Жена Наталья Пантелеймоновна была работящая и добрая, она умела понять своих детей, заглянуть в душу и своим тихим спокойным голосом могла заставить поверить в свои силы. Но еще больше верила она в них сама, в их счастье, в их лучшую жизнь. Она не пристегивала ребят к земле, хотя уважала землю не меньше Алексея Прокофьевича, она говорила: «Глаз видит близкое, ухо слышит далекое». Слышала она новую жизнь, потому и отпускала детей в город, в новую, неведомую ей жизнь…

Так ушла Татьяна и стала учительницей. Так ушел и Антон…

 — Мне было лет четырнадцать, — рассказывал Губенко, — когда в сельской школе я услышал о школе летчиков. Тайком от всех я написал письмо председателю ЦИК Украины товарищу Петровскому, заклиная принять меня в такую школу. Теперь‑то мне этот поступок кажется дерзким, но тогда я не думал о таком пустяке, — смеется Антон. — И вот через несколько недель меня вызвали в сельсовет и торжественно, в присутствии притихших сельчан, вручили письмо от Петровского. Я побежал с ним к сестре, читая и перечитывая на ходу. Письмо призывало меня к терпению. Я узнал, что меня еще долго не примут в летную школу по малолетству, но что в Советской стране нет ни одной дороги, которая была бы закрыта для крестьянской молодежи. Пока что нужно воспитывать себя в школе и в комсомоле. Все будет в свое время. Это письмо я долго носил с собой, как талисман, никому не показывая, кроме самых близких друзей…

Беседы продолжались ежедневно. Точнее, Цитович приходил, садился на старый скрипучий диван, доставал блокнот, ручку и ждал. Антон расхаживал по комнате, опустив голову, думал, вспоминал, отбирал, на его взгляд, важное.

 — Хорошо помню свой первый полет. Это, знаете, бессонная ночь, накануне полная растерянность, когда ви–дишь — вот она, пилотская ручка, мечта жизни, и забываешь, что с ней делать.

«Готовьтесь, — говорит инструктор в переговорную трубку. — Передаю ручку! Держите нос самолета по горизонту. Спокойно. Выдержка. Мягче движения. Не так, не так, не раздражайте машину…»

А она раздражалась! Нос, который я должен был держать на уровне горизонта, то задирался в небо, то тыкался вниз. Машина клевала, вихляла, дергалась, и чем крепче я сжимал ручку, стараясь ее выправить, тем упрямее дергался самолет.

«Резко работаете! — продолжал инструктор. — Дайте машине время, пусть придет в себя. Мягче, плавнее! Вы слишком упрямы!»

«Это я‑то упрям?! Я, а не машина?!»

«Да она не идет, — кричал я, забывая, что инструктор все равно меня не слышит. — Она же прыгает, як скаженный черт».

Полет превратился в пытку. Вести по прямой — чего проще? Позор! Я сгорал от стыда. Вылезал из машины весь красный, готовый к суровому приговору. Но, вопреки ожиданию, инструктор глядел приветливо.

 — Ну что же, неплохо. Вам все‑таки удалось сделать что‑то вроде прямой…

В один из дней работа не состоялась. Цитович, привыкший к высокой точности, собранности и организованности Антона Алексеевича, терялся в догадках. Ничего не могла сказать и Анна. Она ходила по комнате, кутаясь в шаль, и беспрестанно говорила: «Пожалуйста, не волнуйтесь, подождите, сейчас придет». Но сама она волновалась больше его.

 — Вы знаете, — говорила она, плохо понимая, что говорит. — Я очень счастливая женщина. Быть женой летчика трудно, но Антон… Я хорошо знаю, что он любит меня, нашу Кирюшку, свою маму–большую, маму–маленькую…

 — Я пойду, — не выдержал Цитович.

Цитович не знал, что в тот день командир–комиссар Курдубов написал аттестацию на военного летчика Губенко и, как положено по приказу, объявил ее.

«Тов. Губенко со своим отрядом отлично провел войсковые испытания самолета «И-16». Отряд т. Губенко, которым он командовал во время войсковых испытаний, был стахановским и по всем видам боевой подготовки занимал первое место в эскадрилье. -За высокие достижения в учебно–боевой подготовке т. Губенко награжден орденом Ленина и три пилота из его отряда получили орден «Знак Почета». Отряд Губенко, вновь сформированный из летчиков, переучившихся из разведчиков на истребителей, к концу учебного года занял в эскадрилье второе место.

