«Секретарь» откинул голову и, пусть и невежливо, но зато от души рассмеялся.

Владимир Львович — локтем — толкнул Можайского в бок:

— Что это с ним?

Можайский ответил мрачно и даже напряженно:

— Кажется, Владимир Львович, плохи наши дела!

— Но что такое?

— Он, конечно, никакой не секретарь и не маркиз. И уж точно — не дипломат. Он — собственной своею персоной тот, кто за всем и стоит…

— Но кто?

Можайский почти незаметно пожал плечами:

— Понятия не имею! Важно другое: мы здорово отдавили ему ноги!

Во взгляде Владимира Львовича появилось сомнение, но он промолчал.

Между тем, «секретарь», отсмеявшись, снова сделался серьезным, что выразилось в том, что на его приятном лице вновь появилась подсвечивавшая его улыбка:

— Неважно, какого я полета птица, — сказал он. — Достаточно понять одно: никто другой не будет с вами настолько откровенен!

— Не вижу никакой откровенности! — возразил Можайский.

— Почему же? — парировал «секретарь» — Я откровенен… предельно. Вы хотели узнать, на чьей мы стороне? — я ответил: на своей собственной. Вы хотели узнать, на чьей стороне Кальберг? — отвечаю: разумеется, немцев. Странно, как вы не видите очевидное: до определенного момента наши интересы совпадали. А потом… ну, что было потом, вы и так знаете: Кальберг провалился. С треском. Оглушительно. Правда, вы поначалу связали всё это с обычной уголовщиной, но это-то как раз понятно. А вот дальше ваши подозрения начали развиваться в правильном направлении. И тогда всё пошло кувырком. Собственно, мы с самого начала неодобрительно относились к большинству идей Кальберга. Особенно с этой его доморощенной агентурой. А уж Молжанинова мы и вовсе сразу же забраковали. Но Кальберг, будь он неладен, стоял на своем, а мы оказались слабее самовлюбленных тевтонов! Им, изволите видеть, затея Кальберга показалась остроумной. Небывалой. Отличной маскировкой… а мы предупреждали! Настаивали на том, что это — нелепица, и чрезвычайно опасная к тому же! Это же надо — придумать: спалить едва ли не половину столицы Российской империи, и только ради того, чтобы надежно завербовать пару-другую десятков бессовестных дилетантов! Diavolo! Мало ему было проблем с фальшивыми облигациями. Мало ему было привлечь на свою сторону каких-то проходимцев из революционного сброда. Мало ему было довериться полицейскому агенту…

— Агенту?

— Да этому вашему Молжанинову!

И снова Можайский и Владимир Львович переглянулись.

— …так ведь нет: ему еще и в Наполеона поиграть захотелось[62]! Вот уж воистину: от ненависти до безумия — менее чем шаг…

— Но причем тут клоуны?

— Ах, это! — «секретарь» одарил Можайского и Владимира Львовича очередной приятной улыбкой. — А как же еще вас назвать? Не обижайтесь, господа, но ваши действия иначе как на клоунаду и не тянут! Что касается вас, господин Анутин…

«Секретарь» обратился напрямую к Владимиру Львовичу.

— …то копию с вашего приглашения мы получили загодя: еще до того, как вы сами его получили из рук Талобелова. Молжанинов писал импульсивно, мы навели справки и обнаружили, что вы — ходячие неприятности, пусть даже в последние годы вы удалились от дел. В былые времена всюду, где только вы появлялись, начинались пальба, мор… как это будет по-вашему?

— Мордобой?

— Вот-вот: мордобой!

И снова Можайский и Владимир Львович переглянулись, но на этот раз Владимир Львович выглядел немножко виноватым. Можайскому сразу припомнились неоправданно здоровенный револьвер и прямо-таки натуральная тяга побыстрее пустить его в ход… Он пристально посмотрел на Владимира Львовича и покачал головой.

— Мы поняли: Молжанинов, который и сам — всё, кстати, в результате ваших, князь, действий! — теперь «секретарь» обратился к Можайскому. — …который и сам оказался в тяжелом положении почти провалившегося агента и накануне полного краха давно подготовленной операции, решил пустить в ход тяжелую артиллерию: нарваться на грандиозный скандал сразу по нескольким линиям, считая, конечно, и дипломатическую! Нам это не понравилось, но делать было нечего: пришлось впустить господина Анутина в овчарню. А вот вы… мало нам было забот, так еще и вы со своим помощником на головы нам решили свалиться!

