Дорога ныряла, прорезала лес, шла сквозь бесконечные акры крошечных фермочек, через полуразвалившиеся деревни, мимо придорожных «таверн», зданий-коробок из железа и картона, где сидели стайки мужчин с бутылками в руках.

Дебора чувствовала себя на этой земле чужестранкой, ее одолевало ощущение, что она никогда раньше не была в этой стране. Неужели за пятнадцать лет своей жизни в Америке она забыла о царящей в Кении нищете, о четко разграниченных социальных слоях, о составляющих основную часть населения женщинах и детях, влачивших полуголодное существование? Неужели пятнадцатилетнее отсутствие нарисовало в ее сознании радужную картину, скрывающую истинное, малопривлекательное лицо Восточной Африки, как это делали глянцевые путеводители?

Наконец они приехали в Онгата Ронгай, деревню масаи, с убогими каменными строениями и грязными дорогами. Здесь располагалась «центральная часть города», типичная для кенийских деревень: жалкие дома из шлакобетона, увенчанные железными крышами и выкрашенные в кошмарные оттенки бирюзового и розового. На одном из зданий висел знак, на котором было написано: «Таверна-отель, Мясная лавка». Пожилые мужчины, одетые в рванье, разгуливали возле темных дверных проемов или сидели на земле. Вся деревня являла собой скопление убогих построек, в большинстве случаев даже без окон и дверей, расположенных по направлению к руслу реки, где в заваленной навозом воде стояли коровы, воде, которую женщины племени масаи наливали в бутыли и использовали для питья. Повсюду царила атмосфера разрухи и отчаяния.

Пока Абди маневрировал среди каменных хижин и ржавеющих корпусов машин, за ними бежали нагие дети с облепленными мухами лицами, ножками-палочками, вздутыми от голода животами.

Они с изумлением смотрели на сидящую в автомобиле белую женщину с невероятно, по их меркам, огромными глазами.

Когда Дебора нашла то, что искала, она попросила остановиться.

Выключив мотор, Абди вышел из машины и направился к ее двери, чтобы открыть ее. Она покачала головой. Озадаченный, он вернулся за руль и стал ждать.

Дебора смотрела на простое каменное строение с деревянным крестом на железной крыше. Перед ним стоял припаркованный автомобиль, по бокам которого было написано: «Клиника Вангари. Божье дело». Вангари, как сказала ей Сара, звали жену Кристофера.

Она решила, что Кристофер внутри здания, так как толпа, ждущая на улице, вожделенно смотрела на закрытую дверь. Дебора, не отрываясь, наблюдала за дверью. Ей казалось, что если она моргнет, то все вмиг исчезнет.

Наконец дверь открылась. Когда Дебора увидела вышедшего из здания мужчину, ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Он совсем не изменился. Кристофер шел той же легкой, грациозной походкой, какая была у него в юности; он по-прежнему был строен, движения говорили о скрытой физической силе. На нем были голубые джинсы и рубашка; на шее висел стетоскоп. Когда он повернулся, Дебора увидела блеснувшую на солнце золотую оправу очков.

Заметив его, толпа оживилась и двинулась к нему. В эту минуту Дебора разглядела, что все дети что-то несли в руках. Одни держали миски, другие сжимали пустые бутылки; некоторые волочили что-то похожее на колесные покрышки. Причину этого явления она разгадала через мгновение, когда из здания вынесли и поставили на длинный деревянный стол огромные поварские чаны. Дети на удивление тихо и спокойно выстроились в очередь, их матери, практически каждая из которых держала на руках ребенка, смиренно стояли в стороне.

Через некоторое время, когда молодой африканец, сидевший, скрестив ноги, на земле, взял гитару и запел, начали раздавать еду.

Это была поистине изумительная картина. Никто не толкался, не лез вперед, не жадничал. В посуду, принесенную детьми, спокойно и безмолвно накладывали еду — маисовую кашу. Пока повара, напевая вместе с играющим на гитаре африканцем гимн суахили, как поняла Дебора, раздавали еду, Кристофер и медсестра обследовали пациентов.

Медсестра — молоденькая, хорошенькая африканка — пела гимн вместе со всеми.

