Петр заколебался, но, осознав, что блаженная Бьянка может стать еще одной женщиной, колесованной за то, что помогла ему скрыться, сказал:
— Идем!
Идиотка закудахтала от радости и первой вбежала в низкий сводчатый переход, где пахло мышиным пометом и заплесневелой штукатуркой. Петр последовал за ней, захлопнув дверь с мозаичным панно, изображавшим поединок Давида и Голиафа, как раз в тот момент, когда в запертую дверь залы посыпались оглушительные удары.
Бьянка, освещая дорогу фонарем, радостно мчалась по переходу и по ступенькам вниз, потом завернула налево и опять спустилась по ступенькам вниз так быстро, что ее кривые ножки так и мелькали. Он шел за ней, согнувшись, чтобы не разбить голову, повесив через плечо превосходную пищаль Броккардо.
— И тебя не удивляет, откуда я здесь все знаю: и куда надо толкать и как открыть потайную дверь? — спросила она.
— Конечно, удивительно! — ответил Петр.
— Я была здесь, — объяснила карлица, — когда моя герцогиня помогала бежать Джованни. Ей одной теперь известно, как открывается вход в коридор, ведь Танкреда уже нет в живых, это знает она одна и еще Бьянка! О, у Бьянки есть голова на плечах, Бьянка хитрущая, Бьянка не вчера родилась!
Она так прыгала и смеялась, что начала захлебываться от смеха.
Коридор, изредка скудно освещавшийся через узкие вертикальные щели, был немыслимо длинным, таким длинным, что, казалось, ему не будет конца. Они шли уже около часа и, без сомнения, миновали черту города; но им пришлось идти еще более часа, пока они добрались до площадки, откуда ступеньки круто поднимались вверх.
— Иди первый, — велела Бьянка, — выйдешь в усыпальницу, понимаешь? Подними надгробный камень.
Петр сделал, как она велела; надгробный камень был очень тяжелый, и он с трудом сдвинул его с места.
— Молодец! — похвалила Бьянка, когда выбралась вслед за ним. — Джованни не осилил его, и мы должны были ему помогать, герцогиня и я. А теперь положи камень на прежнее место.
Он сделал, как она велела.
Ложная гробница находилась в углу маленькой лесной часовни святой Катерины; поставил ее Никколо Второй вблизи чудодейственного источника, который исцелял всевозможные глазные болезни. Сейчас у источника стоял привязанный к березе оседланный серый конь в яблоках и пощипывал травку.
Бьянка, увидев коня, захлопала в ладоши.
— Уго послушался Бьянку, Бьянку все слушаются, все делают, как она прикажет!
— Кто такой Уго? — спросил Петр.
— Слуга из конюшни. Я приказала ему привести к часовне коня, когда уже знала, что ты проиграл. Для Джованни тоже сюда привели коня, но тогда это велела сделать герцогиня.
— Ты славная и умная, Бьянка! — сказал Петр. Петр взнуздал коня, прыгнул в седло, потом приподнял Бьянку и посадил впереди себя. Она закряхтела от удовольствия и прижалась к нему.
— Бьянка любит тебя, Петр.
Смотри-ка, все-таки в Страмбе я снискал чье-то расположение, подумал Петр.
— Куда мы поедем? — спросила карлица, когда Петр пустил коня во всю рысь.
— Ко мне на родину, Бьянка, в страну, где я родился. Когда человек теряет все, он всегда возвращается домой.
— Ты, говорят, волшебный стрелок? — спросила Бьянка.
— Нет, я не волшебный стрелок, но ружье мое заколдовано. Заколдовал его мой отец, могущественный волшебник, который, кроме всего прочего, изготовил такое чудесное вещество, красное с перламутровым отливом, что с его помощью можно было превратить свинец в чистое золото.
— А где оно?
— Ах, если бы я знал, — воскликнул Петр, — если бы оно у меня было! Я мог бы весь мир превратить в настоящий рай. Но мой отец спрятал его так хорошо, что никто и никогда его не найдет.
У Петра было такое чувство, будто он болтает с ребенком.
— Покажи мне, как стреляет это ружье, — попросила Бьянка.
