«Что за ** ***?!» — чисто по-русски воскликнул Вадим Арнольдович, однако и теперь здравый смысл пришел ему на выручку. — «А!» — пробормотал Вадим Арнольдович. — «Понимаю!»

Он и в самом деле всё понял правильно: Можайский, спасая своего помощника от задержания, прихватил и его саквояж — в надежде, что вошедшая в пословицу небрежность итальянских полицейских и на этот раз немножко затмит им разум и не позволит увязать два и два. Можайский решил, что если саквояж Гесса оставить на месте, то уже сразу возникнет вопрос о спутнике. Но если саквояж Гесса взять, как ни в чем не бывало, с собой, то полицейские решат, что в купе Можайский ехал один. Так и вышло: любезный капитан, помогая принчипе с багажом, не удосужился расспросить поездную обслугу о количестве путешественников.

Гесс остался на воле!

«Но что теперь?» — подумал Вадим Арнольдович.

И решил:

«Отправлюсь-ка я в тот самый отель, о котором говорил Юрий Михайлович!»

Как выяснилось чуть позже, решение было правильным: оно соответствовало тому, чего от Гесса ожидал Можайский.

Отель, в который въехал — или вплыл? — Вадим Арнольдович, находился в месте весьма примечательном, но давно уже пришедшем в упадок. Здание — некогда весьма импозантный особняк — с трех сторон окружалось водой: двумя каналами и речкой. Выглядело это чарующе, но… внешняя штукатурка здания давно не обновлялась, выходившая на речку стена имела явные признаки разрушения, с кровли местами исчезли декоративные балясины — любимое украшение эпохи Возрождения и всех тех, кто подделывается под ее стилистику.

Внутренние помещения, отведенные под номера, оказались подстать внешнему облику дома: сырые, плохо вентилируемые, обставленные скудно и мебелью настолько ветхой, что на тот же стул было страшно присесть, а кровать, казалось, не выдержит и первой на ней ночёвки. Реальность, разумеется, оказалась не настолько пугающей — мебель держалась вполне себе уверенно, — но мрачное впечатление убогости это ничуть не сглаживало.

Синьору Джессу — так, взглянув на его паспорт, Вадима Арнольдовича тут же окрестил портье — позволили выбирать: отель не мог похвастаться обилием постояльцев. Собственно, постояльцев-то и было всего — одна престарелая супружеская пара из Швейцарии и один совсем молоденький студент-англичанин. Гесс выбрал номер на первом этаже и окном выходивший на единственную «сухую» сторону — в улицу, сухопутной дорогой соединявшую отель с остальным городом. Соображение, согласно которому Гесс поступил именно так, было очень простым: так можно было незаметно ускользнуть и незаметно же вернуться.

В отеле не было телефона. Это обстоятельство поначалу огорчило Вадима Арнольдовича, но затем он просто махнул на него рукой: с кем ему было связываться по проводам? Что же до Можайского, то князь, очевидно, найдет способ коммуникаций — как только освободится, разумеется.

Разумеется, так и получилось.

Уже к вечеру, когда небо над Венецией — дотоле серое — пошло черными и багровыми пятнами, Гесс получил первую весточку:

Флориан. Если можете — прямо сейчас. Если не можете, постарайтесь в течение часа. Буду за столиком не один. Не подходите: возьмите другой столик, наблюдайте и ждите. Смотрите в оба: полагаю, вам будет на что полюбоваться.

М.

Записку доставил какой-то неопрятного вида мальчишка, сразу же потребовавший с Вадима Арнольдовича деньги:

— Soldi, soldi! — требовал он, вытянув к Вадиму Арнольдовичу ладошку.

А когда Вадим Арнольдович, порывшись по карманам, положил в нее несколько монеток достоинством по пять чентезимо[13] — он сам получил их ранее в ресторане поезда, — скорчил недовольную рожицу:

— Taccagno![14]

— Ступай, ступай, малыш! — ответил, нимало не смутившись, Гесс.

