Флёри не нуждался в том, чтобы прибегать к столь низменным способам: «его мягкость и ласка» хоть как-то восполняли несчастному королю радости семейного очага.

Филипп немало волновался, когда настал час сообщить этому мальчику новость о его предстоящей женитьбе. Его величество, всегда молча выслушивавший все деловые доклады, вполне мог, видя, что его образ жизни нарушается, проронить одно только «нет», которое навсегда поссорило бы Испанию с Францией. Вильруа, которого Филипп V уведомил обо всем личным письмом и просил о посредничестве, был счастлив оказаться полезным, но на самом деле все зависело от Флёри.

Этот человек был загадкой. Было известно, что он обладает абсолютным влиянием на короля, но никто не брался предсказать, как использует в данном случае это влияние престарелый воспитатель, вознесенный из полной безвестности столь высоко. Самодовольный Вильруа полагал, что Флёри находится под его влиянием, поскольку он сумел вырвать у епископа обещание, что тот не останется при дворе, если маршал впадет в опалу.

И регент, со своей стороны, пытался воздействовать на Флёри. Он предложил ему звание пэра, затем архиепископство в Реймсе. Но Флёри, воздев глаза к небу, сказал, что считает себя недостойным таких почестей, и отказался. Когда Дюбуа, став кардиналом, передал тому свое место архиепископа, Флёри продал все ценные вещи и раздал деньги бедным.

По счастью, Флёри не возражал против предполагаемого брака своего воспитанника и обещал свое скромное содействие. Как только регент заговорил, Людовик XV вспыхнул, и на его красивые глаза навернулись слезы. Мало того, что он ежедневно изображал из себя механическую игрушку, присутствовал на парадах, терпел выходки толпы! Теперь ему навязывали трехлетнего ребенка, с которым он даже не сможет играть!

Прибегнув к своему любимому оружию, — молчанию, его величество молча разглядывал собравшихся: его дядя герцог Орлеанский, весь красный, отвратительный кардинал Дюбуа, которого ребенок не выносил, надутый маршал, ласковый Флёри…

«Ваше величество, — сказал маршал Вильруа, — нужно поблагодарить».

Но ребенок молчал, а регент все больше и больше терялся.

Флёри, выждав определенное время, чтобы стала очевидна беспомощность собравшихся, произносит наконец несколько фраз, которые произведут на короля желаемое действие. Предстояло, правда, выиграть еще одно сражение и добиться присутствия короля на Совете по регентству, где Филипп объявит своим растерявшимся противникам удивительную новость.

А неделю спустя свадебный поезд мадемуазель де Монпансье торжественно покидал французский двор. Теперь философы могли насладиться удивительным зрелищем: те, кто еще недавно возмущенно протестовал против святотатственной войны, с ужасом обвиняли Католического короля в предательстве и безумии, а бедный монарх отказывался понимать подобную перемену в отношении верных ему людей.

Теперь противники Филиппа говорили, что он преследует зловещую цель дождаться желанной короны через двенадцать-пятнадцать лет. Регент только пожимал плечами: он никогда не хотел взойти на трон, никогда не собирался возвести на него жалкого герцога Шартрского. Но, по крайней мере, его противники раскрыли ему глаза на то, в чем на самом деле его обвиняли.

В Гран-Монтруж испуганный Людовик XV встретил свою «избранницу», которая не доставала ему до подбородка. Он пробормотал: «Мадам, я счастлив видеть вас в добром здравии».

Малышка взобралась к нему на колени и одарила его кокетливой улыбкой. Но ее смышленость, живость, веселость, ее доброта, вызывавшие такую любовь горожан, всегда толпившихся у решетки Тюильри, который теперь в народе называли «садом инфанты», оставляли равнодушным его величество.

Неожиданное возвращение молодости, вызванное радостью удач на дипломатическом поприще, длилось недолго. К концу зимы здоровье Филиппа снова ухудшается, он переносит небольшой апоплексический удар — опасности удалось избежать, но в борьбе с ней герцог Орлеанский потерял последние силы.

А между тем еще никогда он не нуждался так в силах и в осторожности. Его противники, разочаровавшиеся в Филиппе V, наметили дату своего триумфа, и она была близка — день, когда юный король достигнет совершеннолетия. До этого дня оставалось меньше года, и уж тогда герцог Орлеанский будет просто частным лицом, полностью зависящим от одного движения или взгляда тринадцатилетнего монарха. Вильруа, уверенный в своем умении руководить настроениями ребенка, уже готовился повелевать и властвовать.

Надо было начинать борьбу, и немедленно, а у Филиппа не было на это сил.

Силы нашлись у другого человека, несмотря на его болезни и преклонный возраст. Страдающий от жестоких болей Дюбуа старался вырвать у жизни последние милости и, почти теряя сознание от болей, видел себя то первым министром, то регентом, а то и самим папой.

И Филипп сдается перед этим неистовством, этой дерзостью и одержимостью, способными, как он полагал, поставить заслон на пути завистников. И он соглашается поменяться ролями, быть отныне орудием мести, а всю инициативу отдать кардиналу.

И Дюбуа тут же хватается за этот шанс, заставляет герцога Орлеанского освободить ему дорогу.

Неотвратимая дата неумолимо приближалась, страшная, как появление кометы. Министр вынашивал дерзкий и революционный план: он задумал отложить объявление совершеннолетия короля до семнадцати лет.

Для этого Дюбуа выбрал следующую тактику: завоевать доверие будущего монарха, убрать из его окружения своих врагов. И довольно неожиданно двор возвращается в Версаль: тут можно наблюдать за воспитанием и образованием короля, Вильруа будет изолирован от его парижских почитателей, парламент останется в Париже, нежелательные люди не станут разгуливать по дворцу, и, наконец, тут можно установить надежный контроль и за самим герцогом Орлеанским.

Монархия возвратилась в свой храм 15 июня 1722 года. Инфанта разместилась в покоях королевы, герцог Бурбонский, суперинтендант королевского образования, — в северном крыле дворца, Филипп — на первом этаже, прямо под королевскими апартаментами.

На следующий день, 16 июня, Дюбуа обнародовал распоряжение, согласно которому все слишком надменные аристократы, все те, кто из-за своего престижа, честолюбия, независимости или из-за занимаемой должности представлял известную опасность, были удалены. Ноай, Виллар, д’Юксель, Канийак, герцог де Грамон и еще пять именитых особ отправились в изгнание.

Кардиналу оставалось справиться только с герцогом Бурбонским и с Вильруа.

В конце июля разразился ужасный скандал: компания молодых людей, среди которых два внука маршала Вильруа, была застигнута в версальском парке за развлечениями, которым могли бы позавидовать и в Содоме. Париж, а с ним и вся Франция, были потрясены, узнав, какие люди окружают короля, какие зрелища ему приходится наблюдать!

Филипп 12 августа работал с королем, которому он обосновывал некоторые новые назначения. Когда с этим было покончено, регент попросил его величество пройти в потайной кабинет, где он хотел бы сказать ему несколько слов с глазу на глаз.

Вильруа тут же воспротивился, на что герцог Орлеанский заявил, что накануне своего совершеннолетия король должен быть поставлен в известность о некоторых вещах, которые, кроме него, никому знать не положено. Возмущенный маршал разразился целым потоком слов: «Я не потерплю, чтобы ваше высочество разговаривало с королем по секрету, и уж совсем недопустимо, чтобы это происходило не у меня на глазах, в потайном кабинете. Моя обязанность — ни на минуту не терять короля из виду и отвечать за него в любой момент».

«Вы забываетесь, месье, — ответил регент. — Но здесь не место для дискуссий. Я уступаю вам поле боя, но буду вынужден принять меры».

Регент и Дюбуа действовали хладнокровно и обдуманно. Арестовав маршала в приемной герцога Орлеанского, они дали ему возможность прийти в себя в замке Вильруа, а затем отправили доживать на покое в его губернаторство в Лионе.