— Колыбелька ты моя, колыбелочка, — шепнул он ей в волосы, — помни, мы вместе.

— Иштван, я подлая, я тебе не так сказала. Но ты шел с профессором, во всем блеске, такой сильный, такой самоуверенный, шел за мной, как за своей вещью. И я должна была изо всех сил… Я подлая, подлая, Иштван, — шептала она, прижавшись губами к его груди так, что он едва улавливал слова, напрягая слух. — Я почти два месяца жила тем, что у меня будет ребенок. А три дня назад… Ужас берет от одной мысли, что… Я бы не смогла убить твоего ребенка. Я это знала. Я убежала. Ты мог подумать, что именно ребенком я хочу тебя связать…

— Но из-за чего?

— Не знаю, теперь у меня дюжина объяснений, и каждое похоже на правду; перемена климата, другая работа, слишком напряженная, ты, ну, разумеется, ты. Психическое торможение, от испуга, что время идет, а… Это действует, страх задерживает… Дни шли, а я считала с ужасом. Мучилась, как грешница в аду. Я велела сделать пробу Ашгейма-Цондека. Назвала другое имя, индийки в лаборатории не справились, испортили. Нужно шесть недель, чтобы знать наверняка — она говорила, судорожно вцепившись в его руки. — А пришлось уехать, не зная результата. Я хотела держаться так, будто ничего не происходит. Ровным счетом ничего. Иштван, прости, тебе досталось на два часа, а я два месяца мучилась. Столько ночей и дней. Теперь ты меня лучше поймешь.

— Это было нужно, — отвечал он, всматриваясь в неистовство красок на небе, бросавшее на песчаные волны отсветы от темно-вишневого до мертвенно-лилового, — это мне раз  навсегда наука, что мы должны знать, чего хотим…

Издалека донесся зов профессора, потом гудок «лендмастера».

— Идем! — откликнулся Иштван. — Придется двигаться обратно. Он явно ревнует.

— Да что ты! — в ее голосе зазвучал смех, и эта перемена его тронула.

Между барханами, взметая песок пушистыми хвостами, пронеслись два шакала. В лачугах мерцали красные огни, издалека слышалось, как заливается полной робких жалоб индийской музыкой профессорский приемничек. Барабан звучал так, словно на туго натянутую кожу падают отмеряющие время свинцовые дробинки.

— Я уж решил, что вы заблудились, — клохтал профессор, — что вас шакалы съели, их тут прорва крутится.

— Но мы же на верхушке стояли, вы же нас все время видели.

— Уж, конечно, глаз с вас не спускал, — в тон им закончил тему профессор и переменил разговор. — Ну, на статью вам теперь материала хватит.

Иштван кивнул.

— А нам тем временем пора грузиться. Сводка обещает дождь. Пока не стемнело, нам нужно выехать по железному тракту к другой дороге, клянусь, более короткой. Вот я вас и звал, надо же поесть перед отъездом. И выпить по одной.

— Не помешает, — подмигнул Тереи.

— Когда гляжу на этих людей, как они здесь маются, я не могу понять, почему они забрались жить в раскаленную пустыню и с таким упрямством цепляются за это место.

— Они не забирались, они испокон веков здесь жили, — возразила Маргит. — Это пустыня пришла к ним. Пришла, вцепилась в горло и душит.

Высокий, с мраморным полом, коридор министерства полнился звоном браслетов. Мелкими стреноженными шажками сновали затянутые в шелка стройные индийки. Шла подготовка к сессии Всемирного конгресса женщин. По поручению из Будапешта Иштван должен был навести справки о составе будущего президиума и характере выступлений, кому-то привиделась опасность обструкции со стороны крайне правых. Дескать, лучше не посылать делегаток, ограничиться приветственной телеграммой и пожеланиями успешной работы, чем потом оказаться перед необходимостью выступать с протестами и покидать зал заседаний. Однако нескольким дамам во главе с супругой замминистра втемяшилось обозреть Индию, и вот в посольство и обратно полетели телеграммы, срочно потребовались подробные сведения. Сессия намечалась на середину октября, времени оставалось мало, всего шесть недель. Дамы интересовались, а не желательно ли, по крайней мере, в день открытия появиться в венгерских национальных костюмах.

