– Один, два! – торжественно провозгласил он, выливая воду в пифос и с удовлетворением заметил испуг на лице вошедшей ключницы.

– Три, четыре! – радостно прокричал он, через несколько минут, убеждаясь в том, что воды в пифосе не убавилось.

– Пять, о, великий Зевс! Шесть, несравненная Афина!

– Семь, да будет вечно славно это истинно счастливое число! Восемь!!

Через два часа, как и обещал бывший водонос, пифос был полон. Эвбулид, убедившись, что больше в него не войдет ни капли воды, поставил кувшины на пол и поднял на ключницу измученные, но сияющие глаза:

– Ну, так что у нас сегодня на обед?

– На, миленький! – процедила сквозь зубы ключница, подавая Эвбулиду половину лепешки и горсть гнилого чеснока. И когда тот принялся за еду, мстительно усмехнулась:

– А когда понесешь воду в поле, передай моему бывшему водоносу Сиру, что я очень соскучилась по нему и буду умолять управляющего о его скорейшем возвращении в дом. Уж я откормлю его здесь, миленького, уж откормлю на славу!

Так протянулось несколько недель, и наступил десий – месяц, когда весна переходит в лето.

Ключница, казалось, больше не замечала Эвбулида, срывая зло на привратниках, рабынях и поварах. За это время он сильно похудел, заметно спал с лица, на подбородке и щеках наметилась жесткая курчавая бородка.

Черпая в прудке воду, он с грустью отмечал, как меняется весь его облик еще недавно жизнерадостного, ухоженного цирюльниками и банщиками человека.

Он уже не смеялся, не радовался жизни. Зато научился беспрекословно выполнять приказания ключницы и старших поваров, кланяться управляющему, и благодаря этому его ни разу не привязывали к столбу, от которого с утра до вечера слышались вопли и стоны избиваемых плетьми рабов.

Все чувства Эвбулида притупились, взрыв ярости и негодования, из-за которого он в первый же день рабства едва не лишился жизни, сменился полным безразличием ко всему происходящему.

С раннего утра до захода солнца он носил кувшины, радуясь, когда они были пустыми, и, стискивая зубы, когда оттягивали руки.

Оказались свои маленькие прелести и в рабстве: когда в горсти гнилого чеснока случайно попадался свежий зубчик, когда по дороге к пруду он вдруг замечал блеснувшую в траве ягоду – уцелевшую случайно, потому что еще до его прибытия всю эту округу на коленях облазили вечно голодные рабыни и рабы.

И уж почти счастлив был Эвбулид, слыша сетования привратника, что еще один работник на полях умер от непосильного труда – пуховую подушку ему в Аид – и что всем им, домашним рабам, несказанно повезло: ведь скоро жатва, а за ней – вторая вспашка, которая, как известно, для лучшего выведения сорняков проводится в самый солнцепек. Тогда рабы – всем им по мягкой подушке – десятками и даже сотнями будут спускаться в Аид…

Так жил Эвбулид, страдая и тихо радуясь, изо дня в день выполняя ставшую для него привычной работу, и казалось, что так будет продолжаться всю его жизнь: ручей – кухня, кухня – ручей… обед на ходу и снова: пруд – поле, поле – пруд…

Беда пришла, по своему обыкновению, внезапно. Однажды к нему, возвращающемуся с ручья, подбежал привратник и закричал:

– Скорее, тебя вызывает управляющий!..

– Сейчас, – кивнул Эвбулид, – только воду донесу!

– Да ты что?! – опешил привратник, выбивая из рук Эвбулида кувшины. – Сам управляющий, сто медуз ему за шиворот!

Когда Эвбулид быстрыми шагами подходил к дому, навстречу выскочили два надсмотрщика.

– А ну, поторапливайся! Живей! Живей! – толкая в спину, они погнали его перед собой.

Эвбулид понял, что произошло что-то непоправимое.

И он не обманулся в своих предчувствиях. Сидевший за обеденным столиком в комнате, куда надсмотрщики втолкнули Эвбулида, управляющий поднял красные от постоянных попоек глаза и сощурил их на склонившегося в поклоне раба:

– Ага! Вот и он. Что это? – раздельно спросил он, доставая из гидрии за длинный хвост мышь и брезгливо бросая ее на стол.