Абди взглянул на свою пассажирку в зеркало заднего вида.

— Поедем, мисс? — спросил он.

Дебора перевела на него взгляд.

— Простите?

Абди постучал пальцем по наручным часам.

— Пожалуйста, мисс, поедемте в Найэри.

Она снова посмотрела в окно. Ей хотелось выйти из машины, подойти к клинике и сказать: «Здравствуй, Кристофер». Но что-то удерживало ее от этого шага. Она еще не была готова встретиться с ним лицом к лицу.

— Да, — сказала она. — Поехали в Найэри.

Дорога шла через привычный глазу сельский пейзаж: разбитые на кусочки посевные площади. Дебора увидела скромную маленькую мечеть, притаившуюся среди деревьев акации. За ней располагались небольшие малопривлекательные предприятия: пивоварни, бумажные, консервные и кожевенные заводы. Некоторые из них казались абсолютно заброшенными.

Вдоль дороги тянулись линии электропередачи и телефонных кабелей; мелькали заправочные станции «Шелл», рекламные щиты компании «Кока-кола». На рекламном щите сигарет «Эмбасси Кингс» было написано: «Сафири ква асалама», что означало: «Езжай с миром». Дорога представляла собой поток автомобилей — «ауди», «мерседесов», «пежо». На бамперах многих было написано: «Я люблю Кению». Пыхтя, проезжали мимо матату — транспортные средства, рассчитанные на девятерых пассажиров, но в реальности перевозившие по меньшей мере по двадцать. Еще один дорожный знак предупреждал: «Следите за дорогой: в мае 1985 года на этом месте погибли двадцать пять человек».

Увидев, что Абди неожиданно свернул с дороги и въехал на парковку отеля «Голубая мачта», Дебора спросила:

— Почему мы остановились здесь?

— Историческое место, мисс. Все туристы здесь останавливаются.

Она взглянула на старое, приземистое здание, являвшее собой тень некогда великолепного колониального особняка. Когда-то «Голубая мачта» была одним из излюбленных мест белых поселенцев. Теперь же на нем висели щиты, рекламирующие зажаренные на гриле куриные шейки и козьи ребрышки.

— Я не хочу здесь останавливаться, — сказала Дебора. — Поехали в Найэри.

Абди бросил на нее удивленный взгляд, затем пожал плечами и вывел машину на дорогу. Время от времени он поглядывал на свою странную пассажирку в зеркало заднего вида.

По радио прозвучала короткая реклама отбеливающего крема «Мона Лиза», затем ведущий радиопередачи «Голос Кении» радостно сообщил: «Наш горячо любимый президент, достопочтенный Дэниель Арап Мой, сегодня заявил, что уже к 2000 году медицина станет доступной каждому кенийцу».

Дебора вспомнила деревню Онгата Ронгай, голодных, больных детей, грязь, мух, Кристофера, пытающегося привнести в их убогие жизни надежду и облегчение. Она подумала о Саре, разъезжающей по улицам Найроби в своем шикарном «мерседесе», о попрошайках, сидящих в тени нарочито помпезного и вместе с тем обшарпанного Конференц-центра. Казалось, думала она, два совершенно разных мира занимали одно и то же пространство.

Она похлопала Абди по плечу.

— Если вы не против, — сказала она и указала на радио.

— Ой, прошу прощения, мисс.

Он выключил радио, вытащил из кармана рубашки черешок листа мираа и засунул себе в рот. Дебора знала, что листья мираа считались хорошим стимулятором и что жевание их поднимало настроение. Кенийцы жевали их, чтобы хоть на время сбросить с себя груз проблем.

Машина мчалась мимо бесконечных ферм. Одни женщины работали в полях, другие шли вдоль дорог с немыслимыми ношами на спинах. Практически все, заметила Дебора, были либо беременны, либо с детьми. Женщины стояли на перекрестках дорог с вцепившимися в их юбки детьми; брели к придорожным овощным лоткам; стояли, согнувшись пополам, в грязных озерах, из которых пили коровы; тащили в тыквах-бутылях питьевую воду; стояли на автобусных остановках в ожидании и без того опасно переполненных матату. За пределами Найроби, осознала Дебора, Кения была страной женщин и детей.