Возможно ли, что Сталин, известный циник и реалист, всерьез верил, что такие шаги заставят Гитлера изменить свои планы? То, о чем Сталин думал и на что рассчитывал в дни и недели перед нападением Германии на Советский Союз, остается тайной, но, похоже, он и в самом деле верил, что Гитлер не собирался начинать войну летом 1941 г. и что дипломатические меры помогут сохранить мир – по крайней мере, на ближайшее время.

Прежде всего, заключение советско-японского пакта о нейтралитете могло, по мнению Сталина, быть истолковано двояко. Москва и Токио уже полтора года вели переговоры о подписании советско-японского эквивалента советско-германского пакта о ненападении – договора, который бы позволил разрешить споры о границах, праве рыболовства и уступках Японии по вопросу нефтяных месторождений на Северном Сахалине. Окончательный раунд переговоров состоялся в рамках поездки Мацуоки по странам Европы в марте-апреле 1941 г. Мацуока приехал в Москву в марте, а потом еще раз в апреле, сразу после поездки в Берлин и беседы с Гитлером. Мацуока не знал, что Гитлер собирается начать войну против России, и в разговоре со Сталиным 12 апреля ни слова не сказал о том, что в советско-германских отношениях намечается разлад¹⁷. По-видимому, Сталин рассудил, что если бы Гитлер планировал начать войну, он бы наверняка постарался отговорить своего японского союзника от заключения договора с Советским Союзом. Готовность Японии подписать пакт о нейтралитете для него была хорошим знаком не только со стороны Токио, но и со стороны Берлина. Напряженность ситуации после событий в Югославии Сталин воспринял как возможность показать Гитлеру, что у него мирные намерения: он отказался от давних претензий Советского Союза на Северный Сахалин и согласился подписать пакт о нейтралитете.

Далее, свою роль сыграл Шуленбург, убежденный сторонник раппальской политики, искренне веривший в необходимость ориентировать внешнюю политику Германии на восток и на альянс с Россией. В докладах, которые он подавал в Берлин, советско-германские отношения нередко были представлены в более положительном свете. В середине апреля 1941 г. он вернулся в Германию для совещания с Гитлером. Встретившись с Шуленбургом 28 апреля, фюрер посетовал на то, как повело себя советское руководство во время кризиса в Югославии. Шуленбург попытался защитить действия Советского Союза и убедить Гитлера, «что Сталин готов пойти на еще большие уступки»¹⁸. Однако встреча закончилась на неопределенной ноте, и Шуленбург в начале мая вернулся в Москву с дурным предчувствием по поводу советско-германских отношений. В ходе неоднократных встреч с Деканозовым, советским послом в Германии, который в это время приехал в отпуск из Берлина, Шуленбург попытался подтолкнуть советскую сторону выступить с дипломатической инициативой по ослаблению напряженности в советско-германских отношениях. На первой же встрече, 5 мая, Шуленбург достаточно подробно рассказал Деканозову о его разговоре с Гитлером и особо подчеркнул, как фюрер был обеспокоен эпизодом с заключением советско-югославского договора. Впрочем, еще большую обеспокоенность Шуленбург выразил по поводу слухов о том, что между Россией и Германией скоро начнется война: он сказал, что нужно сделать что-нибудь, чтобы опровергнуть эти слухи. Деканозов спросил, что можно сделать, но Шуленбург лишь повторял, что им обоим нужно об этом подумать и встретиться для дальнейшего обсуждения. Во время второй встречи, 9 мая, Шуленбург предложил, чтобы Сталин направил письмо Гитлеру и руководителям других стран «Оси» Рим – Берлин – Токио с заявлением о мирных намерениях Советского Союза. Со своей стороны, Деканозов предложил написать совместное коммюнике СССР и Германии. Шуленбург согласился, сказав, что это тоже было бы хорошей идеей, но предпринимать что-то нужно как можно быстрее. Во время третьей и последней встречи 12 мая Деканозов сообщил, что Сталин согласен подписать совместное коммюнике и в личной переписке обсудить с Гитлером слухи о войне, но тексты этих сообщений Шуленбург должен обговорить с Молотовым. И в этот момент Шуленбург отказался от собственной инициативы, заявив, что у него нет полномочий вести такие переговоры¹⁹. В тот же вечер Деканозов встретился со Сталиным и провел у него около часа – вероятно, он докладывал о разговоре с Шуленбургом²⁰.

