— Спасибо. — Марша перебирала страницы томика стихов. — Моим любимым занятием в Оук-Холле было превращать печаль в улыбки. Хотя бы просто обнять девочку, которая поранила колено. Порой это касалось вещей посерьезнее, когда кто-то приходил в отчаяние. — Марша не удержалась и горестно поморщилась при воспоминании о собственном отчаянии. — Мне нравилось давать им надежду. — Она с трудом сглотнула стоящий в горле ком. — Это важная работа. И мне ее очень не хватает.

Кэрри замерла, держа на ладони длинный белокурый локон Марши.

— Это очень важная работа, миледи. Я просто восхищаюсь вами — ведь вы ее выполняли! И мне грустно за вас. — Она колебалась. — За то, что вас там больше нет.

— Что ж, — весело отозвалась Марша, — каждый день, пока я здесь, я хочу говорить с вами о школе и моих планах туда вернуться. Хорошо? Даже если со стороны будет казаться, будто меня занимает только болтовня с сестрами о вечеринках и поклонниках.

— Я не позволю вам забыть, — ответила Кэрри серьезно, почти сурово.

— Я уже поняла, что не позволите, — ответила ей Марша. — И заранее благодарю за желание меня слушать. Теперь я чувствую себя не такой… ненужной.

— Рада помочь, леди Марша, — безмятежно улыбнулась горничная.

Она немного напоминала Марше ученицу Дебору.

За завтраком отец помешивал чай и не сводил с Марши необычно печального взгляда синих глаз.

— Хорошо, что ты сегодня со мной, дочка, — сообщил он с ласкающим ее слух ирландским акцентом.

— Я рада быть с тобой, папа. — Она не кривила душой.

Он положил ложечку на блюдце.

— Я знаю — то, что произошло, глубоко ранило тебя, но помни — ты не можешь допустить поражения, что бы там ни было. Погрусти еще денек, а затем забудь.

— Не беспокойся. — Она воткнула вилку в ломтик жареного помидора. — Уже забыла. На сегодняшнее утро у меня есть планы.

— В самом деле?

Марша кивнула.

— Я целую вечность не видела Лондон. Хочу посмотреть Тауэр.

Хотя, по правде говоря, она обдумывала, как бы ей перехитрить Лизандру — та была умной и жестокой, и это делало вдову опасным врагом.

«Да разве она мне соперница», — подумала Марша, размешивая сахар и отхлебывая горячий чай. Сейчас она старалась выглядеть как леди, решившая покориться судьбе. Важно, однако, не перестараться — не то папа заподозрит, что она задумала нечто эдакое. Марша никогда не была безропотной и покорной, не стоит и притворяться.

— Тауэр — любопытное место, — сказал отец. — Ты уверена, что не хочешь пойти вместо этого в музей? Они выставили чудесные картины с цветами; твоя мать любовалась ими на прошлой неделе.

Марша отложила вилку.

— Может, моя попытка искать утешение выглядит по-детски, но мне нужно суровое напоминание, чтобы понять, как мне на самом деле повезло. Вот Тауэр, с его мрачной историей, и напомнит мне.

Ее-то не запирали в тюремной камере. Значит, у нее есть еще один шанс добиться того, чего она хочет.

— Кроме того, — продолжала она, — мне хотелось бы взглянуть на сокровища Короны. Они пережили всех, кто их носил. Хороший урок насчет гордости, не так ли? Моей собственной нанесли вчера сокрушительный удар.

— Ты умная девочка. — Отец взглянул на нее с одобрением. — А после визита в Тауэр ты придешь домой и сыграешь на пианино что-нибудь умиротворяющее. Или займешься живописью. Или напишешь стихотворение. Длинное, грустное и лирическое стихотворение в ирландском духе. Так или иначе, все это прогонит последних демонов.

— Об этом я тоже думала, — согласилась Марша. — Но, полагаю, мне лучше поработать в саду.

Маркиз подался вперед и прошептал:

— Выдергивать с корнем сорняки — очень полезная работа для души. Сможешь представить себе, что дерешь за волосы леди Эннис. Да и моим вьющимся розам не помешает обрезка. Мы велим наточить садовые ножницы поострее, дорогая! — И он радостно рассмеялся.

— Спасибо, папа. — Марша позволила себе вежливый смешок. Отец всегда становился истинным ирландцем, когда что-нибудь задевало его за живое.