— Гесс!

— Да-да: господин Гесс, он самый!

— Это он «провалил» Молжанинова!

— Но с вашей подачи!

— Гм…

— В общем, нам стало ясно: будет даже не взрыв, а нечто совершенно грандиозное. У нас оставалось два варианта: или убить Молжанинова, или позволить вам всем… устроить потрясения. Мы выбрали второй, хотя и не были уверены в том, что это — правильный выбор. Понимаете, вы — лично вы, князь, — исходили из ошибочных теорий насчет Молжанинова, принимая его за врага. Вас, как нам стало известно, смутил обрывок фальшивой облигации, найденный в квартире этого человека, и вы — по своему зловредному обыкновению… да-да, не хмурьтесь: именно зловредному! — вы, я повторю, принялись одну фантазию накручивать на другую и так до тех пор, пока совсем уже не залезли в такие дебри, выхода из которых не было. Если бы вы сразу и не при должных обстоятельствах встретились с Молжаниновым, вы бы просто его убили, сорвав тем самым еще одну возможность компромисса.

— Компромисса?

— Конечно. — «Секретарь» кивнул. — Любой выход из какого бы то ни было союза, как, впрочем, и заключение любого союза — всегда компромисс. Или, если угодно, такие вещи всегда требуют компромиссных решений, каковые решения могут основываться только на действиях, которые никак иначе — ни в каком двусмысленном виде — истолковать невозможно. Как говорится, мы вам — факты, вы нам — свободу выбора. Иначе — открытая конфронтация. Возможно — в принципе, всё к этому и идет, — в будущем открытой конфронтации между европейскими державами избежать не удастся, но прямо сейчас в ней нет никакой нужды. Напротив: прямо сейчас — идеальный момент для компромиссных решений!

— Ах, вот как…

— Именно так! И вы своими действиями могли разрушить наши надежды, пусть даже мы и сами еще не вполне четко осознавали, на что, собственно, и какие именно мы питаем надежды. В любом случае, Молжанинов, раз уж мы сами решили его не трогать, был нужен нам живым и в полном здравии. Поэтому мы и задержали вас прямо по прибытии, дав вам время хоть сколько-нибудь охолониться.

— А Гесс?

— Его мы не стали брать. Нам было нужно, чтобы он встретился — без вас — или с самим Молжаниновым, или с господином Анутиным, который к вашему приезду уже день маялся в Венеции. Таким образом мы надеялись повлиять как на самого Гесса — из вас двоих он все-таки более внушаем, — так и на вас, принчипе. Чтобы вы сразу в ход кулаки и зубы не пустили. И, должен сказать, этот наш план сработал! А вот какого черта всё дальше пошло не так…

«Секретарь» — впервые за время беседы — нахмурился. Улыбка сошла с его лица, и это лицо мгновенно из чрезвычайно приятного превратилось в чрезвычайно же неприятное.

— Insulto! Что за побоище! Что за резня! Понятно, нам никто не поверит, что это не мы виноваты! И потому…

— …отнюдь не австрийцы и немцы, — подхватил Можайский, — назначили награды за наши головы, а лично вы. Чтобы мы не сболтнули лишнего.

«Секретарь» отодвинулся еще немного.

— Я только одного не понимаю: Молжанинов-то ушел. И Талобелов. Какая вам выгода от нашей смерти?

«Секретарь» почесал щетину на своей щеке и ответил просто:

— Талобелов уже не всплывет: его эпоха закончена. А Молжанинову рот заткнут англичане: им нужен не больше, чем вы — нам.

— Вы так уверены?

— Абсолютно!

Можайский покосился на Владимира Львовича. Тот сидел максимально прямо — насколько ему позволяла его грузная фигура — и слушал предельно внимательно. Предельно внимательно он подмечал и разные обстоятельства, то и дело калейдоскопом менявшиеся вокруг: вошел карабинер — забрал чашки с остывшим кофе; вышел начальник; вернулся карабинер — принес новые чашки…