С самого утра ей не давали покоя свалившиеся на нее проблемы.

Прошедшая неделя изобиловала различными церемониями и торжествами, устраиваемыми в честь провозглашения Кении Британской колонией. Валентин и Роуз, словно королевские особы, присутствовали в Найроби на всевозможных мероприятиях, кульминационным из которых было торжественное открытие бронзовой статуи короля Георга V, подаренной колонии Валентином. Затем была неделя скачек, охоты, вечеринок и выступлений.

В Найроби Валентин с женой останавливались в отеле «Норфолк».

Номера тем не менее брали раздельные. Чтобы как-то объяснить это окружающим, они придумали целую легенду: якобы Роуз поняла по ночам приступами астмы и не хотела мешать мужу спать. Все принимали это объяснение с понимающим и сочувствующим видом. В Восточной Африке сохранить что-либо в секрете было практически невозможно. Когда Роуз поняла, что забеременела после той рождественской вечеринки в их доме, то в течение недели об этом узнали все, даже те, кто жил в Танганьике. А когда спустя три месяца она потеряла ребенка, это тоже стало достоянием гласности, включая и тот факт, что ребенок был мужского пола. После этого по Африке пошли слухи о том, что в силу сложившихся обстоятельств граф и графиня предпочитают спать порознь.

— Скажи ему, Грейс, — произнесла еще не оправившаяся от выкидыша Роуз. — Скажи Валентину, чтобы он больше не прикасался до меня. Никогда. — Роуз умоляла ее об этом уже не в первый раз, но впервые она говорила об этом на удивление честно и открыто. — Я нахожу эту обязанность отвратительной. Теперь я понимаю, почему спальню называют комнатой хозяина. Радуйся, что ты не замужем, Грейс.

Что Грейс могла ответить на это? Что она думала совершенно иначе? Что она мечтала о том интимном контакте, который происходил между любовниками? Что в своих фантазиях она занималась любовью с сэром Джеймсом? Роуз никогда бы этого не поняла.

Перевязывая палец Рональда, Грейс снова бросила украдкой взгляд в окно.

— Как идут дела в клинике, Грейс?

Отослав Рональда играть с остальными детьми, строго-настрого наказав ему носить на улице обувь, Грейс начала приводить в порядок свои инструменты. Сегодняшний визит обошелся без серьезных происшествий: она дала бутылочку аспирина страдающей периодическими болями Сисси; быстро осмотрела горло двенадцатилетнего Генри, которое болело, на ее взгляд, не от болезни, а от чрезмерного оранья; принесла лосьон для потрескавшихся рук Люсиль; проверила, как протекает беременность Мэри Джейн; выслушала несколько незначительных жалоб от детей. Она закончила свои дела и теперь могла собираться и идти домой. Но Джеймс просил ее подождать. У него был сюрприз для нее.

— Дела хорошо идут, спасибо, — ответила Грейс, заканчивая мыть свои инструменты.

Иногда Грейс думала о том, замечают ли женщины, каким замкнутым человеком она была, что она никогда не участвовала в их женских разговорах. Они сидели на кухне и говорили о менструации и детях, о проблемах в спальне и супружеских тайнах, о странных снах, о предчувствиях и предостережениях; они пили чай, обсуждали погоду и сравнивали болезни своих детей.

Во время таких разговоров Грейс в основном молчала, если же и принимала в них участие, то только как врач. Она никогда не говорила о своих личных переживаниях и чувствах. Возможно, они не ждали от нее этого и относились к ней как к доктору и советчику, а не как к приятельнице. А быть может, все объяснялось гораздо проще: у нее не было ни мужа, ни детей.

«Я могла бы рассказать вам о многих вещах, — думала она, вытирая инструменты и складывая их в саквояж. — Я могла бы рассказать вам о солдатах, которых встречала на военных кораблях, и о признаниях, которые она делали, о предложениях, которые я получала, о галантных офицерах, которые стучались по ночам в дверь моей каюты. Я могла бы рассказать вам о своих мечтах и нуждах, о своем одиночестве. О любви, которая растет и крепнет во мне, словно нежеланный ребенок, — любви к мужчине, который никогда не станет моим».