Мисс Шанкар, со спокойной улыбкой прижимая к груди полные браслетов запястья, объяснила, что тревожиться не о чем, она работает в секретариате и не заметила никаких поползновений превратить сессию в место схватки, разве что случится нечто из ряда вон выходящее, и тогда есть вероятность, что какая-нибудь из южноамериканских делегаций может выдвинуть неудобоваримую резолюцию, но и это можно будет замять, утопить в процедурных спорах, утомить зал и дать поручение президиуму выработать окончательную формулировку, на что собравшиеся поспешно согласятся. Темой сессии должно быть равноправие в области заработной платы. При одинаковой квалификации женщины должны получать столько же, сколько и мужчины.

— И не будет никаких сенсаций?

— Будут, — мисс Шанкар подняла миндалевидные веки, длинные ресницы затрепетали. — Мы готовим выступление против торговли женщинами.

— Если они собой торгуют сами, как вы им это запретите? — засмеялся Иштван.

— Речь о рабынях, которых еще детьми похищают у нас и в Пакистане и потом вывозят в гаремы в арабские страны. И в Африку. Этим почти в открытую занимаются целые преступные организации, число жертв трудно определить, ведь если родители сами их продают, то уж наверняка вслух хвастаться этим не станут.

О, раджа Кхатерпалья, — повела она рукой, гибкой, как цветок. — Вы знаете, у него брат умер. Тот самый, чудом возвращенный к жизни.

Раджа уже заметил их, уголок лацкана у него был обернут траурной ленточкой. Слова сочувствия он принял с полным достоинства удовлетворением.

— Что с ним случилось? — спросил Иштван.

— Ничего. Просто, как и тогда, стало плохо с сердцем, и он скончался. На этот раз мы остались до конца, пока пепел не высыпали в Ганг, — лицо у раджи было болезненно отекшее, с зеленоватыми тенями вокруг блестящих глаз. — И только тогда мне действительно стало жаль его. Это страшное, изуродованное лицо перестало меня пугать. Все-таки старший брат, не говорите.

— Думаешь, это и вправду был он? После нашего разговора я начал сомневаться.

— Нет, это был он. Теперь могу поклясться. У нас совсем разные характеры. Он такой уступчивый мечтатель, легко позволял управлять собой, этакая, знаешь ли, — поискал он нужное слово, — поэтическая натура.

Мисс Шанкар залилась бесхитростным девчоночьим смехом, в упор глядя на Иштвана.

О, прошу прошения, — тронул раджа Иштвана за плечо. — Я не хотел тебя обидеть. Да и какой ты поэт, если сидишь на жалованье, — совсем зарапортовался он. — Ты хороший дипломатический чиновник, а это кое о чем говорит.

— Благодарю за честь, — поклонился Тереи, а прекрасная мисс Шанкар снова рассмеялась, закрыв подбородок и рот павлиньим, меняющихся цветов, шелком шали. — По крайней мере, ты один меня оценил, а то в посольстве меня считают поэтом.

Продолжая разговор, они вышли из здания на широкую каменную лестницу.

— Не заедешь к нам? — предложил раджа. — А то Грейс уже на тебя обижается.

— Не могу, кое-какие дела есть, вынужден держаться на высоте твоих похвал, не забывай, я чиновник. Кого-нибудь из вас подвезти?

— У меня машина, — мисс Шанкар дружески подала руку Иштвану. — Благодарю.

— Меня тоже шофер ждет. А ты о нас помни. Зайди хотя бы завтра вечером. Народу будет мало, все из нашего клуба. Пора тебе появиться на людях. А то пошел слух, что Индия на тебя слишком повлияла.

— Вот именно, — подхватил Иштван. — Скажи, что я увлекся йогой, часами предаюсь медитациям и в это время молчу.

— Правда? — удивилась девушка, прикрывая шалью обнаженные плечи, чтобы не загореть, как мужичка.

— Конечно. Разве по мне не видно? — он окинул взглядом площадь, кишащую велосипедистами в цветных пижамных штанах и сорочках навыпуск, пространство, трепещущее от солнечных прожилок, вдохнул запахи горячего камня и пыли, легкий аромат духов, которым веяло от девушки. На миг позабыл о собеседниках, воссоединяясь с этим полдневным часом лета.