О таком истребителе в те годы можно было только мечтать.
Войсковые испытания состояли из множества сложных упражнений. Помимо всего комплекса боевого применения, на каждом самолете требовалось выполнить шестьсот фигур высшего пилотажа и двести посадок.
Летчик Борис Смирнов из отряда Антона Губенко о тех днях писал:
«В воздухе Губенко. Набрана необходимая высота. Самолет пикирует, идет на петлю. Мы считаем: одна, вторая, третья… После десятой петли Нестерова самолет вышел в горизонтальный полет. Минута отдыха, а затем от границы аэродрома вдоль линии старта завертелись бочки. Самолет приземляется и, пробежав несколько десятков метров по посадочной полосе, вновь устремляется в воздух, не заруливая на стоянку. Так начался конвейер взлетов и посадок, позволивший значительно ускорить ход испытаний…»
Однажды летом на аэродром, на котором проходили испытания, приехал Николай Николаевич Поликарпов. Он познакомился с Губенко, другими летчиками его отряда, посмотрел полеты «И-16», остался доволен.
Пройдя все сложные испытания, машина получила самые высокие показатели и была рекомендована в серию. Успех работы отряда был грандиозным. Но не меньшей была усталость людей. А тут — всеармейские маневры. Получил учебное–боевое задание и отряд Губенко. Десять дней испытательных полетов принесли не только успех части, но позволили отряд Губенко определить как лучший в Московском округе.
Начальник политического управления Московского военного округа армейский комиссар 2–го ранга Векличев затребовал характеристику на старшего лейтенанта Губенко для внесения его в книгу Почета Военно–Воздушных Сил. Командование Военно–Воздушных Сил РККА обратилось к наркому обороны Союза ССР маршалу К. Е. Ворошилову с ходатайством о представлении А. Губенко к правительственной награде. К. Е. Ворошилов написал: «Согласен. Вносите предложения».
В это время организуются демонстрационные полеты «И-16». Скоростной истребитель вызвал восхищение, недоверие, недоумение и зависть. Вновь всплыла подброшенная кем‑то идея: на больших скоростях летать нельзя, самолет затягивает в штопор. Антон Губенко с группой летчиков своего отряда совершает перелет Москва — Горький — Ленинград — Москва, демонстрируя прекрасные летно–тактические данные. По пути следования экипаж встречался с личным составом авиационных частей, школ, аэроклубов.
…Бурный, стремительный, ошеломляющий 1935 год, принесший старшему лейтенанту Губенко столько достижений, радости, подходит к концу. Аттестуя Губенко, командир–комиссар авиационной эскадрильи Курдубов пишет:
«Тов. Губенко второй год работает врид. командира отряда. В настоящее время командует отрядом, производящим войсковые испытания самолетов «И-16». Отряд слетан хорошо. Сам отличный истребитель, он умело прививает эти качества подчиненным. Отличный парашютист. Энергичный, смелый, любит экспериментальную летно–парашютную работу. Способен на выполнение самых ответственных, сложных и рискованных заданий в воздухе.
Зачислить кандидатом в списки на экспериментальную работу по летному и парашютному делу. Особенно для работы на больших высотах.
Подлежит утверждению в занимаемой должности командира отряда. Учитывая особую любовь к экспериментальной летной работе, может быть использован летчиком научно–исследовательского института ВВС».
Москва. Ощущение приподнятости, взволнованности не покидает Антона. Он бродит по городу, паркам, катается по Моокве–реке. И пишет восторженные письма домой, сестрам и братьям, рассказывает о Москве, о бурном строительстве, о счастливой и прекрасной жизни.
Антон много занимается, читает. В беседе с начальником политотдела бригады Котовым он говорит о желании вступить в ряды ВКП(б) и поехать учиться. Котов гордится своим воспитанником, он сообщает Губенко о приезде корреспондента Е. Цитовича, цель которого — написать очерк о лучшем летчике бригады. Командир бригады, начальник политотдела считают его, Губенко, лучшим летчиком.
Цитович приехал через три дня.
« — Меня направил к вам Алексей Николаевич Толстой, — сказал он, предваряя возможный отказ. — Вы ра–ботайте, летайте — словом, делайте то, что считаете нужным. Я же буду ходить, наблюдать, писать.
Журналист Цитович ходит, наблюдает — и не пишет. Он ошеломлен виртуозными полетами Губенко, восхищен его эрудицией, но совершенно запутан его противоречиями, его бесконечными идеями и, как ему кажется, прожектерскими рассуждениями. Цитович отказывается писать. Алексей Толстой рассержен непониманием журналиста роли и значения авиации, огромного авторитета Губенко и…
— Вы послушайте, Валерий Павлович, — волнуется Толстой, обращаясь к Чкалову, — что сей отрок глаголет. Не может! Нам нужны личности яркие, выдающиеся. Мы должны воспитать тысячи таких, как Валерий Павлович. И они уже есть. Сегодня они рекордсмены, а завтра бойцы. Фашизм уже утвердился в Европе. Как знать, эта ползучая тварь не захочет ли завтра чего другого…
— Право, Алексей Николаевич, — вступился за Цитовича Чкалов, — вы так его разносите, за что, может быть, его похвалить надо. Он реально оценивает свои силы и, понимая невозможность исполнения, отказывается.
Цитович снова в бригаде.
Ходит, наблюдает — и не пишет.
Просит разрешения у Толстого приехать вечером, объясниться. Неожиданно для себя слышит теплое слово.
— Это хорошо, что вы позвонили, приезжайте немедленно, — просит Алексей Николаевич.
Толстой приветлив, радушен. Он не сердится, не возмущается, он все понял.
— Говорил о вашей работе с Алексеем Максимовичем, — сердечно говорит Толстой, — весьма заинтересовал его. Обещает опубликовать в «Наших достижениях». Готовьте. А начать… Знаете что, заставьте его говорить. Рассказчик он, должен вам сказать, превосходный…
v
Май, 1936 год. Обычный день, обычные полеты. Техник звена Костюченко, увидев идущий на посадку самолет Губенко, побежал на рулежную дорожку.
— Товарищ командир! — кричал он, стараясь перекри чать работающий двигатель. — Передали по радио о награждении вас орденом Ленина. Поздравляю!
Антон смотрит немигающими глазами на Костюченко, не понимал смысла его слов. Наградили высшим орденом. За что? Не совершил никакого героического подвига, не летал на полюс, не спасал челюскинцев. За что?
Антон снова поднял самолет в небо: дневное задание было незакончено. И там дал волю чувствам! Выписывал такие акробатические па, которые не позволял в самые озорные дни начала летной карьеры. Так вышло, что небо и самолет были первыми, с кем он поделился своей радостью.
Поздравления шли отовсюду: из Качи, родного села, с Дальнего Востока. Их слали убежденные поклонники, безгранично поверившие в летный талант Антона, и те, кто не понимал мятежной и ищущей души его.
Серов, Чкалов, Коккинаки, Лактионов, Стефановский, Бахчиванджи побывали у него в гостях. Не стало отбоя от корреспондентов. Антон отказывался от встреч, бесед, интервью, но не мог отказать он только Цитовичу. Цитович заслужил внимания своим долготерпением, желанием глубже познать жизнь авиаторов.
Состоялась их первая беседа.
Губенко предложил:
— Вы спрашиваете — я отвечаю. Так? Но ведь вам трудно спрашивать. Давайте так: я рассказываю — вы переспрашиваете.
Антон припоминал все, забирался в самые дебри своей родословной, вросшей, как дуб, в землю России, но, точимый невзгодами и питаемый горькими соками, он преждевременно осыпал листья, дряхлел…
Деревня Ново–Апостоловка, где он родился, входила в систему солдатских хуторов и была образована в конце XIX века из отставных солдат царской России. Самодержец Российский милостиво разрешал поселяться на землях Новороссии, осваивать их и заводить семьи. Поселился здесь и бывший рядовой Прокофий Губенко. От него и пошел род Губенко, которому суждено было принести своему отечеству и пользу, и славу.
К тому дню, когда Алексею, сыну Прокофия, настало время отделиться, был у них дом, лошадь, корова, соха. Потом навалился голод и погнал Прокофия в Таврию на заработки. Там он надорвался, вернулся больной, обреченный. Клочок земли и скудное хозяйство перешло к сыну Алексею. Он, как и отец, отдавал всю силу земле, чтоб иметь достаток. Но достаток не шел в семью. Обиженный и мрачный, Алексей Прокофьевич срывал зло на жене, на детях. Так и шел по жизни, не поднимая головы. Не верил он и в свои силы, не верил и в своих детей.