Было ли чувство, которое она испытывала к сэру Джеймсу, любовью? Грейс думала об этом днями и ночами, пытаясь определиться в своих ощущениях. Радость от его прикосновений, постоянные мысли о нем, чтобы она ни делала, еканье сердца, когда он неожиданно появлялся перед ее глазами… Было ли это признаками любви? Или это лишь результат ее одиночества, неудовлетворенных желаний? Если второе, если она была всего лишь неудовлетворенной старой девой, то, пожалуй, ей стоило принять ухаживания какого-нибудь из мужчин, проявляющих к ней интерес. Некоторые из них были настоящими очаровашками, возможно, она даже могла бы влюбиться. Однако единственным мужчиной, о котором она могла думать, был сэр Джеймс.

Она бросила взгляд на свою левую руку, на сверкающее на ней колечко с бриллиантом. Все женщины, несомненно, заметили его, но Грейс не считала нужным объяснять им что-либо. «Пусть гадают, — думала она. — По крайней мере это кольцо — свидетельство того, что и меня однажды желал мужчина».

Грейс уставилась на руку и задумалась. Откуда у нее было такое чувство, что она носит это кольцо в качестве флага, которым размахивает перед жалеющими ее людьми? Неужели это действительно так?

— Как идут дела на плантации графа, Грейс? — спросила Мэри Джейн Симпсон, чей муж владел мясной фабрикой.

«Неужели я ношу это кольцо? — Грейс накрыла левую руку правой и закрыла глаза. Кажется, скоро она будет бояться собственных мыслей. Неужели я ношу это кольцо в качестве брони, как защиту от той мысли, что сэр Джеймс никогда не посмотрит на меня как на женщину?»

— Грейс?

Она подняла глаза и увидела одутловатое из-за беременности лицо Мэри Джейн, ее выцветшее широкое платье, в котором она ходила уже седьмую беременность. На долю секунды, сама не зная почему, Грейс возненавидела ее.

— Дела на плантации идут хорошо, — ответила она.

— Я слышала, рождественский ливень уничтожил большую часть посадок.

— Да, но Валентин купил новую партию саженцев и сразу же посадил их. На самом деле, дела идут даже лучше, чем мы ожидали.

— Очень странно, — сказала Люсиль, подбрасывая в печь дрова, — если учесть то проклятие, которое наслала на его дом та знахарка.

— Ой, Люсиль! — воскликнула Сисси. — Неужели ты веришь в это?

— Та женщина — посланец Сатаны. Попомните мои слова, — без тени улыбки произнесла Люсиль.

В памяти Грейс всплыла круглая хижина, стоявшая на южном краю поля для игры в поло. В течение девяти месяцев, прошедших после первого сноса хижин и переезда семьи Матенге за реку, молодая знахарка проявляла нечеловеческую стойкость. Когда она в очередной раз отстроила свою хижину после рождественского открытия дома, Валентин попросил власти что-нибудь сделать с ней. Офицер Бриггс с двумя аскари выдворили Вачеру за реку и сожгли ее хижину. На следующее утро она вернулась назад и начала заново строить ее. Разгневанный Валентин решил изолировать вдову Матенге и приказал возвести вокруг поля для игры в поло высокий забор из металлических звеньев. В конечном счете он принял решение игнорировать ее, посчитав, что участвовать в играх с африканской знахаркой ниже его достоинства.

Грейс же не могла игнорировать Вачеру Матенге. Несмотря на возрастающую популярность клиники Грейс, Вачера продолжала заниматься магией и, на взгляд Грейс, колдовством и выдавать это за медицину. Тот факт, что вождь Матенге принял белого доктора, повлиял на некоторых африканцев, и они начали обращаться за медицинской помощью к Грейс. Однако большинство людей упорно продолжали ходить со своими проблемами к знахарке. Грейс боялась, что до тех пор, пока Вачере будет позволено заниматься, как называла это Грейс, Мамбой-юмбой, африканцы будут оставаться невежественными и темными. Она даже начала требовать от властей официально запретить знахаркам заниматься лечением людей.

Задняя дверь с грохотом раскрылась, и на пороге кухни возникли двое взлохмаченных мальчишек.

— Ма, телка родилась! — закричали они, хватая грязными руками остывающие на противне пирожные с джемом.