Весна мне — преисподний ад, когда ты не со мной:

Цвет красных роз огнем объят, цвет белых — ледяной.

С тобою врозь весна — что ад, и станет адом рай:

Ведь без тебя и райский сад не расцветет весной.

Твой лик мне видится стократ и застилает взор,

И слезы облекают взгляд сплошною пеленой.

Мне из твоих медвяных уст горька любая речь:

Хоть сладок плод, а горький вкус в нем чувствует больной.

И сердце просит забытья у сил небытия:

Жестокой дланью бытия гнетет мой путь земной.

Не говори, что наг-раздет несчастный Навои:

И в холод одеянья бед его хранят и в зной.

Несет нам вести небосклон, что шах уж на коне,

Секирою вооружен — недельною луной.

Каждый раз, как луноликой плыть в ладье придет чреда,

Сердце в горести великой, как река, бурлит тогда.

Очи, что ж рыдать в печали, — где пристать теперь ладье,

О каком мечтать причале? Всюду ваших слез вода!

А едва валы заплещут, ветром вздыбленные вдруг,

Сердце, словно ртуть, трепещет, жизнь уходит без следа.

Стихни, сердце, ты — в любимой, а любимая — в ладье,

Очи и душа незримо плачут: ты плывешь куда?

Еле жив я, силы слабы, смертью перехвачен вздох,

Чуть дышу — не уплыла бы, не случилась бы беда!

Брось, оставь сей мир двуличный, в мире сделок пользы нет:

Цены серебра различны, жизнь всегда в цене тверда.

Как ладья несчастий канет в глубь морей небытия,

Пить ладью вина настанет, Навои, твоя чреда.

О, мне бы сто путей пройти во мгле пустынь небытия,

Пока забвенье обрести от свар людских не смог бы я!

Отдам я злато жизни всей на торжище мирской тщеты,

Лишь бы торгашеских затей не ведала душа моя.

В глуши бы мне покой найти, да только путь туда длинней

Тысячелетнего пути на небо — в горние края.

Ста тысяч сребротелых дев соблазн лукавый позабудь:

Мирской искус их не презрев, вовек не вкусишь забытья.

Все кости в плоть мою впились и лютой смерти мне грозят:

От них возможно ли спастись, когда столь злы их острия!

Что пользы от кровавых слез, омывших мой шафранный лик?

Жестоки жала красных роз в саду мирского бытия.

Чтобы смести с земли весь люд, потоки слез моих бурлят —

Долиною любви текут, ручьи во все концы струя.

Взгляни, что стало от невзгод с завесою души моей:

Клеймит огнем жестокий гнет остатки ветхого тряпья.

Не прозябай в саду мирском, сбрось его путы, Навои:

Не лучше ль взвиться соловьем, чем жить в гнездовьях воронья!

«Брось пить вино!» — мне что ни год советчики твердят,

Но льет рука, а пьет-то рот, а я в чем виноват?

Не своевольной силой я, поверь, к вину влеком:

Порукой в том — спина моя, я в немощи горбат.

Меня святоша-пустослов корит за страсть к вину, —

Он не сказал таких бы слов, будь он не глуповат!

Пусть, виночерпий, твой фиал, как факел, светит мне:

Среди святош я заплутал, кромешной тьмой объят.

И от ханжей в притон хмельной ты освети мне путь:

Мне их притворства мрак ночной погибелью чреват.

Паду я головой во прах к порогу погребка, —

Богач и бедный, раб и шах — все в тот притон спешат.

В заветном имени тайком суть ищет Навои:

Кто этим именем влеком — благословен стократ.

Огнем страданий освещен наш обветшалый дом,

Как будто бы дохнул дракон в проломанный проем.

Для птицы вожделенных встреч опасны зерна слез:

Зерном несчастий не завлечь того, кто ввысь влеком.

Сияньем свет красы облек убогий наш приют,

И в нем горим мы — мотылек вослед за мотыльком.

Как сердце, страстью смятено, осмеивало ум!

Безумное, сожглось оно, играючи с огнем.

Исчезли сон мой и покой от россказней людских,

А счастье от молвы людской спит непробудным сном.

Меня ты, кравчий молодой, не губишь, а бодришь

Как будто ты живой водой поишь, а не вином.

Стократ наставнику хвала стези небытия,

Сиянию его чела хвалу мы воздаем.

Свое узрел я сердце вдруг средь любящих сердец,

Но ты не вышла к ним, мой друг, их ждал дурной прием.

Дары мирской тщеты оставь, утрата их — пустяк, не боле,

Цени за благо жизни явь — дар мимолетных благ, не боле.

Жилье построив, звать гостей хозяину — чудное дело:

Он сам ведь гость лишь на пять дней, этот чудной чудак, не боле.

Кичиться силой — похвальба, ничтожная пред жалом смерти,

Она, как жала мух, слаба, и мощь ее никак не боле.

Вступи в чертог небытия: пусть шейхи ханакой кичатся,

Как торг у скупщиков старья торговля этих скряг, не боле.

Наряд твой золотом расшит, но он не лучше желтой бязи,

Для умного смешон твой вид — потешной спеси знак, не боле.

Пусть солнцем твой венец цветет, а трон твой — словно небо ведай:

Пойдет и солнце на заход, а в небе станет мрак, не боле.

Прекрасно, если властелин внимает помыслам подвластных:

Ведь стаду пастырь — он один, в отаре он — вожак, не боле.

Да быть всегда Балькис женой в дворце высот благоправленья,

Сатурн при ней — лишь страж ночной, хранящий дом-очаг, не боле.