— Отец, — рассудительно поправил Фини-Глаз.

— Ну, может, и отец. Кому как нравится… Но вряд ли ошибусь: случилось так, что кто-то все же первым полетел, случайно или с умыслом — не так уж важно… Главное, потом сообразили: это хорошо, и, если удалось однажды, дело стоит продолжать. И родилась идея… Ну, а развивать ее — любой горазд! Вот так.

Фини-Глаз еще раз благосклонно улыбнулся. Эта мысль ему понравилась.

Нет, право, славный мужичок попался, славный. Вот кому бы Архимедом быть!..

И почему всегда случается не так, как надо бы, — нелепо и несправедливо?!

Тут из соседних залов донесся топот многих ног и раздались чьи-то голоса.

Погоня, цепенея от ужаса, подумал Фини-Глаз. Неужто все-таки пропал?!

И тогда — после всего увиденного и услышанного — в голове у него вдруг созрел, мигом обретя законченные контуры, отчаянный и удивительный план действий.

— Безусловно! Хочу побыть в кресле космонавта, угадали! — выпалил он скороговоркой. — Давайте — в ракету! Лучше поменьше и понеприметней!

— Лучше меньше, да лучше? — умилился экскурсовод.

— А не играет роли! Какую-нибудь вовсе неказистую. Короче, хлам!

— Хлама мы, уважаемый, не держим, — обиженно поджал губы экскурсовод. — А вот этот образец, я думаю, вам будет в самый раз… Один из древнейших пилотируемых кораблей. Так считают… И какое благородство в очертаниях, взгляните! Ракета словно бы сама устремлена… Умели ж делать!..

— Вижу-вижу, — согласился Фини-Глаз. — Восторг сплошной! Так, говорите, она… может полететь?

— Естественно. Это, правда, мое, так сказать, личное мнение, но с данными большой науки оно принципиально не расходится. Насчет долгого полета, впрочем, не уверен… Скорей эта ракета — наподобие аэроплана моряка Можайского, но двигатель запустит и ребенок — сразу, без труда. Баки полны горючим, все отменно смазано — коровьим салом, между прочим, натуральнейший продукт! Короче, все, как и должно быть — по идее… Да и автоматика, голубчик, еще та, старинная!.. Дизайн — пальчики оближешь!.. Давайте-ка я помогу вам забраться. И — осторожней, не заденьте ничего! Уверен, будете в восторге!

— Понял. Люк закройте! — прокричал из пилотского кресла Фини-Глаз. — Желаю ощутить сполна!..

— Ах, какой вы романтик!.. О, я сразу приметил в вас родственную душу! — восхитился экскурсовод, задраивая люк. — Почаще бы такие приходили…

В тот же момент, проплутав преступно долго по музейным закоулкам, в зал ворвались златошлемные воины и вместе с ними — всполошенные Блюстители Порядка.

— Как?! — побелел от ужаса экскурсовод. — Комиссия? И не предупредили?!

— Какая, к черту, комиссия?!. О чем вы?! — завопили вошедшие. — Где он?

— Друзья, не суетитесь, — предостерегающе вскинул руки экскурсовод, вновь чувствуя себя хозяином положения. — Не все сразу! Постепенно! Сейчас человек посмотрит… Могли бы и заявку на бригаду мне прислать — так, между прочим… А то как-то несолидно, я сказал бы даже — нецивилизованно… И не нужно митинги устраивать! Есть очередь…

— А-а!.. — взвыли воины. — Он — там! В какой-то из ракет! Держи его!

— Нет, вы — серьезно? — что-то наконец смекнул экскурсовод. — Вы не туристы, да? Вам надобно помочь?

— Асам не понимаешь?! — обозлились визитеры.

И в ту же секунду Фини-Глаз без колебанья запустил двигатели на всю тягу.

— Эх, поехали! — с восторгом крякнул он. — Ну, шевелись, давай! Пошла, пошла!..

Он решил довериться судьбе…

Старинная ракета, будто нехотя, приподнялась на огненных столбах, взревела — хоть святых вон выноси, всем корпусом своим дала ужасное вибрато, а затем, стремительно рванувшись с пьедестала, без малейших затруднений проломила стеклянный потолок и уже минуту спустя растворилась в синеве небес.

Это была удача, неожиданная и бесподобная.

Ну до чего же вовремя попалась на глаза ему заметка, просто чудо!

Крамугас соскочил с табурета и принялся бегать по залу, распевая во все горло:

— Мне хорошо, тара-ра-ра, и счастлив я, ту-рум-трум-трум, прекрасна жизнь, траля-ля-ля, и станет лучше, рум-ту-рум! И — непременно, ра-ра-ра!..

Не привыкшие к столь громким звукам, старинные книжные полки и столь же старинные стены зала грозно задрожали, в то же самое мгновение вошли, как часто и бывает, в резонанс друг с другом, вытолкнули из-под себя пол, и тот, развернувшись, зашвырнул далеко-далеко горланящего Крамугаса.

К счастью, грохот от обваливающихся сводов поднялся такой, что никто из поселян на Крамугасовы песнопения даже внимания не обратил.

А Крамугас вскочил на ноги и, окрыленный нечаянным успехом, не понимая еще, какой проступок совершил, помчался сломя голову к Космотягодрому. Лишь перед самым взлетным полем он сбавил шаг и малость отдышался.

До вылета нормального, грузопассажирского — а не какого-нибудь почтового или помпово-военного — звездолета оставался почти час.

Это вполне устраивало Крамугаса. Теперь можно было не спешить.

Он стоял на перекрестке, с любопытством озираясь.

Вокруг сновали костобоки-гиппофаги, все — хромые, горбатые, пузатые, кривые на один глаз и на обе ноги, но на лицах их играло выраженье столь безмерного (и как бы даже безразмерного, пригодного практически повсюду и всегда) восторга, словно каждый, получи он сейчас возможность говорить, непременно бы пустился в пляс и здесь же, с места не сходя, истошно завопил: «Вот счастье-то!».

Отдельные личности сурово-непреклонного вида забирались временами в расставленные зачем-то на каждом шагу тесные телефонные будки с разнообразными рекламными наклейками и, сосредоточенно набрав какой-либо номер, подолгу и красноречиво молчали в трубку, с каждою минутой улыбаясь все сильней, что также поразило Крамугаса.

Понемногу этот молчаливый, невысказанный восторг по поводу невесть чего начал его раздражать.

Он всегда очень злился, когда чего-нибудь не понимал. Ему казалось, будто его обязательно хотят на чем-то провести, в чем-то унизить, ущемить…

По правде, так оно порою и случалось…

И не только всеобщий восторг раздражал — вид лучащегося счастьем убожества, радостной калечности, пожалуй, донимал куда сильней.

А тут еще по стареньким асфальтовым, выбитым мостовым золочеными привидениями проносились в пышных эскортах кареты и всяческие другие экипажи, запряженные тройками, четверками, а то и шестерками лошадиных сил.

Обцугованные экипажи в век космических ракет…

Рессоры у катящихся повозок были отменные, все было пригнано с ювелирной точностью — в итоге двигались они совершенно бесшумно. И лошади — как на подбор, брюхатые и кривоногие, с хвостами дыбом — были подкованы толстыми поролоновыми подушками на вечном клею, так что и они ступали по мостовым безо всякого звука.

Было в обшем-то странно наблюдать все эти проявления местной цивилизации в ее, так сказать, комплексном великолепии: костобоки-гиппофаги успешно освоили телефон, давно уж познакомились с энергией ядерного распада, но при этом знать не знали, что такое автомобиль…

Или просто не желали знать. Гужевали себе помаленечку — и точка.

И, вдобавок ко всему, они везде — рот до ушей — блаженно улыбались…

Крамугас постоял немного, поглазел по сторонам и полез было за носовым платком, чтобы вытереть пот со лба, ибо знойное лето на Пад-Борисфен-Южном как раз подбиралось к самой своей середине, а часы показывали полдень, но тут из кармана выскочила давеча подсунутая Лирпентулова визитная карточка с подробным адресом (да еще с точным указаньем, как добраться!) и номером домашнего телефона.

Крамугас повертел карточку в руках, подумал чуток и отправился звонить.

Все-таки после недавнего обвала он чувствовал себя изрядно виноватым…

— Это я — Крамугас. Снова — пламенный привет! — сказал он в трубку, осмотрительно прикрывая рот ладонью. — Я нашел все, что нужно, и теперь улетаю. С первым же рейсом. Большое вам спасибо!