— Это укрепляет мою надежду на наше счастливое будущее, — заметил капитан д'Оберэ. — Потому что болван, вроде Гамбарини, которому так не везет с деньгами, долго во главе Страмбы не удержится.

— Жаль, одному из нас не дожить до этого прекрасного будущего, — заметил Петр. — Не забывайте, ведь мы должны драться.

— Тут уж ничего не поделаешь, честь есть честь, — сказал капитан. — Но все же, принимая во внимание то обстоятельство, что на том месте, где у вас прежде был чудный правый глаз, теперь красуется нечто вроде вспученного подгоревшего блина, и этот недостаток непременно мешал бы вам отражать мои беспощадные удары, я предлагаю нашу дуэль опять отложить.

— На какое время, разрешите полюбопытствовать? Хотелось бы все-таки знать, как долго мне еще жить, — спросил Петр.

— Если ваш глаз позволит, то до завтра, — ответил капитан, хмуро соображая, не стоит ли еще раз оскорбиться, ибо в жалостливом вопросе Петра он почувствовал ироническую нотку.

Проведя веселый вечер, славно поужинав и выпив приятного тосканского вина, они долго спали, на радость обоих надежных парней, Гино и Пуччо, непривычных к подобной роскоши, а в десятом часу утра отправились дальше, в Рим, в Город городов.

Миновали Тоди, раскинувшийся на левом берегу Тибра; там римская дорога, удаляясь от реки, вела к городу Нарни, нависшему над ущельем, где течет река Неро. Там они устроили ночлег, снова отложив поединок, потому что глаз Петра все еще был нехорош; но, поскольку Рим был уже неподалеку, капитан, сидя за бутылкой вина на крытой веранде трактира, над шумящей рекой, пробивавшейся сквозь ущелье, объявил, что завтра они будут драться непременно, во что бы то ни стало.

— Имея в виду плохое состояние вашего глаза, я, чтобы сравнять наши шансы, буду фехтовать левой рукой.

— Не выдумывайте, — отозвался Петр. — Синяк под глазом не может служить извинением в столь щепетильном вопросе, как честь. Коль сходить с ума, так уж до конца и без всяких там церемоний. Если игра должна быть увлекательна, к ней нужно относиться серьезно.

Предполагая попасть в Рим к вечеру, они поднялись очень рано, еще до переклички петухов: скакали рысью по берегу Неро, а когда развиднелось, стали подыскивать подходящее место, где бы скрестить шпаги. Петр настаивал на том, чтоб это была лужайка, усеянная белыми цветами асфодила, чтоб его переход из этого мира в мир иной совершился по возможности более гладко; на лужке с асфодилами он будет сражен и на том же лужке пробудится к жизни вечной; как это трогательно — лежать с пронзенной грудью на шелковистой травке, устремив угасающий взгляд левого глаза — поскольку правый у него все еще нехорош — в небеса, меж тем как в алебастровую чашу одного из цветков скатится красная, жгучая капля его крови.

Капитан д'Оберэ, напротив, желал сражаться на твердой скалистой площадке, ибо для беспощадного боя нужна твердая почва, — никаких лужаек, цветочков и тому подобной чепухи он не признавал. Так они пререкались, не находя ни лужайки с асфодилами, ни скалистой площадки, и вдруг — хотите верьте, хотите нет — обнаружили сразу и то и другое: огромный плоский камень в тридцать шагов вдоль и поперек, обкатанный водами Перо, на берегу которой он возлежал, а по соседству — травянистую лужайку, усеянную белыми чашечками нежных цветов, в форме небольших звездочек.

— Ну вот — получайте! — вскричал Петр и, соскочив с коня, отшвырнул в сторону плащ и шляпу. — Начнем, чтоб разделаться с этим наконец.

Капитан д'Оберэ, подивившись его готовности к бою, остался в седле.

— Но где же мы начнем? — спросил он. — На моем камне или на вашей лужайке?

— На камне, пусть все будет по-вашему, — согласился Петр. — Потом я буду отступать, и вы убьете меня на лужайке.

— Идет, — сказал капитан. — А это на самом деле асфодилы?

— Какая разница, я все равно не знаю, как выглядят асфодилы. Но я представлял их себе именно такими.