Мальчишка сплюнул и удалился.

Войдя в кафе, Гесс неприятно поразился царившей в нем атмосферой.

Поначалу, попроси его кто-нибудь об этом, он даже не смог бы эту атмосферу охарактеризовать — по крайней мере, внятно, — но уже через минуту он понял, что именно его так смутило: разнузданность под маской благочиния! Впрочем, и такое определение было бы слишком расплывчатым, но лучшего на ум не приходило.

Практически все столики были заняты: парами, компаниями, одинокими посетителями. На первый взгляд, ничего необычного и уже тем более странного в этом не было, но стоило приглядеться, как становилось ясно: все эти пары и компании состояли исключительно из сводников и сведенных, а посетители, пока еще не нашедшие пару, постреливали взглядами по сторонам так, что становилось не по себе.

«Вот тебе и Флориан!» — подумал Гесс, отыскивая свободное местечко[15].

Это мысленное восклицание вполне укладывалось в психологию Вадима Арнольдовича, и вообще достаточно чопорного, и не привыкшего, в частности, к обилию женщин в публичном месте: в России такого рода заведений, как это венецианское кафе, было еще сравнительно мало… да что там — мало! В столице если такое и было, то разве что одно-единственное, на Невском, да и то: даже в нем такого явного стремления, придя в одиночку, уйти под ночь не одному, не наблюдалось!

«Публичный дом, да и только!» — оформил Вадим Арнольдович новую мысль. — «Однако!»

Но было — строго между нами — и кое что еще, что, помимо непривычной атмосферы, смутило Гесса. Как ни стыдно было бы в этом признаться, но причина лежала на поверхности: одежда. Да: Вадим Арнольдович, не ожидавший ничего подобного, оказался неподобающе одет!

Вообще, готовясь к выходу — а времени, как мы помним, у него было совсем немного, — Вадим Арнольдович достаточно критично отнесся к своему костюму. Дорожное платье, которое всё еще — на момент получения записки от Можайского — было на нем, он переменил на вполне добротную «тройку»: темный однобортный пиджак, брюки в полоску, жилет на пяти пуговицах. Сорочка была белоснежной и с отложным воротником. Галстук — неброский. Довершали картину котелок и довольно внушительного вида трость: с такими в Европе уже почти не ходили; разве что в сельской местности еще можно было такие встретить — у прогуливавшихся господ и безлошадных коммунальных врачей.

Этот костюм смотрелся хорошо. Но — не в Флориане!

Едва Гесс переступил порог, в его глазах запестрело: краски, искры, оттенки струились со всех сторон и, подступаясь к Вадиму Арнольдовичу, словно бы в изумлении замирали — это что еще за явление?

Едва Гесс переступил через порог, он понял: в своем добротном, но мрачноватом костюме он выглядел пугалом для собравшихся в кафе людей и, что еще хуже, выделялся из их среды так же, как на свадьбе выделялся бы зашедший на рёв баяна могильщик. Это второе обстоятельство било по нервам и заставляло ежиться.

«Вот попал!» — в очередной раз подумал Гесс, сумрачно констатируя очевидное. — «Этак не я в наблюдателях окажусь, за мной наблюдать не устанут!»

Но делать было нечего: найдя местечко, Вадим Арнольдович присел и начал — уже более внимательно — осматривать помещение.

— Коза дезидера?[16] — отвлек его немного насмешливый голос.

Гесс поднял взгляд и встретился им с и вправду смеявшимися глазами официанта. Это было довольно обидно, но понять официанта не составляло труда: не каждый день увидишь в заведении такого посетителя!

— Кофе! — буркнул Вадим Арнольдович и поспешил отвернуться.

— Э тутто куи?[17] — не удержался официант.

— Всё! — зло прошипел Вадим Арнольдович, не поворачивая головы.