(А чтоб тебе!)

— Ну что ж, звонить Мэриэн среди ночи мне не хочется. Может, вы совместными усилиями вспомните, когда это было, и звонить не придется. Знаешь, Присцилла, зачем мне нужно это число?

— Да, наверное. Ты хочешь подсчитать, могла я залететь сегодня или нет.

— Хорошо. А теперь слушайте мой приказ. Высекаю на камне закон мидиев и персов. Когда мы определимся с числами, Присцилла, в день своей овуляции, а также три дня до и три дня после ты будешь спать у меня, а днем в течение этой недели все время будешь у меня на виду. Каждую минуту. На благие намерения полагаться нечего — я не морализирую, а просто подхожу к делу практически. Остальные три недели месяца я не стану удерживать вас, но вы каждый раз будете пользоваться презервативами… поскольку тысячи католичек и некоторое количество не принадлежащих к этой вере забеременели только потому, что полагались только на «график». Любовью будете заниматься только здесь и только в том случае, когда я дома, а посторонних нет и все двери на запоре. При людях будете относиться друг к другу как всякие брат и сестра — дружески, но чуть небрежно. Никогда не станете проявлять друг к другу ревность — это собственническое чувство сразу же выдаст вас. Но ты, Дональд, всегда должен быть рыцарем своей сестры и вправе дать любому придурку кулаком в челюсть или двинуть его ногой, если надо ее защитить. Это и долг, и привилегия брата.

— Так все и вышло, — пробурчал Дональд.

— Что вышло?

— Гас ее повалил и стал измываться над ней. Ну, я его оттащил и отдубасил как следует, а он наврал тете Мэриэн, и она поверила ему, а не нам, и сказала папе, а папа поддержал ее — в общем, ночью мы смылись. На автобус у нас не хватило, поэтому мы голосовали, а деньги экономили на еду. А потом… — Дональда пробрала дрожь, — трое парней отняли у меня все, что осталось и… Но Присс убежала! — он подавил рыдание, а я притворилась, что не слышу этого.

— Он вел себя замечательно, — подтвердила Присцилла. — Это было прошлой ночью, мама, когда мы уезжали из Талсы, на Сорок четвертой дороге. Они напали на нас, и Донни крикнул мне «Беги», а сам держался, пока я добежала до заправочной станции, еще открытой, и упросила хозяина вызвать полицию. Он стал звонить, тут показался Донни, и хозяин посадил нас на машину, которая шла в Джоплин. Там мы просидели всю ночь в автоматической прачечной, пока не рассвело, а потом уж на двух попутках добрались сюда.

(Боже милосердный, если и есть, почему Ты так поступаешь с детьми? Это спрашиваю Тебя я, Морин Джонсон, и придется Тебе ответить.)

Я сжала сына за плечо.

— Я горжусь тобой, Доналид. Выходит, ты дал себя избить и ограбить, чтобы спасти сестру от изнасилования. Тебе сильно досталось? Я вижу, на лице у тебя синяк — где еще?

— Может, ребро сломали. Один меня пнул, когда я упал.

— Завтра сходим к доктору Рамси. Вас обоих нужно осмотреть.

— Донни правда нужно показать свое ребро, а мне доктор не нужен. Я не люблю, когда во мне ковыряются, мама.

— Никто не любит, дорогая, но пока ты живешь у меня, придется потерпеть, когда я сочту нужным показать тебя доктору. И давай не будем спорить. Да и с доктором Ранси ты давно знакома — он тебя принимал вот на этой самой кровати.

— Правда?

— Да. Его отец был нашим первым семейным врачом, а нынешний доктор Рамси пользует меня с рождения Элис Вирджинии и принимал вас обоих. Его сын только что окончил интернатуру и, может статься, будет принимать твоего первенца. Ведь Рамси тоже говардовцы и практически члены нашей семьи. Отец и Мэриэн рассказывали вам про Фонд Говарда?

— Про что?

— Я слышал, но мельком, — сказал Дональд. — Папа сказал — забудь об этом и подожди еще пару лет.

— Думаю, что пара лет уже прошла. Что скажешь, Присцилла, если тебе исполнится шестнадцать, а тебе, Дональд, восемнадцать? Прямо сейчас, а не через два года?

— Как это, мама?

Я вкратце объяснила им, что такое Фонд.

