В директорском доме было всегда весело, Иван вечно шутил, смеялся. Она никогда не слышала, чтобы он повысил голос. Да и когда повышать, если он являлся только в темень, как ясно солнышко, и в темень уходил? Летом у него не было выходных, и, чтобы не скучать, она приглашала Зиночку, Аню.

Зиночка приезжала из Воронежа со Славиком — на свежий воздух, на молочко, Аня — из своих Лисок. Этим летом получилось так, что собрались все вместе. Решила Паша прокатиться с Зиной и Аней в соседний посёлок Зеленино за очень вкусным, жирным творогом — даже у них в совхозе не умели делать такого.

Конюх Усков уже был под хмельком, запряг им самую спокойную лошадку — Муху, и тронулись потихоньку. Погода в воскресный августовский денёк была теплая, солнечная. Муха, раскачивая боками, двигалась не торопясь, а они песни пели да поглядывали на поля.

И вот — уже подъезжали к Зеленино — дорога пошла под уклон, лошадь затрусила под тяжестью телеги, и вдруг оглобли упали вниз, кобыла бежит в одну сторону, а телега, разгоняясь, — в другую. Перед ними — канава! Благо оглобли упёрлись в бруствер, ходок встал. Подошла Муха, таща за собой висящие постромки, виновато опустив голову. Когда прошёл испуг, женщины принялись хохотать, но потом стало не до смеха. Как запрячь лошадь?

Паша этого не умела, Зиночка тем более, у Ани даже никто не спросил. Бросать ходок нельзя, мигом подберут. Значит, надо кому-то идти в деревню!

Вдруг Аня говорит: «Это мы в два счёта!»

Паша и Зина переглянулись. Как заправский конюх, Аня разобралась во всём, и уже через десять минут они вновь ехали по дороге. Аня не стала делать секрета: «Девочки, в Карабулаке у меня была служебная лошадь. Запрягала сама. Лошадь кусучая, как собака! Как-то тяпнула одного узбека за плечо, тот неделю рукой не мог пошевелить! А меня не кусала. Они как-то звали её по-казахски, а я дала свою кличку. Когда она куснула очередного мужика, пристававшего ко мне, я сказала: «Ну, ты и молодец, собака!» Так потом и звала — Собака. Пошли, говорю, Собачка моя, водицей напою!

Страда сорок седьмого года стояла в полном разгаре. Иван говорил, что в этом году урожай зерновых будет не меньше рекордного. Он совершенно измучился с уборкой, ночевал в поле, дома появляясь лишь изредка. Паша, видя его потемневшее, осунувшееся лицо какого-то землистого оттенка, заставляла его пить горячее молоко с растопленным бараньим жиром. Он не противился, морщась, пил «эту гадость», но по ночам она слышала, как воздух со свистом выходит из его лёгких.

— Всё, хватит! Вот закончишь уборочную, сама повезу тебя в Воронеж, в областную!

В середине сентября Иван, как всегда, с раннего утра ускакал на Аргентине. Вечером, когда только начало темнеть, Паша развешивала постиранное бельё на балконе, ей помогала гостившая у них Зиночка. Она услышала звук ударов копыт о землю, увидела Аргентину. Иван сидел на ней как-то странно, привалившись к шее. Затем он стал медленно сползать с лошади. Паша бросилась вниз. Её Ванечка стоял к ней спиной, прижавшись лбом к крупу лошади, его тело вздрагивало от кашля, он прижимал ко рту белую тряпку, испачканную кровью.

— Ваня, Ваня. сейчас, сейчас. ну. пойдём же!

Она подставила своё плечо, завела его руку себе за шею: было неудобно подниматься по узкой лестнице вдвоём.

— Феклуша! — крикнула Паша изо всех сил, и тут же в дверном проёме на кухню появилось встревоженное лицо Феклуши с расширенными глазами, — старые чистые простыни, холодной воды!

Паша уложила мужа в спальне, сняла сапоги. Лоб горел, и без градусника она определила — не меньше сорока! Зиночка стояла рядом, сжимая на груди руки, с расширившимися от ужаса глазами.

— Ванечка, потерпи, родной. сейчас станет легче. — Паша произносила слова, которые привыкла повторять раненым.

Кровь шла изо рта толчками, при выдохе, и она крикнула Феклуше:

— Не копайся, порви одну из простыней!

Паша вытерла мокрым полотенцем лицо мужа, он виновато улыбался:

— Вот. я устроил вам. — вымолвил еле слышно.

— Да всё будет хорошо, сейчас сбегаю позвоню в районную, вызову врача. Зина, держи холодную тряпку у него на лбу. Я — в контору.

Паша бегом бежала в контору, и только одна мысль преследовала её: «Как же ты, медик, не сумела заставить его обследоваться! На что ты надеялась, если человек на глазах терял вес?» — говорила она себе, ругаясь, как конюх. Что толку корить себя! Нужно срочно врача!

Растолкав сонного сторожа, она схватила телефонную трубку. В больнице уже врача не было, как и не было телефона у него дома. Паша умела принимать решения быстро, этому её научила война:

— Быстро! Гони к Ускову, пусть запрягает лошадь — и сюда! Едем в Чиглу, за врачом! — заорала Паша на растерявшегося сторожа, а сама принялась дозваниваться в Воронеж. Не веря в то, что у неё что-то может получиться, она яростно крутила ручку телефона: с пятого раза её соединили с Воронежем.

— Девушка, миленькая, надо срочно, человек погибает!

Ответила Ниночка:

— Да, Пашуня! Что случилось? Давид здесь, вышел на улицу. Что случилось? Родная, не плачь!

Что делать? Она должна быть рядом с Ваней, а Усков пусть едет за врачом. Нет, он может вернуться без врача, ехать надо с ним! С Ваней посидит Зиночка.

В наступающих сумерках Паша увидела подводу, приближающуюся к правлению.

— Ваня, — крикнула она конюху, — давай к дому, я мигом!

Она бросилась бежать домой. Иван лежал с тряпкой у рта, его потемневшее за лето лицо серого, землистого цвета выделялось на белой подушке, рядом сидела его сестра.

Паша схватила горячую руку мужа:

— Ванечка, ну как ты? Я сейчас с Усковым в Чиглу, за врачом, боюсь, он один не сможет её вытащить с постели. Мы мигом, держись, страшного ничего нет, кровотечения из горла разные бывают.

— Да уж вроде и закончилось. Езжайте. — ответил Иван, улыбаясь.

Уж лучше бы не улыбался! Что за натура, умирать будет — будет улыбаться!

До Чиглы добрались за сорок минут. Нашли дом главврача. Опасения Паши были напрасны. Инна Семёновна Соловьёва, полноватая, неторопливая женщина с седыми волосами, — человек старой закалки. Она выслушала Пашу, молча собрала свой саквояж, надела лёгкое пальто: ночи уже стояли прохладные.

После осмотра и прослушивания Инна Семёновна ввела Ивану внутривенно хлористый кальций. Минут через десять, обессилевший от потери крови, Марчуков уснул.

— Что я вам скажу. — проговорила врач, — налицо все признаки туберкулёза. Надо срочно везти в Воронеж!

Паша ничего другого и не ожидала услышать, но мало ли что? Она знала даже в своей практике иные причины кровотечений, и какая-то надежда до этих слов ещё была.

Поплакали они с Зиночкой, провели вместе бессонную ночь, а утром кровотечение прекратилось, Иван сам сходил в туалет, попил чаю и лёг. Паша решила ехать на станцию Таловая, за билетами на поезд Калач — Воронеж. Она послала Феклушу к водителю Андрею Ивановичу, чтобы готовил полуторку, ту, на которой их встречал из Казахстана Иван и которую запрещал использовать для личных нужд, экономя топливо.

Прибежал Борька из школы, закричал с лестницы:

— Мама, мама! Там самолёт сел на поле! Можно я пойду смотреть?

— Подожди, сынок. Папа серьёзно заболел. Какой ещё самолёт?

Но Борька так и не успел объяснить. По лестнице вместе с Феклушей поднимались незнакомые гости: впереди шла импозантная городская женщина в очках, в лёгком летнем помятом плаще, за ней — молодой человек в кожаном реглане и кожаных штанах.

— Игнатовская Надежда Николаевна, областной фтизиатр, — представилась женщина приятным голосом.

Молодой человек промолчал, но все поняли, что это был лётчик — на его поясе висел шлемофон с очками. Феклуша отправилась кормить пилота, а врач прошла к больному.

Игнатовская после осмотра ничего нового не сказала:

— Нужно срочно везти на обследование!

— Доктор, а вроде бы уже и ничего! Крови нет больше, может, обойдётся? — Иван вовсю улыбался, как будто для него и не было этой страшной ночи. Игна- товская глянула на Марчукова так, как смотрят на нашаливших детей, и с нажимом повторила: