– Торопитесь! – прервал его собеседник. – Неужели вас отправят без средств?

Лелеке были переданы деньги и ордер на посадку в эшелон. На ордере стояла подпись: «Товарищ Председателя ВЧК Александрович».

– А кто председатель? – спросил Лелека.

– Феликс Дзержинский. Остерегайтесь его.

– Понял. – Лелека ткнул пальцем в подпись на ордере: – А этот?

– Александрович наш человек.

– Вон как! – Лелека с уважением посмотрел на хозяина квартиры. – Хорошо работаете.

Собеседник не удостоил его ответом, встал и прошел к себе в комнату.

Лелека выполнил задание. Более того, когда четыре месяца спустя город заняли немцы, он ушел в подполье вместе с другими чекистами. Поначалу положение, в котором он оказался, его забавляло, но потом стало беспокоить, тяготить. В его руках были сведения о большой группе подпольщиков, а он бездействовал, следуя строгому приказу – ничего не предпринимать по собственной инициативе.

Он терзался сомнениями: ведь хозяева не смогли бы разыскать его, даже если бы и хотели, – подпольщики были хорошо законспирированы. Как же быть? Донести на большевиков? Но тогда он и сам окажется под ударом: где гарантия, что его не прикончат вместе с другими?

Однако даже если бы все обошлось, как агент он был бы потерян: подпольщик, вышедший невредимым из контрразведки оккупантов, безнадежно скомпрометирован в глазах большевиков. А руки у них длинные – везде достанут…

И Лелека не решился действовать. Тем более что из центральных районов страны стали просачиваться сведения о том, что готовится всеобщий мятеж против Советов.

Вскоре слухи подтвердились. Вечером 6 июля немцы в городе переполошились. На перекрестках улиц встали усиленные патрули с пулеметами. Отряды оккупантов прочесывали квартал за кварталом, сгоняя задержанных в комендатуру. На пустыре за привозом гремели залпы – там расстреливали.

Утром причина тревоги выяснилась. Германская комендатура выпустила листовку. Сообщалось, что в Москве «головорезами из ВЧК» убит германский посол Мирбах.

Спустя неделю в город тайно пробрался Андрей Шагин, месяц назад уехавший по делам в Москву. Саша привела к нему нескольких чекистов, среди них Григория Ревзина и Лелеку.

– Мирбаха убили фальшивые чекисты, провокаторы, – сказал Шагин. – Короче, левые эсеры. Одного из них направил на работу в ВЧК центральный комитет этой партии. А тот протащил в ВЧК сообщника. Их фамилии – Блюмкин и Андреев. Первого быстро раскусили – месяца не проработал, как был отстранен от должности… И вот оба они являются в германское посольство, предъявляют документ на право встречи с послом: написано на бланке ВЧК, подписи Дзержинского и члена коллегии Ксенофонтова, печать. Словом, все честь по чести.

– Подпись Дзержинского и печать? – переспросила Саша. – Не ошибаешься?

– Подписи оказались подделанными.

– Разумеется, и печать тоже, – сказал Лелека. – Вот ведь какие негодяи!

– Печать была правильная.

– Как же так? – пробормотал Ревзин. – Бланк, понимаю, могли достать. Но печать?

– Она хранилась у Товарища Председателя ВЧК, тоже левого эсера… Поняли теперь, что к чему? В Мирбаха стрелял Блюмкин. Тот был ранен, пытался бежать. Тогда в него швырнули бомбу. Убийцы выпрыгнули из окна – на улице их ждал автомобиль с работающим мотором.

– Все предусмотрели, – сказал Ревзин.

– Какая же цель этого? – спросила Саша. – Чего они добивались, Андрей?

– Цель – спровоцировать немцев на военные действия. Чтобы те оккупировали всю страну. Эсерам, видимо, показалось недостаточным, что германские войска захватили Украину… Но и это не все. Акция в германском посольстве была как бы сигналом – в тот же день в Москве начался мятеж эсеров. Предатели укрепились в центральной части города, захватили здание ВЧК, главный телеграф… А что вышло? На второй день мятеж был ликвидирован. Главарей – к ногтю.

Лелека выпрямился, сжал кулаки. Встретившись взглядом с Сашей, сердито покачал головой.

– Мерзавцы! – проговорил он.

– Вот и ты был левый эсер, – сказала Саша. – Хорошо же начинал свою жизнь.

