В полном свете Иштван увидел ее стройные, изящные, обнаженные ноги. Жесты стоящих на коленях мальчиков, тени которых падали на потолок, превращали примерку обуви в таинственный обряд.

— Этот магазин — настоящее открытие, — восхищалась Маргит, выходя с тремя парами босоножек. — Я теперь совсем иначе себя чувствую.

На улице уже наступила ночь. Густой от удушливых запахов воздух был неподвижен.

— Минуточку, прошу подождать, я сейчас вас провожу, — сказал художник и пропал внутри магазина.

— О чем они спорят? — спросила Маргит. — Неужели сикх нас обсчитал?

— Не обращай внимания, — ответил Тереи. — Тебе вообще ни к чему видеть эту сцену… Художник требует с хозяина комиссионные, поскольку привел ему клиентов, к тому же хороших, которые не торговались. Пойми, это не жадность, он борется за жизнь. Жить значит, есть, а откуда брать деньги?

— Я не хотела его обидеть. Посмотри, сейчас улица выглядит как сцена из оперы.

Бесчисленные огни не могли рассеять золотистый полумрак, в котором блуждали фигуры, закутанные в простыни, с украшенными орнаментом отверстиями для глаз, похожие на призраки. Мусульманки возвращались из мечети. Большеглазые, стройные женщины в сари гордо плыли мимо стоящих европейцев. Отблески разноцветных лампочек пятнами играли на белых рубашках мужчин. Одурманивающий запах шел из лавок, аромат пряностей, клопомора и ладана. Беззаботно смеясь, множество детей гонялось друг за другом в толпе.

Рам Канвал вернулся с мальчиком, который забрал у Маргит сверток с босоножками.

— Мне надо было позаботиться о том, чтобы покупки отнесли в машину.

Маленькие чокидары подняли радостный крик, получив полрупии. Художник, пригласив посмотреть картины, откланялся.

Низко висящие звезды касались стен Большой Мечети. Минареты были похожи на воткнутые в землю копья.

— Ты довольна? — обратился он к Маргит, распугивая светом фар белые фигуры.

— Я чувствую себя каплей в этой бурлящей, живой реке жизни, совсем незначительной, ничтожной. Мы, белые, считаем себя самыми важными, словно мир без нас мог бы рухнуть. Чувство превосходства поддерживают в нас газеты, фильмы, круг знакомых. Здесь я почувствовала огромную жизнеспособность этой страны. Они размножаются, копошатся, идут вперед… Только хорошо бы знать, куда они направляются?

Тереи слушал ее со снисходительной улыбкой: девушка очарована Индией. Ее еще не раз восхитит духовная жизнь, философия, самопожертвование. Но потом она увидит последствия. Поймет…

— Я покажу тебе, где кончается эта река.

Иштван посерьезнел. Они проехали последние дома и оказались на берегу Джамны. Ее воды текли илистым руслом, соединяясь, они образовывали бурное течение под железнодорожным мостом. По нему ходил стражник с винтовкой, насвистывая жалобную мелодию.

Над берегом горели десятки огней. Одни прорастали гривой пламени, в других только краснели угли, когда легкий ветерок долетал с воды.

— Зачем ты меня сюда привез?

От деревьев доносилось сильное стрекотание цикад, от которых звенело в ушах.

— Здесь сжигают мертвых? — спросила шепотом Маргит.

— А там находится кладбище, — Тереи показал на крапчатую от звезд воду. Струи дыма тянулись над водным зеркалом. По мосту с шумом проносились квадратики освещенных окон, поезд шел в Бомбей, на юг. Он взял Маргит за руку и повел между горящими кострами. Сухо потрескивал огонь. Два истопника экономно прикрывали камни щепками, устраивая для замотанного в простыни тела скупое ложе из кривых жердей. Женщина в белом принесла небольшую медную посудину и вылила немного растопленного масла на покойника. Подожженный факелом костер загорался с трудом.

Не было ни пения, ни погребальных речей, слышалось лишь сухое потрескивание колеблющихся языков пламени, доносился чад горящего масла и вызывающий ужас запах, хорошо знакомый ему с военной поры, по сгоревшим, разбомбленным городам, — зловоние обугленных трупов.

