— Нет, — Дурга призадумалась, приподнялась. — Там, за фотографией, его бумажник, пусть сааб посмотрит.

Старуха вскочила и принесла потемневший от пота бумажник дугой, сохранивший форму груди, которая уже рассыпалась в пепел. Отделения были битком набиты старыми удостоверениями, был там лотерейный билет, несколько квитанций и какие-то листочки, исписанные змейчатым письмом хинди. Иштван разочарованно отложил их отдельно, на кровать. «Может, так оно и лучше, соблазн не будет мучить, хотя, захоти я только, могу написать губернатору, сообщат. А если предпочту остаться в тени, могу пустить по следу Чандру».

Передернуло от гадливости, «Чего ищешь? Хочешь чувствовать себя в безопасности, запасшись сведениями, или о справедливости печешься? Оставь печься тому, от кого равно не скроются ни малые сии беззащитные, ни сильные мира», — припомнилось ему из Библии.

Сунув руку в карман, он вынул деньги, немного набралось, но было чувство, что должно обозначить хотя бы готовность помочь. Маргит добавила от себя.

— Нет, ни к чему они мне, — стала отказываться Дурга.

— Поблагодари за милосердие, — выговорила ей старуха, спрятала деньги в бумажник и положила бумажник на место, и фотографию, на поблескивающую, как свежий срез на свинце, жестяную крышку сундука.

— Что за бумаги ты искал? — спросила Маргит, когда они спустились во двор.

— Потом… Сначала отвезем домой малыша, — глянул Иштван в пленительной чистоты сияющие большие глаза, какие бывают у ангорских кошек. — Но никому ни слова.

— Не доверяешь — не говори, — кротко усмехнулась Маргит. — Тебе спокойней, а мне и вправду нужды нет знать. Михай, садись ко мне. Пусть господин Тереи побудет один.

Непрерывно сигналя, Иштван втиснул «остин» в поток велосипедистов, не спеша проталкивался к яркокрасным воротам старинных городских укреплений. Но, видно, молчание Иштвана задело Маргит, потому что, скрестив руки на спинке переднего сиденья, она вдруг заговорила:

— Я была чуть постарше, чем Михай, когда у нас на ферме случился пожар. Сгорел не только барак со всем скарбом пастухов, но и кирпичный склад с настриженной шерстью. Огонь обронили бродяги, их нашли тут же, они перепились и спали в кустах. Их приволокли и бросили в пепелище, глубокое, еще раскаленное, живьем их зажарили. У нас народ суровый, а тут люди в бешенство пришли. И не удивляйся, они целый год не разгибались, а заработок-то пропал, весь пай каждого был в сгоревшей шерсти. Я этого не видела, Стенли видел и велел мне поклясться на своем ноже, что я никому не скажу. Я ужасно струсила: он сказал, что, если проговорюсь, он мне язык отрежет. Не мальчишка был, а бес, — в ее голосе звучало уважение. — Отец не знал, а я знала и свое слово сдержала. Тебе первому об этом рассказываю.

— Как это? — вскинулся Иштван. — И никто не видел обгоревших тел? И не было никакого следствия?

— Было. Приехал коронер, но рабочие все как один дали показания, что пожар начался от сарая, где на шерсти спали двое бродяг. Мол, занесли огонь и сами сгорели, их вина, и сами себя наказали, чего тут расследовать?

— Обученьице, крепко тебя там вышколили, — сверкнул глазами Иштван.

Не доезжая до посольства, он высадил мальчика на углу.

— Михай, помни, — многозначительно приложил он палец к губам.

Мальчик понимающе кивнул.

— Я тебя возил мороженым угостить. Мальчик поджал ногу и почесал лодыжку.

— У портных блох полно, — обидчиво пожаловался он. — Дядя Пишта, думаете, нам удастся напасть на след и найти преступников?

— Будь умничкой, — погладила Маргит мальчика по русым волосам.

— Дядя Пишта, а кто, по-вашему, убил Кришана?

— Еще неизвестно, что скажет полиция, они взяли мотоцикл на экспертизу. Но, по-моему, это было не преступление, а несчастный случай. Ну, давай, беги домой.

Мальчик побежал прочь, подпрыгивая, как козленок, от бьющей изнутри энергии И даже не обернулся, когда «остин» тронулся с места.

