Таможенные пошлины были снижены, запрещена рыбная ловля, но разрешен ввоз из-за границы скота и продуктов питания. Призрак голода, так пугавший крестьян, отступил.

После этого свободомыслящий принц берется за установление мира в лоне Церкви. Атеизм нисколько не мешает герцогу Орлеанскому присутствовать на встречах теологов, где безрезультатно скрещивают копья епископы, представляющие обе партии.

Филипп возвысил янсенистов. Но он стремился к большему: заставить действовать Нантский эдикт и вернуть в страну протестантов, покинувших пределы Франции тридцать лет назад. Это была великодушная и мудрая идея, осуществление которой позволило бы стране вернуть столько утерянных состояний! Но увы! Бдительные янсенисты вспомнили о своем фанатизме и подняли крик. Вынужденный идти им навстречу, регент сдается и ограничивается только запретом на преследование проживающих во Франции реформистов. Кардинал де Ноай протестует.

«Это было хорошо в другие времена, — ответил ему герцог Орлеанский. — Теперь же следует обращать людей в свою веру, воздействуя на их разум, а не прибегая к тем средствам, которыми пользовались в 1684 году. Вспомните также, господин кардинал, что, именно обращаясь к голосу разума, мы хотели убедить вас и вашу партию».

Когда-то Филипп едва не ушел с головой в занятия химией, и теперь он вспомнил, с каким удовольствием разрабатывал устав Академии наук, как создавал Академию механики и открыл для всех желающих Королевскую библиотеку.

«Когда король вырастет, — сказал он, — я попрошу его только об одном: назначить меня Государственным секретарем Академии».

Людовик XIV оставил пожелание, чтобы юный король как можно скорее вернулся в Версаль, но Филиппу вовсе не хотелось снова оказаться во дворце, стены которого хранили воспоминания о его унижениях. Неисправимый повеса предпочитал жить в шумном праздничном Париже и наблюдать вблизи перемены в общественном мнении.

Поэтому 30 декабря Людовик XV воцаряется во дворце Тюильри, а семейство герцога Орлеанского — в Пале-Рояль, разделенном на три части.

В его западном крыле находились апартаменты Мадам, крайне раздраженной тем, что ей приходится вдыхать зловонный воздух «этого проклятого Парижа». С первыми лучами солнца престарелая охотница направлялась в Сен-Клу и в леса, а если плохая погода вынуждала ее оставаться дома, она занималась своей обширной перепиской, рассматривала медали, ухаживала за собаками, ругала невестку и тосковала о временах Людовика XIV.

На первом этаже восточной части дворца герцогиня Орлеанская установила свой неизменный белый с золотом шезлонг. Оппенор продумал для нее обстановку нескольких изысканных комнат, которые он украсил безупречными вещами. По-прежнему высокомерная, но вялая, Франсуаза-Мария уже не находила сил бороться за положение, которое она могла бы иметь. Она много спит, иногда интригует в пользу своего брата, герцога Менского, играет в карты, охотно пьет бордо, ласкает герцога Шартрского и совершенно не интересуется внешним миром.

Регент поселился на первом этаже, где ему принадлежит длинная анфилада обставленных в современном стиле комнат. Знаменитые ковры Месье убраны, а на плафонах нет привычной аллегорической росписи, они просто закрашены белым с золотом. Шелковая малиновая обивка стен обрамлена то деревянными панелями, то зеркалами, в которых отражается свет огромных люстр.

Вот парадный зал, на стенах Ван Дейк и Тициан. Вот начинающаяся знаменитым салоном Оппенора анфилада кабинетов и галерей, на стенах которых разместилась сказочная коллекция картин, недавно обогатившаяся новыми приобретениями. За галереей Энея была тщательно замаскированная дверь, которая вела в личные покои. Еще недавно идеалом считались огромные салоны, за которыми стыдливо прятались маленькие душные комнаты. Теперь пышности предпочитают удобство, и будуары приходят на смену огромным салонам с церемониальными кроватями.

Филипп всегда сдержанно относился к общепринятой в эпоху Людовика XIV пышности, и его архитекторы обставили для него несколько небольших, изящных комнат, розовая обивка которых выглядела довольно кокетливо.

