— Что ж, Марчуков, прими моё соболезнование! Это ж надо! Ведь только прибыл из отпуска! Но помочь ничем не могу. Самолёт на Елизово спланирован на вторник, можем дать по срочной заявке — на понедельник, не раньше.

— Понедельник — это уже поздно! Только срочную заявку на сегодня! Можно оформить как санрейс. Больного Вам гарантирую!

— Нет, ребята! Такое решение я принять не могу! В конце концов, я не командир и не могу взять на себя такую ответственность!

— Геннадий Викторович, это как раз тот случай, когда надо думать не о том, как спасти свою задницу, а как принять единственно правильное, командирское решение! — Шушунову нечего было терять, он не подчинялся Алтухову. Шея и внушительный подбородок замполита покраснели, щёки надулись:

— Нет и нет, ребята! Лучше не просите! А насчёт задниц, капитан, я поговорю с Вами в другом месте.

— На здоровье! — рубанул Шушунов и развернулся на каблуках.

«Трепло ты собачье! Сделать ровным счётом ничего не можешь! А ещё замполит!» — думалось мне, и глухая ярость к этому добродушному человеку, которого я ещё вчера считал довольно милым, росла во мне. Мы вышли из кабинета, вернулись с аэродрома в городок и пошли на берег океана, где огромные волны с глухими ударами рассыпались о гальку.

Славка в задумчивости смотрел на низкую облачность, из которой сыпало мелким дождём, и я надеялся, что он может что-то придумать. Крепко пройдясь в адрес Алтухова, он повернулся ко мне:

— Вот что: ты иди домой, а я в штаб, попробую через наше командование.

Через час Славка пришёл расстроенный, достал из наших запасов бутылку водки:

— Глухо, стоят стеной! Ничего не получается!

Водка на меня не действовала. Я почему-то поминутно смотрел на стрелки часов, будто пытался поймать что-то ускользающее. Через час прибежал солдатик, посыльный из штаба:

— Товарищ капитан, радиограмма по ЗАС!

Вернулся Шушунов довольный, похлопал меня по плечу:

— Тебе повезло! Просят принять для дозаправки полярный ИЛ-14. А дальше они пойдут на Чокурдах и Черский, Билибино. Там, по-моему, есть рейсовый Ил-18, через Тикси — на Москву.

Белый самолет с красным хвостом Магаданского управления, разведчик ледовой обстановки и рыбных косяков, сел у нас через два часа. В Чокурдахе не было погоды, экипаж принял решение ночевать, а рано утром я был уже на аэродроме вместе с лётчиками. Я смотрел на привычную процедуру подготовки самолёта к вылету и вспоминал, как на Камчатке объявился мой брат Борис. Он плавал тогда на исследовательском судне, базировавшемся во Владивостоке, и я неожиданно получил от него шутливую телеграмму, с пародией на японское произношение: «Сизу гостинице «Владивостокской» Сизу пью цай приезжай». До меня не сразу дошло, что он на Камчатке, но нам всё же удалось свидеться, и мы с ним были страшно довольны… Скорее всего, он уже приехал домой и хоть что-нибудь поможет маме.

Мы сделали две посадки в местах, о которых писал Пикуль в своём романе «Камчатка — любовь моя». Эту книгу я прочёл гораздо позже, и, читая, вспоминал те места, по которым пролегал мой печальный маршрут, и в памяти моей живо вставали скромные постройки жилых сборных модулей и гостиниц в Черском и Чокурдахе…

ИЛ-18 летал на Москву через день, мне пришлось ночевать в Чокурдахе в холодной гостинице. Я был один в большой комнате с несколькими кроватями. Темнело быстро. Я зашёл в местный буфет, купил жареной рыбы, вернулся в номер. Из плоской нержавеющей фляжки налил полстакана спирта, долил воды. Спирт обжёг горло, я отщипнул кусочек рыбы и, накрывшись шинелью, откинулся на подушку. Прошлую ночь не спал совсем, поэтому быстро провалился в темноту, не помню, сколько спал. Во сне явился отец, мы с ним долго разговаривали, и сон был настолько живым и ясным, что ко мне пришло успокоение: «Да какие глупости! Кто тебе сказал, что я умер?» — говорил отец, и мне стало легко, но, проснувшись ночью от холода, я вновь вернулся в действительность и вновь налил себе в стакан спирта.

Я просыпался часто, а когда засыпал, отец приходил ко мне и мы беседовали о том, о чём никогда не говорили при его жизни.

На следующий день я сел в Ил-18 и под вечер был в Домодедово, затем ехал на рейсовом автобусе во Внуково, чтобы на Ан-24 добраться до Воронежа. Домой я попал только на четвёртые сутки, отца уже отвезли в Алешки и похоронили на кладбище возле больницы.

Так и остался отец в моей памяти и сознании живым, с его щедрой улыбкой, добрыми, измученными жизнью глазами, теми глазами, которые я видел в последний раз в больнице. По странной случайности, шестнадцатого октября — в день его смерти — остался висеть листок отрывного календаря со стихами Есенина, которые он так любил. Этот пожелтевший листок с цифрой «шестнадцать» и стихотворением хранится у меня в альбоме вместе с его фотографиями. И сейчас можно прочитать эти чуть наивные, пронзительные строки:

Рядом со стихотворением — рисунок: дом с тремя окнами, за штакетником — согнувшаяся под ветром берёза. Я до сих пор раздумываю: а случайность ли это?

В свои двадцать четыре года, неожиданно для себя, я изменился, хотя вряд ли кто мог заметить во мне явные перемены. Я стал чаще задумываться над всем, что меня окружает, лёгкое скольжение молодого растительного существа по воздуху закончилось, я услышал натужный скрип «маховика» жизни. Многие вопросы стали оседать в моей голове, не находя ответа, а я лишь старался отбрасывать их подальше: у меня есть любимая работа, которой я отдавал все силы, а вопросы — пусть ждут своего часа.

Мама оставалась одна в пустом большом доме с высоченной крышей, которая стала часто протекать. Я сам с большим трудом залезал на чердак по почти отвесной лестнице, а куда уж ей — с больной ногой.

В очередной свой отпуск я нанял людей, которые занимались ремонтом, и наказал маме, которая как-то пыталась сама залезать на лестницу, чтобы она никогда к ней не подходила.

Из всего этого получилась занятная история, которая сильно походила на анекдот. Поэтому, когда я рассказывал её разным людям, некоторые относились к ней как к выдумке и прятали при этом на лице улыбку. А ведь всё было так на самом деле.

Меня перевели в Белорусский военный округ, и с семьдесят третьего года я летал командиром корабля на самолёте Ил-14. Летом в одном из писем мама снова стала жаловаться на мокрый потолок. Я посоветовал нанять тех же людей, что уже занимались ремонтом, и попросил её, чтобы дождалась, когда я приеду, и не пыталась залезать сама на чердак.

И тут мне подвернулась командировка в Борисоглебск, на родину моих родителей. При возвращении из Борисоглебска мне пришла в голову не такая уж и сумасшедшая мысль: пролететь над своим домом. Трасса, по которой мы возвращались, находилась недалеко от населённого пункта Анна, но любое, даже незначительное отклонение являлось грубым нарушением правил полётов. Но был один «ход конём». Если у служб, руководящих полётами, попросить эшелон «ниже нижнего», то самолётовождение на малых высотах выполняется по правилам визуальных полётов — локатор не «видит» летящий объект, и службы руководствуются докладами экипажей. По этим правилам, экипажи на собственное усмотрение обходят грозовую облачность и могут менять курс полёта с соответствующим докладом диспетчеру.