Инициатива Шуленбурга исходила лично от него, но он был послом Германии и только что вернулся в Москву из Берлина, где встречался с Гитлером. Вполне понятно, что Сталин воспринял его общение с Деканозовым как неофициальную попытку прозондировать почву. Такое понимание соответствовало все более явственному представлению Москвы о том, что в правящих кругах Германии произошло разделение на сторонников войны с Советским Союзом и на тех, кто выступал за дальнейшее сотрудничество с ним. В этом свете действия Шуленбурга можно было интерпретировать как проявление деятельности сторонников мира в Берлине. «Теория раскола», как назвал ее Габриэль Городецкий, в той или иной форме циркулировала в Москве с тех пор, когда Гитлер пришел к власти. Эта теория отражала реальное существование в Германии большого числа сторонников раппальских отношений, но в основе ее лежала марксистская догма о разделении немецкого капитализма на экономические группировки, выступающие за территориальную экспансию на восток, и группировки, предпочитающие торговые отношения с Советским Союзом. Уверенность Москвы в том, что Берлин разделился на «голубей» и «ястребов», подкреплялась многими донесениями советской разведки – в том числе донесением двойного агента гестапо, внедрившегося в одну из советских шпионских организаций в Германии²¹.

Еще одним событием, которое, казалось, подтверждало теорию раскола, стал неожиданный перелет заместителя Гитлера, Рудольфа Гесса, в Великобританию 10 мая 1941 г. Гесс прилетел в Великобританию с целью договориться о заключении мирного договора между Великобританией и Германией. В Москве одной из трактовок этого события была следующая: Гесс намерен заключить мирный договор, который подготовил бы почву для объединения Англии и Германии против большевистской России. Была и более оптимистическая версия: измена Гесса была еще одним доказательством раскола между теми, кто хотел войны с Россией, и теми, кто считал главным врагом Германии Великобританию. Измена Гесса определила отношение Сталина ко многочисленным донесениям разведки, в которых говорилось о готовящемся наступлении немцев. Были ли эти донесения точными или это были лишь слухи, распространяемые теми, кто хотел ускорить начало советско-германской войны? Подозрения Сталина были не совсем беспочвенными. Великобритания действительно использовала измену Гесса, чтобы посеять раздор в советско-германских отношениях, распространив слухи о том, что он прибыл с официальной миссией – для заключения англо-германского альянса против России²². Ужасный парадокс заключался в том, что когда британское правительство убедилось в том, что Германия действительно собирается напасть на Россию, и попыталось предупредить Сталина об опасности, ему не поверили. Во время встреч с Майским 2, 10, 13 и 16 июня представители Великобритании предоставили ему информацию с точной ссылкой на источник о передвижениях немецких войск у советской границы²³. Майский, как и положено, передал эту информацию в Москву, но известие не произвело никакого эффекта.

В этой ситуации неопределенности Сталин мог судить об истинных намерениях Гитлера, лишь опираясь на собственные умозаключения: для Германии не было смысла выступать против России, не закончив войну с Великобританией. Зачем вести войну на два фронта, если Советский Союз явно не представляет Германии никакой угрозы? В мае 1941 г.

Сталин сказал в обращении к кадетам-выпускникам академий Красной Армии, что Германия победила Францию в 1870 г. потому, что она сражалась только на одном фронте, и проиграла в Первой мировой войне, потому что была вынуждена воевать на два фронта. Эти рассуждения подкреплялись и некоторыми из представленных Сталину донесений разведки. Например, 20 марта 1941 г. генерал Филипп Голиков, глава советской военной разведки, представил краткую сводку донесений о вероятном времени начала военных действий Германии против СССР. Голиков делал вывод, что наиболее вероятным является «момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весною этого года войны против СССР необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, быть может, германской разведки»²⁴. Впрочем, в последующих донесениях Голикова Сталину информация о концентрации немецких (и румынских) вооруженных сил у советской границы была представлена более сбалансированно²⁵. Так, 5 мая Голиков доложил, что число немецких дивизий, сконцентрированных у границы Советского Союза, за последние два месяца увеличилось с 70 до 107, в том числе количество танковых дивизий увеличилось от 6 до 12. Далее Голиков отмечал, что численность румынских и венгерских войск в общей сложности составляла около 130 дивизий и что после окончания войны с Югославией к советской границе, вероятно, будет стянуто еще больше германских вооруженных сил²⁶.