Сидевшая рядом с Филагром молодая женщина с болезненным лицом – мать Публия – прижала ладонь ко рту. Публий с интересом поглядывал то на мокрую мышь, то на своего несостоявшегося грамматика.

– Ну? – побагровел Филагр. – Отвечай, со злым умыслом или случайно ты решил отравить сына нашего господина, его мать и меня – твоего управляющего?!

Понимая весь ужас своего положения, Эвбулид не в силах был отвести глаз от стола, уставленного жареным, вареным, тушеным мясом, запеченной рыбой, салатами, соусами, румяными пирожками.

Наконец взгляд его остановился на злосчастной мыши, и он растерянно пробормотал:

– Не знаю… Может, она случайно попала в кувшин, когда я набирал воду.

– Я говорила ему, я предупреждала его: носи, миленький, воду из дальнего родника, там и вода слаще, и рабы в нем не купаются! Так нет же, этот ленивый Афиней решил носить из ближнего, а в нем столько грязи, столько грязи, вон – даже мыши попадаются!

Управляющий перехватил взгляд ключницы на раба и усмехнулся в бороду:

– Да, этот ручей так близко, что в него даже попадают домовые мыши!

Однако ему не хотелось портить отношения со сварливой старухой, отливавшей для него в минуты безденежья вино из хозяйских амфор, и он добавил:

– Повара, наливавшего воду в гидрию, и Афинея – к столбу. Всыпать каждому по двадцать пять ударов – и на неделю в эргастул!

– И потом – на поля? – уточнила ключница.

– Зачем? – покачал головой управляющий. – Уверен, что это послужит им неплохим уроком!

– Только сначала пусть сделают то, что предназначалось для нас! – воскликнул Публий.

– Что именно? – не понял Филагр.

– Пусть сожрут эту мышь!

– Ах, мой миленький! – восхитилась ключница. – Ты будешь большим человеком, когда вырастешь!

– Справедливое решение! – наклонил голову управляющий и приказал надсмотрщикам: – Сарда сюда!

Вбежавший повар пал на колени перед столом и застыл в глубоком поклоне, как бы заранее соглашаясь на любое наказание.

Эвбулид расширенными глазами смотрел, как Публий, взяв нож, разрезал мышь пополам и протянул одну из половинок повару.

Не поднимая головы, тот покорно принял ее, глотнул и зажал кулаком рот, удерживая рвоту.

– На, запей! – управляющий с брезгливой гримасой протянул рабу кубок вина.

Сард проворно схватил кубок и, обливаясь, сделал несколько мучительных, шумных глотков.

– А теперь ты! – подошел к Эвбулиду Публий, протягивая окровавленный кусок со слипшимися волосами.

– Нет! – отшатнулся Эвбулид.

– А я говорю, ешь!

– Нет!

– Ешь!

Половинка мыши прижалась к самым губам Эвбулида. Он оттолкнул руку юноши и закрыл лицо ладонями, решив: пусть лучше его убьют, чем он падет до такой степени.

– Оставь его, Публий! – вдруг услышал он голос управляющего, открыл глаза и увидел усмехающееся лицо Филагра. – Разве ты не видишь, что этот Афиней сыт? Поэтому я изменяю свое наказание по отношению к нему! Дать ему пятьдесят ударов у столба и посадить на три недели в эргастул на одну воду, если он, конечно, хорошо будет вести себя! Если выживет – на поля его, как раз поспеет к началу второй вспашки!

– А водоносом, конечно же, прикажешь поставить снова Сира? – тут же осведомилась ключница.

– Ставь, кого хочешь, все равно они больше месяца у тебя не держатся! – махнул рукой управляющий и, осушив полный кубок вина, дал знак надсмотрщикам вывести из комнаты рабов.

Через полчаса окровавленного, бесчувственного Эвбулида втащили в эргастул и бросили на пол.

Придя в себя, он оглядел мрачные стены небольшого помещения, низкий потолок, земляной пол, на котором не было подстилки, и увидел над собой равнодушное лицо Сарда.

– Что со мной? – силясь повернуться на бок, прошептал он.

Сард помог ему и, деловито осмотрев иссеченную плетьми спину, ответил:

– Пятьдесят ударов.