Утвенко не прекращал операции и ночью, при свете луны. Керосиновую лампу зажигали, когда луны не было вовсе. Высокие большие окна риги закрыть было нечем, полковой хирург запретил запускать двигатель для освещения. Утром над ними кружила немецкая рама, и результаты этих полётов явились уже после обеда. В пятистах метрах от них обосновался расчёт крупнокалиберных гаубиц, где с маскировкой, видно, не сильно постарались. Паша впервые узнала, как «поют» тяжёлые снаряды фашистов. Пролетая над ними, они падали, казалось, совсем рядом, земля вздрагивала, и строение риги сотрясалось, как карточный домик. Раненых вытащили в траншеи, все укрылись в окопах. Один Утвенко остался возле полевого телефона. Вскоре он вызвал к себе Пашу:

— Паша! Бери двух санитаров и. на животе — к артиллеристам. Кажется, их накрыло! Машину уже туда выслали.

Паша, пригнувшись, бежала к перелеску, за ней спешили два пожилых санитара-добровольца с носилками. Они отстали от неё. Заслышав вой очередного снаряда, Паша падала на землю, закрывая голову руками. После взрыва она оглядывалась и кричала своим помощникам: «За мной!»

Вскоре вой снарядов прекратился, Паша оказалась на краю огромной воронки. Вокруг всё разрыто, орудия раскиданы стволами вверх, вокруг них — засыпанные землёй солдаты. Одного из них взрывом подбросило на короткий лафет перевёрнутого орудия, и он висел, опустив вниз голову и руки.

На самом краю воронки она заметила шевеление, бросилась туда. Кровавое пятно растекалось по гимнастёрке на животе артиллериста. Быстро разрезав гимнастёрку, она обработала рану, перетянула живот бинтами.

Тем временем санитары обошли позицию: живых больше не обнаружили. Заметив людей на батарее, с поля явился водитель полуторки из медсанбата: опасаясь снарядов, он оставил машину в перелеске.

Паша осталась сопровождать раненого, а санитаров отправила в роту:

— Передайте, пусть высылают «похоронку»! — Она глянула на молоденького водителя в замасленном комбинезоне: казалось, что его только что достали из бочки с мазутом — только огненно-рыжие вихры выделялись, словно костёр над чёрными головешками (пилотку он держал в кармане).

— Тебя как зовут?

— Василий.

— Это не ты прибегал в санчасть в Масловке с животом?

— Было дело! — заулыбался рыжий. — А ты медсестричка Паша?

— Не медсестричка, а военфельдшер второго ранга! — вздохнула Паша. — Закрывай борт, поехали!

Раненый застонал на носилках.

— Сейчас, родной! Сейчас я сделаю тебе укольчик! — сказала Паша, забираясь в кузов.

Они тронулись вдоль поля с гречихой. Это была местность открытая, дальше, за поворотом, дорога уходила в лес. Паша тревожно взглянула вверх и, словно в подтверждение своей тревоги, увидела в небе увеличивающийся силуэт рамы.

— Рама! Давай, гони! Гони к лесу! — закричала она, перегнувшись к окну водителя.

Разведчик снимал результаты обстрела, и машина на дороге показалась лётчику заманчивой, безответной целью.

По звуку приближающегося самолёта Паша поняла, что их расстреляют, что убежать они не успеют, да с раненым и не убежишь, и она снова закричала в окошко что было сил:

— Рама! Крути, Вася, руль в сторону!

Вася крутанул, она упала, затем поднялась, широко расставив руки, накрыла раненого своим телом. Рёв двигателей самолёта заглушил выстрелы: очередь прошлась по кузову, она почувствовала, как дёрнуло ногу, увидела дырки в досках пола — щепками больно ударило в лицо.

Рама набирала высоту, и Вася остановился.

— Давай носилки! Айда в гречку! — закричал он, откинув борт машины.

Они оттащили раненого метров на тридцать и залегли. Когда Паша шла по полю, нога всё подворачивалась, и она не могла понять почему. Уже когда залегли, глянула на правый сапог: каблук был словно срезан бритвой! Она обнаружила дырку в юбке, поцарапанное в этом месте бедро, из щеки у неё сочилась кровь.

— Как ты, Василь?

— А ничё… Только в кабине дырки.

Рама не вернулась, они благополучно привезли раненого в медсанбат, там ему сделали операцию и отправили в тыл.

С началом зимы началось и роковое наступление на Вязьму тридцать третьей армии, в состав которой входил полк Шитова. Немцы отсекли их группировку в начале февраля и приступили к планомерному уничтожению отчаянно оборонявшихся войск.

Снег лежал на крышах, луна предательски освещала подворье, где расположился их медицинский пункт. Все уже знали, что окружены, раненых было отправлять некуда. Смерть или плен — такой стоял выбор. Глядя на обречённые лица страдающих людей, Паша старалась, как могла, приободрить своих подопечных:

— Мои родные, потерпите, Жуков уже выслал войска на помощь.

Она бегала по домам, собирала простыни и шторы для перевязочного материала. Вернувшись, встретила возле ворот дома рыдающую Яну Маршалович, её подругу из Белорусии:

— Паша! Я не могу больше. Я возьму автомат, пойду стрелять по этим гадам. Всё равно толку от меня никакого!

— Что же я одна тут сделаю? Все мужики уже ушли!

— Паша. Лейтенантик с Украины застрелился! Всё смотрел на меня, улыбался. Мне, говорит, в плен нельзя.

К утру начался обстрел. Снаряды ложились рядом, уже видно было зарево горящих домов, расположенных на въезде в Вязьму. Умер тяжело раненный в спину санитар. Они с Яной понесли на носилках тело в сарай. В этот момент будто лопнуло что-то у них над головой и их отшвырнуло в сугроб у сарая. Наступила тишина. Паша не помнит, через какое время она открыла глаза. Крыши в доме не было, окон тоже. Рухнувшие обломки лизал огонь. Она увидела шевелившуюся в снегу Яну, носилки валялись рядом с безучастным ко всему, мёртвым санитаром Вороновым.

Через какое-то время она стала различать звуки: рокот танков приближался к ним. И Паша, в надежде, что наконец-то пришли свои, пошатываясь, прошла через калитку рядом с сараем. Из-за угла была видна дорога, в сероватых рассветных сумерках она увидела на броне кресты и стала пятиться назад.

— Яна, вставай! Немцы! — тормошила она подругу, но глаза той бессмысленно озирались кругом.

Паша бросилась туда, откуда они вышли минуту назад: может, кто остался живой? Вход перегораживали горящие балки с рухнувшей крыши: огнём полыхало всё пространство внутри.

Паша села на снег и заплакала. Кроме раненых внутри остался Утвенко. Пришедшая в себя Яна подошла сзади, взяла её за плечо:

— Надо уходить!

Через огороды они ползли на животе по снегу, пока за деревьями не исчезла дорога: по ней передвигались, прячась за танками, гитлеровцы. Куда бы они ни пошли, попадут в лапы фашистам: выхода не было! Поплутав по снежной целине, они вышли к уцелевшему дому. Во дворе мелькнула человеческая тень, и Яна охрипшим голосом позвала:

— Эй, есть кто-нибудь живой?

— Кто там? — отозвался из-за забора женский голос.

— Пустите, хозяйка, поговорить надо… — ответила Яна.

Женщина, закутанная в тёплый платок, отворила калитку. Увидев звёздочки на ушанках, она расплакалась.

— Девоньки мои! Спасибо, что прогнали злыдня! Как почали стрельбу, так я спряталась в погреб, а как стихло — выбралась…

Женщина посторонилась, пропуская промёрзших девушек, закрыла на засов калитку. После минутного молчания заговорила Паша.

— Вас как зовут?

— Мария Антоновна Вьюгова. Муж — в Красной Армии, одна я здесь, с дочкой.

— Вот что, Мария Антоновна. Наши части отступают, а мы попали в окружение. Выбраться к своим пока возможности нет. Немцы опять вошли в Вязьму.

— Мои ж вы родненькие, так давайте ж я вас сховаю в погребе, на всех места хватит!

Она повела девушек во времянку, которую хозяин последнее время держал под мастерскую, дверь закрыла за собой на засов. Мария отодвинула верстак с инструментами в сторону. Пол здесь был выложен из широкой струганой доски. Женщина подняла кусок плинтуса у стенки, потянула вверх доску от стены до небольшой печки, затем вторую. Под полом оказался люк. Мария открыла крышку и крикнула вниз:

— Ляля! Принимай гостей, теперь скучать не будешь!