Сам отличный летчик–истребитель и умело воспитывает эти качества в подчиненных, но слабо дисциплинирован сам. Замечаниями старших начальников пренебрегает.

Отличный парашютист. Любит экспериментальную работу и все время к ней стремится. Имеет много предложений экспериментального порядка. В воздухе способен на выполнение самых ответственных и сложных заданий на самолете и с парашютом.

Личные оценки: по технике пилотирования — отлично, по теории авиации — хорошо, воздушному бою и воздушно–стрелковой подготовке — отлично. Наставление и уставы — отлично, матчасть самолета и мотора — отлично.

По характеру болезненно впечатлителен и самолюбив, поэтому бывают случаи невыдержанности и нетактичности по отношению командованию эскадрильи и заносчивости перед товарищами по работе. 19.10.36 г. проявил воздушное хулиганство, случайно не закончившееся катастрофой. При этом заявил о своем уходе из эскадрильи.

Вывод: должности к–ра отряда вполне соответствует. По выслуге лет, по подготовке и опыту работы достоин присвоения воинского звания «капитан». Учитывая высокие летные качества и большое стремление к экспериментальной работе, целесообразно использовать на летной и парашютно–десантной работе в НИИ ВВС, но требует особого наблюдения за дисциплиной в воздухе».

Командир бригады майор Викуленков, прочитав аттестацию, написал:

«С оценкой командира эскадрильи согласиться нельзя. Тов. Губенко сильно восприимчив и впечатлителен. Требует по отношению к себе более гибкого и умелого подхода в руководстве, но это не всегда учитывает комэск».

Цитович не знал о переживаниях Губенко, о том, что произошло в его жизни. Цитович не пишет, сидит дома, не подходит к телефону, а вдруг… Неужели разбился? Он едет к Губенко.

Ему открывает дверь Антон Алексеевич. Они снова работают.

В феврале 1937 года Антон Губенко написал письмо комдиву Бергольцу, в котором убедительно объяснял свои взаимоотношения с командиром эскадрильи, основанные на личной неприязни со стороны Курдубова, и изложил вопросы, которые, на его взгляд, тормозят летную работу эскадрильи. Губенко вручил это письмо лично комдиву и просил вызвать для объяснения.

На следующий день приехал Цитович с рукописью. Антон читал вслух, ему нравился очерк, он хвалил Цитовича. Но когда перевернул последнюю страницу, увидел свою фамилию.

 — Что это? — спросил Антон.

 — Подпись автора.

 — Но автор не я, а вы.

 — Я не могу быть автором, так как я практически ничего не сделал. Это записи вашего рассказа.

 — Не надо со мною ссориться. Ведь я могу вам еще пригодиться. Вы автор.

 — Антон Алексеевич!.. Моя честь…

 — А моя честь! Я летчик, я военный летчик. Вы удостоили меня чести, написав обо мне и… Аня, почему у нас ничего нет на столе? Наконец, я могу когда‑нибудь выпить?! К тому же повод какой! Понимаешь ли, товарищ Цитович, какое большое дело сделал! Авиация вам будет очень благодарна.

Утром следующего дня Цитович положил рукопись на стол Алексея Толстого. Прочитав очерк, он одобрительно посмотрел на нервного Цитовича и собственноручно написал: «А. Губенко, Е. Цитович».

 — Спасибо, голубчик, не обманули ожидания. Как жаль, что Алексей Максимович не узнает о выполнении его наказа.

Полеты по неизвестным причинам были отменены. Начальник штаба зачитал по списку несколько фамилий и просил тотчас прибыть в штаб. В классе предварительной подготовки собрались летчики, воентехники, переговаривались вполголоса: почему такая торопливость — отменены полеты, почему такая секретность — проверили у всех документы?

Вошел незнакомый полковник в сопровождении Курдубова и начальника штаба.

 — Товарищи командиры, — сказал полковник, — мне поручено объявить вам о том, что Советское правительство приняло решение оказать помощь народу Китая в борьбе с японскими захватчиками. Мы поставим китайской армии самолеты, танки, автомобили, пулеметы, винтовки. Мы получили разрешение направить в Китай летчиков, воентехников, мотористов, которые добровольно изъявят желание поехать. Я обращаюсь к присутствующим…