Теперь он легонько хлопнул по столу ладонью.

— Марша, девочка моя…

— Да, папа?

— Ты дочь своей матери. Сегодня утром ты доказала мне, что под наружностью милой девицы скрывается воин, каких поискать.

Марша улыбнулась.

— Я рада, что ты так думаешь.

— Разумеется, — медленно сказал он, глядя на нее испытующе, — этот мудрый воин знает, когда заканчивается одна битва и начинается другая.

Марша растерянно захлопала ресницами. Неужели папа догадался, что она задумала? Она-то из кожи вон лезла, изображая послушную дочь, то есть попивала тихонько чай, ни слова не говоря о своих планах.

Повисло неловкое молчание.

Вдруг отец встал, подошел к ней и крепко поцеловал в макушку.

— Ты знаешь, о чем я говорю, молчунья. Вчера ты проиграла битву, потеряв должность директрисы. Сегодня можешь заламывать руки, если хочешь, но завтра ты забудешь школу и займешь свое место в лондонском обществе. Сегодня вечером Дженис и Питер с друзьями отправляются в Воксхолл. Понятия не имею пока, что собирается делать Грегори. Но нам с твоей мамой от души хотелось бы, чтобы ты поехала с нами на бал к Ливингстонам.

Вот чего бы им с матерью хотелось — чтобы она поймала себе мужа на треклятом брачном рынке! Они полагают, что к концу сезона она была бы уже помолвлена.

Марша собралась с духом.

— Не думаю, что уже вполне готова выезжать, — сказала она тихо, но твердо. — Однако все равно спасибо, папа.

Она никогда не будет к этому готова. Впрочем, признаваться она не станет. По крайней мере сейчас. Марша надеялась, что родители дойдут до этого заключения собственным умом. Это было не совсем честно с ее стороны. Но ведь другим женщинам дозволяется остаться старыми девами. Почему ей нельзя?

Отец похлопал ее по плечу.

— В таком случае партия в карты у лорда и леди Дэвис подойдет больше. Их приемы скучноваты, но я могу приказать своему секретарю отправить им записку, что мы приедем, и послать письмо с извинениями Ливингстонам.

— Мне… мне так не кажется, папа. Если ты не возражаешь. — Она робко улыбнулась отцу.

— Хорошо. На этот раз я тебя пойму. — Тон у него был слегка ворчливый. — Но долго терпеть не стану. И это факт. Факт, который ты, будь добра, запомни хорошенько. — Улыбнувшись, он коснулся пальцем ее носа, словно ей было всего лет десять, а не двадцать.

— Да, папа. — Она снова заставила себя улыбнуться.

Он громко, от души рассмеялся. Да, отец слов на ветер не бросал.

Марша с облегчением увидела, как в комнату вошли Дженис и Синтия. Свежие умытые лица, милые легкие платья. Отец сообщил им, как они красивы — почти так же, как их мать, — и расцеловал на прощание, переведя спор насчет карточной партии в теоретическую плоскость, по крайней мере на время.

Восемнадцатилетняя зеленоглазая Дженис, с блестящими белокурыми локонами, совсем как у Марши, заняла стул напротив сестры.

— Кэрри разбудила нас пораньше. Говорит, тебе уже лучше, так что мы пойдем в Тауэр вместе с тобой. — Она прикусила нижнюю губку. — Я очень огорчена из-за того, что случилось.

— И я тоже! — воскликнула Синтия. Самая златовласая из них, она в свои почти пятнадцать лет очень напоминала маму. — Но, должна признать, я рада, что ты снова с нами. Я тебя люблю, Марша, и, если в школе тебя не оценили по достоинству, я буду ненавидеть их от твоего имени.

— Ох, милая моя девочка! — Марша чуть не рассмеялась. — Тебе не нужно ненавидеть мою школу, хотя я благодарна тебе за сочувствие. Все погубила одна особа, и она там даже не живет. А живет она здесь, в Лондоне. Это наша попечительница, и нам нужна ее финансовая поддержка, хоть она и отъявленная грубиянка.

— В таком случае, ладно, — сказала Синтия. — Я не стану ненавидеть твою школу. Но, учитывая произошедшее с тобой, должна признать, что вдвойне рада, что решила остаться здесь с домашним учителем, до тех пор пока не придет время выезжать в свет.