Вечер расцветил небо во все оттенки малинового, легкий ветерок шевелил упругую перистую листву. Когда машина остановилась перед домом, Иштван услышал мирный плеск струи, льющейся из открытого гидранта, близился сухой сезон, и надо было полить газон.

— Все в порядке, сааб, — доложил чокидар, ударяя в землю бамбуковым шестом, из-под обвисших полей полотняной шляпы сияло добродушием улыбающееся монгольское лицо. — Сааб, я женюсь, — радостно объявил он. — Повар обещал мне помочь.

— Смотри в оба, а то он тебе поможет. Повар, он хитрый, — смеясь, предупредил Тереи.

— Конечно, хитрый. Взялся наготовить всего на свадьбу, но я ему денег в руки не даю, я с ним сам хожу за припасами.

Едва они вошли в дом, Иштван в полумраке холла крепко обнял Маргит и начал целовать.

— Сделай все, чтобы приехать в Дели. Ты мне так нужна.

— Но я того же хочу, — она ласково взъерошила ему коротко стриженные, жесткие, как щетка, волосы.

— Ты представить себе не можешь, что за радость встречать тебя каждый день, слышать твой голос. Ты должна быть рядом.

— Да приди ты в себя хоть чуточку, — в голосе Маргит звучала воркующая нота возбуждения.

— Маргит, мне тревожно, я инстинктивно чувствую, что… Повар! Эй! — окликнул он, завидя, как сквозь приотворившуюся дверь бесшумно всовывается натянется к выключателю черная ладонь, словно отрезанная белой манжетой рубашки. Но прежде чем он успел предупредить Перейру, вспыхнул яркий свет и по потолку порскнули ящерицы в поисках тени от широких лопастей невключенного вентилятора. Иштван отпустил Маргит, чуть усмехнувшись про себя испугу повара.

— Слушаю, сааб.

— Дай поесть, только быстро.

Перейра стоял за порогом, седоватые волосы закрывали ему лоб, взгляд был полон доброжелательного потворства.

— Есть отличная рыба, соус с изюмом, салат… — перечислял он, загибая пальцы, сероватые со стороны ладони.

— Не болтай, а неси на стол! Мигом!

Повар высмотрел в глазах господина искру доброго настроения и не испугался повышенного голоса. И изобразил поспешное послушание поклоном и демонстративным шарканьем спадающих туфель в коридоре.

— Что тебя мучит? — спросила Маргит, направляясь в ванную вымыть руки. — Не можешь сказать?

— Могу, — раздраженно махнул рукой Иштван. — При мальчонке не хотелось.

Он описал несчастный случай с коровой и гибелью индийца-подростка под колесами, рассказал о столкновении с послом. Маргит внимательно слушала, безотчетно продолжая вытирать полотенцем давно уже сухие руки. — Нехорошо, — взгляд у нее стал озабоченным. — Если он усмотрит в тебе угрозу, то придет к мысли сплавить тебя из посольства.

— Да вряд ли. Ведь Кришан-то погиб. Сказать, кто в действительности сидел за рулем, больше некому, зато есть полицейский протокол, а там написано, что автомобиль вел индиец. Дело закрыто, и никто к нему не прикоснется. Кому это надо? Судить его буду не я.

— Иштван, — Маргит кругообразно повела головой в тяжелом шлеме волос. — Я так за тебя волнуюсь. Это ведь не одного тебя касается, а нас обоих.

— Я знаю, — ответил он после долгого молчания.

— Мы должны быть осторожны, мир не за нас. Кто нам поможет? А вот наш проигрыш доставил бы кое-кому большую радость.

— О, да. Но мы не позволим, чтобы нас разлучили, — упрямилась в нем гордыня. — Он меня пальцем тронуть побоится, я слишком много знаю.

— Ты как ребенок, устроил себе выдуманный мирок, блаженствуешь в нем, а мир, в котором мы живем, не такой, он завистлив и жесток. Перестань быть поэтом, — положила она ему ладонь на плечо, — ой, прости, не переставай, оставайся самим собой, но, боюсь, не минут, нас трудные минуты.

Быстрая тревожная дробь пальцев о дверь, повар деликатно дал знать, что стол накрыт.

— Да. И не забывай о Грейс.

— Почему? — остановилась Маргит и, словно постигнув до дна его молчание, угадала правду. — Она тебя любит?

— Нет, — решительно ответил он. — Она не любит мужа, но подчинилась. Просто у нее никого нет.

— У нее будет ребенок, — что-то похожее на ревность прозвучало в голосе Маргит.