Хассидоф был рабочим кварталом, окруженным апельсиновыми деревьями. Танки и бронетранспортеры оккупационной армии совместно с палестинской полицией объезжали район кругами, в то время как солдаты ходили по улицам с громкоговорителями и вещали: «Комендантский час! Всем оставаться в своих домах! Каждый, кто выходит на улицу, рискует жизнью!» Солдаты спрыгивали с грузовиков, желая друг другу «удачной охоты», и облава начиналась. Дэвид и Ошинг направились к первому дому и по дороге увидели, как арабский мальчик-пастушок помахал им.

Через несколько минут всех задержанных собрали вместе и погрузили в грузовик. Некоторые из них все еще подслеповато щурились спросонья на свет, ведь рассвело лишь несколько минут назад. Это были подозреваемые, которых следовало доставить в полицейский участок для допроса. Операция проходила на удивление тихо и без видимых трудностей. Люди смотрели из окон, открывали двери и послушно показывали документы. И это несмотря на то, что местные жители, среди которых, как позже выяснились, все же нашлись боевики подпольной армии Бегина, численностью превосходили прибывших солдат. Но у солдат имелись автоматы, а местные были безоружны.

Дэвид задавал вопросы, а Ошинг стоял наизготовку с автоматом Томпсона.

Нелегко было искать человека только по косвенным признакам, которого никто толком не видел. Но Дэвид был уверен в себе. На листовке с объявлением розыска, что висела на стене казармы, была изображена старая фотография Бегина. Там он был в форме польской армии, а рядом с ним стояла симпатичная молодая женщина, его жена. Дэвид запомнил каждую деталь этого нечеткого изображения: его прическу, размер глаз, изгиб рта. И женщину, Ализу Бегин, тоже.

Дэвиду попадались взволнованные молодые евреи, которых он отсылал к грузовикам, люди, у которых было не все в порядке с документами, а также тех, кто пытался выражать свое недовольство. Он понимал, что большую их часть отпустят еще до конца дня, не получив практически никакой полезной информации.

Дэвид стучался в двери, а Ошинг стоял с автоматом наготове. Они знали, что за каждой дверью в лице очередного «мирного жителя» их может поджидать смерть.

Утро плавно превращалось в день, и напряжение Дэвида росло с каждым часом. Капитан Джеффри Дональд колесил по улицам на джипе, расспрашивая своих людей и давая им какие-то указания. Ошинг тоже не находил себе места. В любую минуту он был готов услышать выстрелы или взрыв бомбы.

Дэвид постучал в дверь небольшого, невзрачного на вид домика. Вскоре на пороге появился невысокий улыбающийся мужчина.

— Руки вверх, — велел Дэвид. Он обыскал мужчину и, не обнаружив никакого оружия, продолжил: — Ваши документы. — Мужчина протянул ему бумаги.

Его звали Израиль Хальперин. В документах на английском и иврите сообщалось, что он беженец из Польши.

— Род занятий? — спросил Дэвид.

Мужчина улыбнулся, развел руки и произнес что-то на незнакомом Дэвиду языке. Когда Дэвид отошел на шаг назад и сказал: «Вам придется отправиться в полицейский участок», вдруг появился еще один человек, так быстро, словно он стоял за дверью и подслушивал их разговор.

Он был выше мистера Хальперина, носил бороду и был одет в длинный черный плащ. Он сказал, что его имя Эпштейн и что он раввин.

— Мой друг не говорит по-английски. Возможно, я мог бы перевести ему ваши слова?

Внимательно изучив лицо раввина, Дэвид убедился, что на фотографию оно не похоже, и, после того как его обыскал Ошинг, спросил:

— Чем занимается этот человек?

— Он юрист. Здесь в Палестине он готовится к экзаменам.

Дэвид оглядел коротышку с ног до головы. Он немного робел, но доброжелательно улыбался.

— Как давно вы в Палестине? — спросил Дэвид.

Мистер Хальперин ответил, а раввин перевел:

— Четыре года.

— Дэвид! — сказал Ошинг. Он обратился к нему на суахили: — Я видел движение возле той двери!