Неожиданно высоко вверх вырвалось пламя, костер, около которого они стояли, шевельнулся изнутри, словно умерший хотел встать, и из пылающих ветвей вдруг высунулась почерневшая рука казалось, что ладонь, на которой догорали лоскутья полотна, была протянута в умоляющем жесте.

— Что это? — Маргит прижалась к Тереи. — Судорога мышц в огне.

Один из погребальных истопников палкой пододвинул торчащую руку, придержал в пылающем огне, пока она, обуглившись, не упала.

— Здесь, кончает свое течение река жизни, которая тебя так восхитила. Не увидев этого, ты мало что могла бы понять в Индии.

По пояс погруженные в густой дым, они возвращались к машине. На легких носилках на берег Джамны приносили умерших.

— Куда ты теперь хочешь ехать?

— Домой, Терри, домой, — тихо прошептала она. — Ты меня учишь покорности.

— Это не я, это они, — он показал на мерцающие, удлиненной формы огни, похожие на предупреждающие знаки.

— Скажи, Иштван, что с тобой происходит? Раньше ты находил для меня время, — с упреком говорила Юдит. — Вчера ты поступил нехорошо, отказался пойти со мной в кино, сказал, что у тебя срочная работа.

— Но у меня и в самом деле была работа, — он посмотрел на нее смущенно.

— Уж лучше не ври, не умеешь. Я пошла одна.

— На каком ты фильме была? — неожиданно заинтересовался Тереи.

— На том же самом, — добила она его.

— Я тебя не видел.

— Ничего удивительного, ты был так занят. Приятная девушка, но слишком уж часто вас видят вместе. Больно ты прыгаешь вокруг нее, смотри, а то превратишься в кенгуру. — Она улыбнулась, но ее глаза смотрели серьезно и озабоченно. Юдит повернула вентилятор и подставила лицо потоку воздуха.

Сквозь портьеру было видно желтое пятно палящего солнца.

— Страшно жарко…

— Ты мне зубы не заговаривай. Я многое пережила и кое-что видела, тебе хоть немного следует считаться с мнением людей, ты же знаешь, в каком гетто мы живем.

— Могу тебе поклясться, что меня ничего с ней не связывает, — он честно посмотрел ей в глаза, — просто симпатичная девочка, пользуюсь случаем поговорить по-английски.

— Бедняжка, что, мало здесь других, с кем ты можешь говорить по-английски? — скривилась она сочувственно. — Выдал себя с головой… Я уверена, что ты обогатишь свой словарь, но в сфере совсем не служебной.

— Жужжишь, как муха. Честное слово, с мисс Уорд у меня ничего нет.

— Совсем запутался?

— Почему? Поверь мне, это все несерьезно.

— Тем хуже. Иштван, ведь ты же член коллектива нашего посольства, а она из вражеского лагеря. Обе стороны будут на нее смотреть с подозрением. Ты причиняешь ей зло. Старина, помни хотя бы об этом, веди себя благоразумно.

— Перестань, не нуди, — он делал вид, что занят работой, но, похоже, Юдит расположилась надолго, потому что она села и закурила сигарету.

— Не обращай на меня внимания, работай. Я пришла посмотреть на тебя, а то уже почти совсем забыла, как ты выглядишь.

— Так ведь мы видимся в посольстве, — попытался он защищаться.

— Где мы там видимся, — махнула она рукой. — Раньше ты приходил на кока-колу, и с тобой можно было поболтать, как с близким человеком.

Они немного помолчали. Стрекот цикады в зарослях лиан за плотно закрытым окном назойливо звенел, насекомое пело, опьяненное обилием солнца.

Иштван посмотрел на мягкий профиль Юдит, капризные губы, тяжелые волны крашеных волос. Должно быть, когда-то она была очень красивой женщиной, много пережила, умна и сдержанна. Теперь Юдит хочет только одного: покоя, доброжелательности, немного удобств.

— Ты же меня знаешь не первый день, — пыталась смягчить свои слова Юдит, — если я тебя предупреждаю, то для твоей же пользы, а не для того, чтобы надоедать. Надеюсь, ты не подозреваешь меня в ревности?

— Конечно, нет, — подхватил он горячо, не подозревая, что этим обидел ее.

— Иштван, Иштван, ты во мне вообще не видишь женщины.

— Извини меня, пожалуйста, — он поднес ее руку к губам.