— Ведь ты же видела, когда я застрелил capitano di giustizia.
— Но я хочу увидеть еще раз. Сбей вон ту шишку.
Петр снял с плеча ружье, прицелился, но рука у него опустилась, потому что у самой шейки приклад был сломан. Безусловно, это произошло в тот момент, когда Петр вышибал прикладом потайное окошечко в мозаичном панно.
— Ничего не поделаешь, Бьянка, ружье совсем вышло из строя, надо отдать его в починку.
Он бросил сломанный приклад на дорогу и поехал дальше.
Часом позже по этой самой дороге понурый, измученный мул тащил телегу, тяжело нагруженную дровами. Его погонял человек в прокопченной одежде, по всей вероятности, угольщик. Левое колесо телеги наехало на брошенный приклад, а приклад, к удивленью, оказался полым и раскололся пополам; оттуда выпало диковинное вещество, красное с перламутровым отливом, — наверное, когда-то его туда спрятали, и человеку, сделавшему это, было очень важно, чтобы вещество никто не нашел; произошло это, без сомнения, в те времена, когда пищаль еще была собственностью графа Одорико Гамбарини, а Петр Кукань из Кукани исполнял в доме этого графа обязанности пажа. Угольщик ничего не заметил и знай погонял мула дальше. Ночью разразился страшный ливень, и большую часть красноватого, перламутром отливающего вещества унесло водой; красноватые, извилистые, похожие на змейки следы его назавтра растоптало стадо овец. Приклад, развалившийся, как дырявый сапог, измазанный овечьим пометом, несколько дней пролежал на том же месте, куда его швырнул Петр; остаток красного с перламутровым отливом вещества, сохранившийся еще внутри приклада, исчез под слоем жидкой грязи. А потом какой-то путник ногой отпихнул приклад в канаву.
В то же самое или примерно в то же самое время из ворот Рима выехал небольшой, но весьма пышный кортеж кардиналов, епископов и прелатов; то были представители курии, которые по велению Его Святейшества направлялись в Страмбу, переставшую быть герцогством, чтобы управление этой страной передать в руки святой церкви. Процессию возглавлял молодой красавец кардинал Джованни Гамбарини; он должен был стать прямым наместником Его Святейшества в Страмбе; папа одарил его кардинальской шапочкой в вознаграждение за то, что, упав перед ним на колени, Джованни искренне покаялся во всех своих грехах и передал церкви все свое имущество, дворец в Страмбе и все латифундии. Молодой человек был радостен и весел; перед ним ехала белая, как снег, ослица и везла на хребте своем драгоценный золотой сундук с наисвятейшими Светлыми дарами, что должно было символизировать чистоту намерений и помыслов молодого кардинала.
А Петр, посадив впереди себя блаженную Бьянку, двигался на север тем же путем, которым в свое время приехал сюда. Погода портилась. Над гладью реки Инн поднимались клубы сырого тумана, сливаясь с низким небосводом. Петр, смертельно усталый, задремал в седле, и почудилось ему, будто он отчетливо слышит чей-то трогательный, очень ясный голос, произнесший его имя; стряхнув сон, он широко открыл глаза. И тут увидел нечто похожее на три гигантские, поднимающиеся со дна долины, почти прозрачные женские фигуры — две беловатые и одну темноватую, облаченные в ниспадающие одеяния; они склонили головы и, казалось, сверху разглядывали Петра. Но мираж вскоре исчез: черная птица пролетела у головы темноватой, там, где у нее мог быть рот, если бы он у нее был; птица издала насмешливый, пронзительный клекот; и уже не стало женских фигур, сверху наблюдавших за его странствованием, а вместе с ними пропало и ощущение чего-то действительно существовавшего, исчезли воспоминания о чем-то непознанном, и остались только мгла, туман да ветер, стонущий в ветвях деревьев.
Бьянка завертелась и попросила:
— Прикрой меня.
Он сделал, как она велела. И двинулся навстречу своей родной земле, которую покинул около года назад и теперь напрасно — ой, как напрасно! — полагал, что именно там, после всех своих опасных и рискованных приключений, обретет тот мир и покой, который заблудшее дитя обретает в материнских объятиях.