Дэвид жестом указал другу проверить, что там. Ошинг, продвигаясь осторожно, с автоматом наизготовку, скрылся в дверном проеме. Два еврея наблюдали за ним, явно не понимая, в чем дело. Через мгновение из двери вышла молодая женщина с маленьким мальчиком на руках. Позади, направив на них оружие, стоял Ошинг. Было видно, что ему крайне трудно сохранять самообладание.

— Кто она? — спросил Дэвид.

Мистер Хальперин ответил, раввин перевел:

— Это его жена.

Дэвид вперился взглядом во вновь пришедшую. Что-то в ней показалось ему знакомым. Его сердце заметалось в груди, как раненая птица. Переведя взгляд на мистера Хальперина, он посмотрел ему в глаза. Если тот и волновался, то никак не выдавал себя. Мог ли этот невнятный низенький человек быть страшным Менахемом Бегином? Вдруг Дэвид обратил внимание на некоторые черты его лица, так похожие на изображение на листовке. Брови, изгиб губ…

С улицы послышались крики и рев моторов. Некоторые жители выкрикивали оскорбления в адрес солдат.

Дэвид и мистер Хальперин долго смотрели друг на друга. Затем Дэвид сказал:

— Вы пойдете с нами.

— Друг мой, — мягко спросил раввин, — но что сделал мистер Хальперин?

Дэвид окинул взглядом дом, стараясь обнаружить кого-нибудь прячущегося там или следы террористической деятельности, но увидел только многочисленные стопки книг.

— Его будет допрашивать полиция.

Затем заговорил мистер Хальперин, и в его голосе послышалась вопросительная интонация.

Раввин Эпштейн перевел:

— Мистер Хальперин хочет узнать, если вы солдат, то за что вы сражаетесь?

Дэвид вдруг подался назад.

— Быстро в грузовик! Женщина и ребенок тоже!

Но Хальперин, до сих пор сохранявший спокойствие и невозмутимость, снова заговорил. А раввин переводил таким же уравновешенным голосом:

— Вы африканец, друг мой, представитель притесняемой расы. Почему вы воюете за англичан? Почему вы сражаетесь за людей, которые поработили ваш народ?

Дэвид замешкался, а миниатюрный человечек продолжал свою тихую речь:

— Вы знаете, что происходит в мире? Я расскажу вам. В моем родном городе в Польше до войны евреев было тридцать тысяч. Сейчас едва ли наберется десять человек. Это был наш дом, но нас оттуда выгнали. А что происходит у вас дома, мой юный африканец? — Темные глаза мистера Хальперина застыли на лице Дэвида, пронизывая его внимательным взглядом. — Что вам обещали за то, что вы сражаетесь на стороне британцев, друг мой? Индии, за то что она приняла участие в войне, обещали независимость. А вам, африканцам, что-нибудь обещали?

Дэвид посмотрел на Ошинга, которому оставалось только нетерпеливо ждать, направив автомат на женщину и ребенка, ведь он не знал английского. Затем вновь перевел взгляд на мистера Хальперина.

— Если вам не обещали ничего, — продолжал с помощью раввина доносить до него свою мысль тот, — значит, вы сражаетесь ни за что. Вас колонизировали много лет назад, ведь у вас не было оружия и знаний. Но теперь у вас есть и то и другое, так чего же вы ждете?

Дэвид ошарашенно уставился на мужчину, который не доходил ему и до плеч. У него было бледное лицо, редеющие волосы и негромкий голос. Но весь он словно лучился неведомой силой, которая, казалось, околдовала Дэвида.

— Есть вещи более ценные, чем жизнь, мой притесняемый друг, — говорил польский еврей. — И вещи более страшные, чем смерть. Если вы любите свободу, то должны ненавидеть рабство. Если вы любите свой народ, то не можете относиться к тем, кто его притесняет, иначе как с ненавистью. Хочу спросить вас: если вы любите свою мать, то неужели не станете ненавидеть тех, кто желает ей смерти? И неужели вы не будете бороться с ними, поставив на кон собственную жизнь?

В голове у Дэвида пронеслось воспоминание. Ему тогда было семнадцать, он стоял на пеньке фигового дерева и обращался к Джону Мачина. «Если человек не любит свою страну, значит, он не любит свою мать. А если человек не любит свою мать… то он не может любить Бога!»

Дэвид был потрясен. Именно из-за этих слов его арестовали, пытали, а затем отправили в изгнание в Уганду.