— Это превосходные корабли, — сообщил Генри Уайэтт своей жене, когда они двигались по дороге, ведущей с судостроительной верфи Джона Эйди в Эрите, — но, увы, их слишком мало.

— Как идет работа на «Мести»?

— Медленно, чертовски медленно, — проворчал Уайэтт и, обняв Кэт рукой за плечи — она чрезвычайно раздалась в талии, — помог ей преодолеть некрутой подъем, ведущий к их прочному, заросшему плющом каменному коттеджу, расположенному возле Бэтл-бридж.

— Но почему строительство так хромает? — с трудом дыша, проговорила Кэт и стерла капли пота с короткой верхней губы.

— Из-за нехватки денег. Не хватает половины хороших корабельных или даже обычных плотников и прочих квалифицированных строителей, — с горячностью объяснил он. — Но все же когда «Месть» сойдет на воду и поплывет, моя куколка, он будет загляденьем. Больше нигде я не видел подобной мощи, столь удачно сочетающейся с высокими скоростными качествами.

Кэт улыбалась про себя, пока Уайэтт болтал без умолку, вставляя в свой рассказ какие-то замысловатые словечки из морского жаргона, столько же мало ей понятные, как турецкая молитва. Но это было совсем не важно. Гарри был счастлив. В конце концов он победил в себе чувство горечи, порожденное потерей двух его судов с командами.

Она надеялась также, что ему удастся забыть о ребенке, который вскоре должен родиться и стать лишь кукушкой в семейном гнезде Уайэттов. Кэт пыталась даже молиться о том, чтобы приблудный ребенок Френсиса Декстера родился мертвым или погиб в борьбе с ее организмом за вхождение в этот мир; но напрасно: ей это как-то не удавалось. По иронии судьбы, он все рос в ее животе и оказался гораздо активней, чем в той же стадии Генриетта.

— Это правда, — наконец поинтересовалась она, — что раскрыт еще один заговор против ее величества?

— Ей-богу, это так! Всего два дня назад схватили вооруженного убийцу — он стоял за шпалерами. На допросе он признался, что ему заплатили флорентийскими дукатами.

— Уж теперь-то, наверное, Гарри, королева наконец обезвредит эту красивую французскую гадюку, которую она так долго пригревала на своей груди?

— Наверное — ведь под угрозой оказалась безопасность Англии.

Перед тем как скрыться за рядом лохматых кустов бирючины напротив их коттеджа, Уайэтт не удержался и бросил прощальный взгляд через плечо на далекие стапели, на которых с такой удручающей медлительностью обретал свою форму большущий галион «Ковчег Ралея». Со спуском на воду этот прекрасный корабль будет самым высокобортным военным судном из всех, что строились до сей поры для нового военно-морского флота.

За ним виднелись силуэты килей и шпангоутов «Элизабет Дрейк»и «Элизабет Джоунас». Закончат ли их строительство вовремя, чтобы они смогли участвовать в нападении на высокие каракки испанского адмирала маркиза Санта-Крус? Это кажется маловероятным, размышлял рыжеволосый подмастерье корабельного плотника.

В тот самый день, когда Кэт Уайэтт, корчась от боли и стыда, родила здорового черноволосого младенца, из ворот дворца Уайтхолл на пришпоренной лошади так стремительно вылетел всадник, словно сам дьявол гнался за ним по пятам. Он летел все быстрее, и вскоре эскорт его стал отставать в этой бешеной скачке по дороге к замку Фотерингей, куда 14 октября перевезли государственную преступницу Марию Шотландскую. Там ее дело разобрала королевская комиссия, которая без тени сомнений признала Марию Стюарт виновной в заговоре против жизни ее царствующей кузины.

Этим всадником был секретарь мастер Биэйл, и шпоры свои он кровавил из страха, что ее величество королева может в последнюю минуту почувствовать угрызения совести — как это, впрочем, и произошло — и послать нарочного с приказом отменить смертный приговор королеве Шотландии, несмотря на то, что он должным образом подписан и скреплен печатью. Углубившись в сельскую местность достаточно далеко и скача по красивым холмам и долинам Бедфордшира и Хантингдоншира, мастер Биэйл поехал потише, чтобы его мог догнать эскорт. И только тогда ему стала очевидной чрезвычайно досадная и критически серьезная оплошность. Кто-то забыл включить в их число королевского палача. Не смея возвращаться, мастер Биэйл волей-неволей обшаривал округу, ища человека, искушенного в подобных делах.

И вот изможденный до предела, с глубоко ввалившимися глазами мастер Биэйл передал этот коротенький лист пергамента, которому суждено было на столетия вперед определить судьбы Европы и мира, в руки человека, наделенного продолговатым лицом с острыми чертами, — в руки сэра Энгюса Поулета.

Начальник тюрьмы замка Фотерингей приступил к выполнению своих обязанностей с той же поспешностью, что и мастер Биэйл. К приговоренной для последней исповеди послали священника, а в Хантингдон отправился конный отряд, вернувшийся тем же вечером с дюжим чернобородым детиной, в ужасе лепетавшим, что у него в подобного рода делах нет никакой сноровки. Когда на следующее утро жизнелюбивая, легкомысленная и трогательная Мария, бывшая королева Франции и все еще королева Шотландии, склонилась над плахой, городской мясник Хантингдона срубил с ее плеч красивую, но уже чуть седеющую головку, причем сделал это так неумело, что одним ударом не обошлось: раз шесть опускался его топор, чтобы закончить это кровавое дело. После этих шести ударов война с Испанией и сторонниками контрреформации стала делом решенным.

Обо всех этих важных делах Кэт и Генри Уайэтт какое-то время оставались в полном неведении — их слишком занимали собственные проблемы. Посещающей Кэт повитухе показалось довольно странным то, что молодая чета может вглядываться в их прекрасного, крепкого сына-малютку с таким незначительным удовлетворением.

Хьюберт Коффин помедлил перед тяжелой, усеянной гвоздями дверью, ведущей в бывший поистине впечатляющий арсенал поместья. За ней он распознал низкий глубокий голос Питера Хоптона. Питер рассказывал:

— Вы никогда не найдете другой такой прекрасной земли, как Америка. Ну, ребята, скажу я вам, эти жемчужины там во всех устрицах, и даже самые ленивые туземцы ходят в ночные горшки из чистейшего золота и спят на мехах, которые потоньше, чем на капюшонах олдерменов![64]

Широко улыбаясь, Хьюберт замер на пороге, не решаясь войти, когда услышал привычный хор охов и ахов — в большом холле собрались вольные йомены, арендаторы и независимые фермеры, чтобы учиться военному делу у обученной рати сэра Роберта Коффина, и теперь они с удовольствием прохлаждались, упиваясь байками Питера о богатой стране Виргинии.

— А если вы желаете иметь тепленьких покорных и послушных девчонок, — рассказчик смачно подмигнул, — тогда, мужики, там вам на выбор дочки вождя дикарей. На мордочку эти бабенки вполне смазливые, и сложенье у них недурное, в чем сами легко можете убедиться, потому что вся их одежда — это лоскут, обернутый вокруг бедер, и редко что-нибудь больше.

— Брось, парень, — вмешался голос с резким девонширским акцентом, — дуришь нас, что ли?

— Бог мне судья, — прогремел Питер, — я бы ни на волос вам не соврал.

Тут громко заговорил неглупого вида парень, в котором было что-то от клерка.

— Но где же все эти богатства, добытые вами, мастер Хоптон? Вы ведь сейчас всего лишь простой канонир.

Через полуоткрытую дверь Хьюберт заметил, как Питер в сердцах покачал своей желтоволосой головой.

— Эх, парень, душу ты мне терзаешь такими сомнениями. Добыча моя, взятая в Санто-Доминго и Картахене, а также богатства, которые мне принес штурм крепости вождя Чапунки, все это я потерял, когда барк «Надежду» накрыло огромной волной у побережья Виргинии. С ней затонуло еще большее состояние, завоеванное моим добрым другом и кузеном Генри Уайэттом.

Питер случайно глянул вверх, увидел Коффина и нахально ухмыльнулся.

— Вот, сквайр Коффин подтвердит мои слова. Разве «Надежда» не затонула возле острова Роанок?