— Прелестно, значит, устроим поединок здесь, потому как лучшего места нам не сыскать, — согласился капитан. — Только сперва надо позавтракать. Потому что нет ничего более мучительного, как умирать на голодный желудок. Спустимся вниз, в Орте, я знаю, там в одном небольшом трактирчике замечательно готовят paupiettes. Вы когда-нибудь пробовали попьетт? Здесь, в Италии, их называют «полпети». Честное слово, на свете нет ничего лучшего, чем полпети. Рулет, фаршированный шампиньонами. Когда вам подадут его на блюде под золотисто-коричневым, густым, благоухающим соусом и когда вы отрежете первый кусочек, положите на язык и распробуете, а потом проглотите и запьете глотком красного вина, — вы поймете, что несносная наша жизнь на этой несносной земле все же имеет и свои светлые стороны. Хотя это кушанье итальянского происхождения, но это можно простить; я бы не удивился, если бы узнал, что Его Величество, король Франции, взяли в жены итальянскую княжну по имени Мария только для того, чтобы выманить у нее рецепт попьетт. Откушав их, мы вернемся сюда и завершим наш спор.

— Вы старше меня, к тому же — я ваш подчиненный, так что мне остается только исполнить ваше желание, — сказал Петр.

Однако епископский городишко Орте, лежащий у впадения реки Неро в Тибр, маленький и спокойный, в этот день был полон солдат из свиты какого-то высокого римского начальника, который вчера прибыл сюда и вместе со своей личной охраной разместился в доме епископа; солдаты, оголодавшие и прожорливые, как саранча, успели сожрать не только попьетт, на что точил зуб капитан д'Оберэ, но и вообще всю снедь, без остатка, включая пахту и козий сыр. Они, как хозяева, фертами разгуливали по городу, приставали к девушкам и толклись на площади перед епископским домом, будто пчелы перед летком.

— Нет, здесь нам счастье не улыбнется, — сказал капитан, — поедем в Рим, может, по пути встретим какое-нибудь местечко, пока не заполненное этими термитами.

— Осмелюсь утверждать, это было бы роковой ошибкой, — отозвался Петр. — Взгляните вон туда, наверх.

Капитан взглянул и в одном из окон епископского дома увидел маленькую женскую головку, отмеченную выражением беззаботной придурковатости.

— Saperlipopette![108] — воскликнул он. — Бьянка!

— Точно так, и никак иначе, — подтвердил Петр. — А где Бьянка, там и герцогиня Страмбы, а где герцогиня Диана, там и принцесса, и я не рискнул бы отрицать, что высокопоставленное римское лицо, чья свита сопровождает обеих дам, — не кто иной, как Его Преосвященство кардинал Тиначчо. Не так ли? — обратился он с вопросом к одному из солдат, который как раз заплетал хвост своего коня в опрятную косу.

— Почти так, — ответил солдат, насмешливо имитируя манеру Петра говорить.

— Как это «почти»? — удивился Петр. — Разве вы не из свиты кардинала Тиначчо?

— Да, из свиты, — ответил солдат, не прекращая своего занятия. — И сопровождаем герцогиню. Но о том, чтобы с нами ехала принцесса, — об этом мне ничего не известно. Может, она так мала, что я ее не приметил?

— Значит, принцесса осталась в Риме? — спросил Петр.

— Может, и осталась, — ответил вояка.

— Что вы на это скажете? — обратился Петр к капитану д'Оберэ.

— Только то, что сегодня нам позавтракать не удастся, — не больше и не меньше, — погрустнев, ответил капитан.

Меж тем Бьянка скрылась; и тут из епископского дома вышел молодой офицер; быстрым и решительным шагом он направился к путникам и, поклонившись, передал, что Ее Высочество, герцогиня Страмбы, желает говорить с синьором Пьетро Кукан да Куканом.

Проходя по сводчатым коридорам епископского дома, Петр в полной растерянности размышлял о том, что герцогине, скорее всего, не было вручено письмо, где герцог собирался сообщить, что он предполагает послать Петра своим курьером к Ее Величеству и просветить насчет радикальной, благоприятной для Петра перемены курса в своей политике. Если бы она получила это письмо, то не преминула бы в обращении к Петру употребить его новый титул маркграфа Трезантского, коим герцог его наградил. Но почему она покинула Рим и отправилась в путь, по всей вероятности, в Страмбу? И если уж отправилась, то отчего не взяла с собой особу, в Страмбе более всего ожидаемую, принцессу Изотту?