Опера была рядом. И 12 января 1716 года герцогу Орлеанскому надо было лишь перейти через улицу, чтобы оказаться в шумной толпе на первом костюмированном балу для широкой публики.

Эти балы в Опере, которые потом стали восприниматься как символ разложения эпохи регентства, были разрешены еще Людовиком XIV. Считалось, что общественные балы, где будут строго следить за порядком, помогут покончить с закрытыми частными балами, нравы на которых иногда переходили границы дозволенного.

Наивное заблуждение! Черные бархатные маски, соблазнительные шелковые домино, звуки скрипок — все здесь звало к рискованным похождениям. Куда делись этикет, хорошие манеры, сословные различия? Здесь торговцы танцевали со знатными дамами, герцоги — с субретками. Улыбки дам под масками были полны обещаний…

Переодетый регент не раз терялся среди этой шумной толпы в масках. И однажды вечером он встретил тут женщину, чей наряд составляли черные лохмотья.

«Кто ты, моя красавица?» — спросил он.

«Одна из подданных королевства!» — ответила она.

И больше его высочество не ходил на эти балы.

«Мой сын, — писала Мадам, — любит родину больше жизни. Он работает день и ночь, не заботясь о своем здоровье».

День герцога Орлеанского начинался в шесть утра. Это единственное время, когда он мог побыть наедине с самим собою. После того как он поднимается, внешний мир неотступно преследует его. Поскольку его высочество, к великому сожалению ревнителей традиций, относится к церемониалу с пренебрежением, лейтенант полиции приносит ему сообщения о всех происшествиях, суперинтендант почты доносит о почерпнутых из выбранной наугад переписки тайных сведениях. Ноай отчитывается о последних решениях Палаты юстиции, говорит о необходимости строгой экономии. И вот регент уже одет в красный или коричневый бархат; кружевной воротник, лента ордена Святого Духа, большой парик в стиле Людовика XIV и неизменная улыбка на доброжелательном лице. Залы заполнялись министрами, послами, епископами, магистрами. Филипп разговаривал с ними долго, слишком долго. Он хотел, «чтобы все остались довольны»; он успокаивал, обещал, распределял милости. Его простота в обращении и его доброта располагали людей.

«Встаньте, месье, — сказал он одному дворянину, — я не разговариваю с коленопреклоненными людьми».

Аудиенция у герцога Орлеанского продолжалась до двух часов дня, после чего Филипп позволяет себе некоторый отдых и выпивает чашку шоколада в изысканном обществе.

Затем — новые визиты, после которых принц возглавляет заседание Совета по регентству, а потом отправляется к Людовику XV. Эти ежедневные встречи одинаково приятны и племяннику, и дяде. А тем временем мадам де Вантадур и Вильруа отыгрываются, забивая своему ученику голову оскорбительными предосторожностями.

В пять часов регент, трудившийся с рассвета, позволял себе отдых: до следующего утра с делами покончено. Представитель старшей ветви Бурбонского дома расслаблялся на охоте, Филипп предпочитал менее жестокие развлечения: свои первые свободные часы он отдавал матери, жене и детям.

Последняя принцесса Орлеанская, Луиза-Диана, родилась в 1716 году, очарование мадемуазель де Монпансье еще не раскрылось, мадемуазель де Божоле еще в пеленках, но мадемуазель Шартрская и мадемуазель де Валуа только что покинули монастырь.

Обворожительная, веселая, с «божественным» голосом и ослепительной улыбкой, мадемуазель Шартрская унаследовала от отца страсть к наукам, особенно увлекалась химией, астрономией, математикой, фармакологией и отдавалась им с такой же пылкостью, как мадемуазель де Бёрри — удовольствиям. Она загорелась идеями янсенизма, и после долгого сопротивления в 1717 году регент разрешает ей постричься в монахини. Она поселяется в монастыре Сен-Батильд, затем становится аббатисой в Шелле; насельницы ошеломлены концертами, которые она разрешает устраивать в монастыре, и шокированы тем, что настоятельница присутствует на хирургических операциях. Впрочем, все это нисколько не мешает ее религиозному экстазу. Герцог Орлеанский навещает дочь каждый вторник.