– К счастью, порвал с ними. – Лелека простодушно улыбнулся. – Вовремя порвал, будь они прокляты!

– Будто знал, чем они кончат, – вставил Григорий Ревзин. – Хитер ты, однако.

Конечно, Саша и Ревзин сказали все это в шутку. Ревзин даже дружески хлопнул по плечу Лелеку.

Тот продолжал улыбаться. Но в эту минуту решил, что при случае разделается с обоими.

Если второй день нет ни капли воды, чтобы утолить жажду, а над головой небо с белым сверкающим солнцем и негде укрыться от зноя, от горячего сухого ветра – забываются все другие лишения, притупляется боль самых мучительных ран. Пить, только пить! Набрести на ручей, погрузить в воду пылающее лицо, руки, грудь, всего себя до кончиков пальцев натруженных ног!..

Саше кажется: он где-то здесь, совсем рядом, этот ручей, стоит лишь перевалить через гребень соседнего кургана – и глазам откроется яркая зелень и влажный песок оазиса, бьющий из-под камня крохотный родничок, весь в густой осоке, в кустах можжевельника…

Она лежит на дне неглубокой ложбины, лежит на спине, не двигаясь. Утром еще было терпимо – солнце стояло низко, светило из-за головы. Теперь лучи бьют в глаза, в грудь, в живот – портфель под платьем горяч, будто полтора пуда золота и бриллиантов плавятся в нем, вот-вот растекутся по телу.

Путники пришли сюда перед рассветом. Шагин помог Саше лечь поудобней, сам тотчас же уполз в степь. Но он и на рассвете минувшего дня искал воду…

Проклятый портфель! Если б можно было снять его – хотя бы ненадолго, на один только час!..

На первом привале Саша распустила узел веревки. В тот же миг она едва не лишилась сознания от боли. Она уже в самом начале пути чувствовала: ноша ерзает, царапает тело. Не придала этому значения. Теперь наступила расплата – грубый портфель в кровь натер кожу на животе. Но в первый день, превозмогая боль, она все же сняла ношу. Шагин спрятал портфель в стороне.

И почти тотчас послышался стук копыт, донеслись голоса. Четверо всадников с карабинами поперек седел проехали шагах в двадцати. Возьми они чуть левее, путники оказались бы у них на дороге. Затаившись, чекисты видели: конники то и дело приподнимались на стременах, озирались по сторонам.

– Ищут кого-то, – сказал Шагин. И прибавил, пряча глаза, словно извиняясь: – Придется подвязать портфель.

…Сейчас подходили к концу четвертые сутки пути. И последние два дня они не могли раздобыть воды.

Шагин вернулся, молча лег рядом.

– Ничего, Андрюша. – Саша нащупала его руку. – Перетерпим.

– Все вокруг излазил. Были два болотца – высохли… А в пяти верстах хата. Мазанка. Рядом огород. Поодаль ящички стоят рядком. Вроде бы пасека.

– А колодец?

– Не обнаружил, сколько ни смотрел. Странно, должна же быть вода!

– Может, за мазанкой?

– Нигде нет колодца. И чтобы родничок был, тоже незаметно. Уж я ползал вокруг, глядел…

– Вечером пойдем туда, Андрюша.

Шагин промолчал. Еще перед тем как отправиться в путь, они твердо решили: двигаться будут только ночами, не по дорогам, а напрямик, стараясь обходить села и хутора.

Но как быть теперь? Саша в таком состоянии… Да и сам он едва держится. Сегодня, когда искал воду, вдруг почувствовал сильный озноб, застучало в висках. В последние секунды, когда уже гасло сознание, успел рубахой прикрыть затылок от солнца… Потому-то и вернулся так поздно – приходил в себя, собирался с силами.

Наступил вечер.

Лежа позади ульев, Шагин всматривался в светлевшую неподалеку мазанку. Минуту назад Саша постучала в дверь этой халупы и была впущена в помещение.

К жилищу пасечника они подобрались на закате, залегли в отдалении. Удалось увидеть двоих обитателей мазанки – древнего старичка и женщину помоложе. В сумерках они загнали в дом несколько цесарок, ушли туда сами. Некоторое время в единственном оконце халупы мерцал слабый свет, потом погас. Ничто не свидетельствовало о том, что в доме могли быть другие люди. И Саша рискнула.