— Поэтому говардовцам приходится часто менять свой возраст, чтобы не попасть на заметку. Поговорим об этом утром. Я иду спать. Маме нужно отдохнуть — завтра трудный день. Поцелуйте меня на ночь еще раз, милые.

— Да, мама. Я тоже пойду к себе — и прости, что побеспокоили тебя.

— Переживем. Тебе не обязательно возвращаться к себе, если сама не хочешь.

— Правда?

— Правда. Снявши голову, по волосам не плачут.

(Если первый миллиард живчиков тебя не достал, милая, у следующего миллиарда шансов уже не будет. Так что наслаждайся, пока можно — ведь если ты беременна, нас ждет целый букет неприятностей. Мы еще не обсуждали истинную причину недопустимости инцеста — но погоди, скоро ты услышишь страшную лекцию бабушки Морин о жуткой опасности совмещения рецессивных генов — мне кажется, я ее читаю через некоторые промежутки уже много веков подряд.)

Ну, кажется, попала я из огня да в полымя. Совсем недавно я сидела в своей камере, гладила Пикселя (он пропадал три дня, я уже стала волноваться) и смотрела от нечего делать какую-то дурацкую порнушку. Тут ввалились страхидлы — четыре штуки в масках и балахонах, схватили меня, надели, как водится, ошейник с четырьмя поводками, но никуда не повели, а пристегнули к кольцам на стенах.

Пиксель, как увидел их, сразу улизнул. Двое стражников, один слева, другой справа, начали сбривать мне волосы за ушами.

— Могу я спросить, что происходит?

— Стой смирно. Это для электродов, чтобы оживить тебя на церемонию.

— Какую еще церемонию?

— После суда и казни. Не дергайся.

Я стала дергаться еще пуще, страхидла смазал меня по лицу, потом вошли еще четверо, убили первых четверых и засунули под мою койку. Меня отстегнули, и один из новых чуть слышно сказал:

— Мы из Комитета Эстетического Устранения. Делайте вид, что боитесь и сопротивляйтесь, когда мы вас поведем.

Сделать вид, что я боюсь, оказалось нетрудно. Меня вывели в коридор и повели мимо «зала суда», потом резко свернули налево и через служебную дверь вошли в грузовую камеру, где меня втолкнули в фургон и захлопнули за мной дверь. Открыли дверь снова, кинули ко мне кота, захлопнули дверь, грузовик дернулся и поехал. Я упала, кот на меня.

— Это ты, Пиксель?

— Мрру! (Не будь дурочкой!)

Мы все еще едем. О чем бишь я? Ах, да. Утром я пробудилась от кошмара, в котором один из моих сыновей трахал свою сестру, а я говорила: «Дорогой, не надо этого делать на лужайке перед домом — соседи увидят».

Проснувшись и поняв, что это только сон, я вздохнула с облегчением. Но потом вспомнила, что не такой уж это и сон — слишком реальная под ним основа, мозг послал в кровь порцию адреналина, и я окончательно пришла в себя. Господе Иисусе! Мать твоя богородица! Дональд, неужели ты обрюхатил свою сестру? Дети, я искренне хочу вам помочь — но если вы допустили до этого, помочь будет нелегко.

Сидя в туалете, я вновь услышала ритмичную музыку — ту же, что и ночью, и с тем же эффектом: опять возбудилась. Зато сразу полегчало — такого еще не бывало, чтобы возбуждение уживалось во мне с депрессией. Они что, всю ночь этим занимались?

Когда скрип прекратился, я спустила воду — раньше не хотелось их беспокоить. Потом воспользовалась биде, чтобы не начинать день воняющей мускусом, почистила зубы, наскоро умылась и причесалась.

Порывшись в гардеробе, я нашла старый летний халат Патрика, который в свое время конфисковала у него, подарив ему к медовому месяцу новый. Один из своих халатов взяла для Присциллы, другой — для себя и постучалась к ним.

— Входи, мама! — счастливым голосом крикнула Присцилла.

Я открыла дверь и протянула им халаты.

— Доброе утро, милые. Разбирайте. Завтрак через десять минут.

Присцилла выскочила из постели и поцеловала меня. Дональд немного замешкался, но тоже не постеснялся предстать нагишом перед своей строгой мамашей. Запах в комнате был еще гуще, чем мне помнилось.

Что-то потерлось о мои ноги — ее светлейшее высочество. Она вскочила на кровать и громко замурлыкала. Присцилла сказала: