания о них не дойдут до грядущих поколений. Вы, Лэ-тянь, талантливый поэт и человек большого чувства. Что вам стоит написать песню об этом?

И тогда Бо Лэ-тянь в назидание потомкам написал свою «Песнь о бесконечной тоске». Он не только хотел растрогать слушателей, но и предостеречь красивых женщин от увлечений, чтобы навсегда иссяк источник волнений.

Сочинив эту песню, он просил меня написать пояснение к ней. Не принадлежа к эпохе «Кайюань», я не смог изложить все то, что в мой век никому уже не известно. А то, что известно всем, содержится в книге «Деяний Сюань-цзуна»[170]. Поэтому я здесь рассказал только то, что относится к «Песне о бесконечной тоске», которая звучит так: