где и впрямь показывали всяческие страсти. По ним обычно обучались и по ним работали…
И вот теперь — счастливый, уникальный случай: можно все за мякоти пощупать и проверить, эрудицией блеснуть, глядишь, диагноз сногсшибательный поставить — в назидание грядущим поколениям целителей-пижонов…
А коли пациент еще и может разговаривать, то просто преступление — не расспросить его!
Короче, рыбка золотая сама в руки приплыла!..
— И все же — что болит? — не унимался бригадир врачей. — Особенно! Так, чтоб совсем уж было плохо и невмоготу! От этого зависит, как лечить. Я понимаю: ножки сломаны, ручонки — в растопыр, и грудь продавлена, ожоги вон какие… Это хорошо. Ну, а изюминка, вот что-нибудь совсем такое?!. Не стесняйтесь, говорите!
— Вы ж врачи, вам лучше знать, — обиженно ответил Фини-Глаз. — Лечите, только поскорее, а не то…
— Ну-ну?..
Поскольку говорили с ним вполне сердечно, Фини-Глаз решил сказать всю правду.
Кто их знает, может быть, они и вправду обалдели и никак теперь не разберут…
Тогда, естественно, им надо срочно помогать. Ведь жить-то — хочется!
Но в разных важных терминах он был не очень-то силен (и это мягко сказано!), тем более что в первый и последний раз всерьез болел еще в далеком нежном детстве и оттого не помнил точно, как учено выражались доктора.
Поэтому решил он не мудрить, а объяснить все по-цирцейски, по-простому…
— Вот — бека́куси, извольте… — прохрипел с натугой Фини-Гтаз.
Бригада ошалело глянула на пациента.
— Ну, ка́куси у всех! — заливисто хихикнул врач. — А что действительно болит?
— Вот это и болит сильней всего! — заволновался, уязвленный, Фини-Глаз. — Бекакуси гуляют. И мархотка ест. Вот тут и — туг, — он показал глазами, — и вон там… Стрипаюсь, аж до вертюлей!
Что же ты, такой-то умный, с горечью подумал он про бригадира, а не понимаешь, смотришь, будто шиш кладешь в карман… Светило!.. Ты давай — лечи!
— И все-таки? — канючил знаменитый врач. — Ну, вёртюль или как… стрипай… И этот… Поточней нельзя?
— Бекакуси, извольте, — повторил, зверея, Фини-Глаз. — И ухо сводит… Уж куда точней, придурок?! Доняла вконец мархотка — не пропыжусь… Ты уж, доктор, не томи теперь. Ты делай что-нибудь, а то помру.
— Какой вы, право, несговорчивый, — досадливо промолвил врач. — Науке надо помогать, а вы… Ну, что теперь поделаешь? Придется снять одежду — это больно, будем по-старинному — экспресс-диагноз, а потом уже — оздоровительные процедуры, как и всем. Но вы-то ведь у нас — особенный! Мы так надеялись… Снимайте эту рвань!
— Не рвань, а выходной костюм, — обиженно заметил Фини-Глаз. — Полжизни на него копил…
— Всего? Полжизни? — с нескрываемым сарказмом удивился врач. — А ведь такой герой…
— Да не чета вам всем, — тихонько огрызнулся Фини-Глаз. — Чай, не в музее жил.
Но тут в лечебные хоромы забежала на текущий медосмотр какая-то хорошенькая баба.
То есть была это обычная землянка, игравшая, как многие, как миллионы ей подобных, старинную и социально очень значимую рольстоличной проститутки или, между делом, занятая в ряженой массовке из времен не то Распутина, не то Емельки Пугачева, где по сценарию играла бабу из народа, темную и на конюшнях разных дратую нещадно.
И теперь вот ей приспичило…
Не церемонясь — видно, время поджимало! — она тотчас начала показывать врачам, где у нее что…
— Ну, дружок, — скомандовал целитель Фини-Глазу, — раздеваю, стисни зубы!..
— Не желаю.
— Что? — не понял доктор. — Зубы стиснуть? Так ведь больно будет! Ас наркозом у нас туго… Пациент обычно все с собой приносит…
— Да плевал я на наркоз! Стесняюсь…
— Здрасьте! — удивился лекарь. — Почему?
— Тут дама, — еле слышно молвил Фини-Глаз, зачарованно уставясь на ядреный бабий голый торс. — Живая… Как же я ей пуксель покажу?!.
Конечно, после приключившейся дурацкой катастрофы сам он был отнюдь не Аполлон и мог, пожалуй, напугать любого встречного.
А этого до смерти не хотелось…
— Вот обормот! — в сердцах ответил врач. — Ты что, совсем не понимаешь?!. Ей только на тебя сейчас смотреть… Своих забот хватает!
Ассистенты сокрушенно покивали.
— А чего же ей — не интересно?! — возмутился Фини-Глаз, отчаянно моргая. — Ты не обижай! Такого не бывает, чтоб совсем не интересно… Даже разные зверюшки… Старенькая, что ли? Не похоже! Я — и то вон…
— Да уймись ты, наконец! — задергался смятенно врач. — Ты же какой-то сущий монстр, чудовище!
— Неправда, — возразил величественно Фини-Глаз. — В данный момент я всего лишь — гигант полового бессилия. Но — все равно! — гигант.
— Оно и заметно, — покивал тоскливо врач. — Изведешь нас всех… Как ты еще с людьми живешь?!. А ну-ка — раздевайся!
— Ладно, вам же хуже, — согласился Фини-Глаз, не в силах даже пальцем шевельнуть. — Ей, говорите, все равно? Ну, ладно. Так я дела не оставлю… Я не только пуксель, я теперь и жмульку покажу. Эй, баба! Раздевают!
Баба между тем оделась — и ушла. Ее массовка, видно, продолжалась…
— Изверги, садисты, — застонал тихонько Фини-Глаз. — Разбередили молодца! Бандиты…
— Ишь, а сам-то?! — обозлился врач. — Ну что, угомонился? Начинайте процедуры.
Он кивнул помощникам, стоявшим рядом с инструментами, и боязливо отвернулся.
— Б-вай! — заорал истошно Фини-Глаз.
— Я же говорю: наркоз и всякие лекарства пациент с собой несет. Подарки — тоже хорошо, — заметил врач. — В леченье — самое оно! А у тебя нет ничего. Не подготовился, сам виноват.
— Откуда же я знал?..
— Все нужно предусматривать заранее. Сам должен понимать. Такая жизнь…
— Б-ва-ва-ва-вай! — вновь грянул Фини-Глаз.
— Да помолчи ты хоть минутку! — с раздражением прикрикнул врач. — Леченье, брат, не сахар, каждый знает… Ты у нас — тяжелый пациент. Терпи!
И Фини-Глаз терпел…
Вот так когда-то и в застенках разных истязали, думал он, томясь. Так, значит, и теперь… Прогресс!
Он пятьдесят четыре раза умирал, но его быстро возвращали к жизни.
Земля в этом труднейшем деле никак не могла ударить в грязь лицом: ведь все-таки — Праматерь Цивилизаций. И медицины — тоже…
А когда опасность наконец-то совершенно миновала и здоровье Фини-Глаза двинулось на явную, бесповоротную поправку — состоялся суд.
Слабость, безусловно, оставалась, но ее в расчет уже никто не брал.
Так даже лучше, полагали некие серьезные умы. Не будет оснований отвлекаться.
Все происходившее вокруг Фини-Глаз видел, словно сквозь густую пелену сиренево-зеленого тумана.
Был огромный, ярко освещенный зал, до отказа набитый и разодетыми, по случаю, землянами, и любознательными разношерстными экскурсантами, которые уже сейчас, похоже, несмотря на броские правдивые рекламы и жестокие афиши, радостно воображали, будто и здесь перед ними развертывают некое заранее отрепетированное действо, а какой-то ливреистый мужчина, бравый, статный, в парике со взбитой буклей, видимо, теряя всякое терпенье и надежду, уныло повторял одно и то же:
— Отвечайте! Фини-Глаз из сектора Лос-Пензюки, в законе урожденный гость с достойнейшей Цирцеи-28, неужто вы собираетесь признать свою вину?!
— А чего? — тупо спросил весь закутанный в целебные бинты Фи-ни-Глаз. — Нельзя, что ль, признавать? Мокрое дело — не пыльная работа…
— Тише, тише! Вы, главное, не отвлекайтесь, а следите за моей мыслью…
— Это трудно, — отозвался Фини-Глаз.
— Так постарайтесь, черт возьми! Запомните: я — ваш защитник. Знаете, что это такое? Ага. Ну и прекрасно… Тогда слушайте внимательно. Вас обвиняют в совершении убийства. Признаете ли вы это?
Защитник умоляюще взглянул на подопечного.
— Да, — чуть подумав, с важным видом соизволил подтвердить Фини-Глаз.
Здесь, на суде, он решил быть благородным, под стать своей родной планете.
От неожиданности адвокат лишился дара речи.
— Да, — повторил Фини-Глаз, утомленно закрывая один глаз, а другим дико таращась в пустоту. — Признаю. Не сразу все, но — постепенно…
