Тов. Смирнов утверждает, что в самом начале после революции по отношению к искусству, унаследованному нами от старого порядка, сделана была ошибка. Лозунг «искусство — трудящимся» толковался в том смысле, что трудящиеся должны сделаться потребителями «старого искусства». Но старое искусство, по мнению т. Смирнова, не оказалось привлекательным для рабочих.

Так ли это?

Это решительно и положительно не так. Недавно Главполитпросвет подвел статистику относительно количества посещаемости театров РСФСР. Оказалось, что мы имеем двести миллионов зрителей в год. Может быть, т. Смирнов скажет, что среди посетителей мало рабочих. Но еще в прошлом году «Правда» опубликовала цифры, сюда относящиеся, и оказалось, что рабочие составляют приблизительно половину посетителей всех театров[171]. Организованные в прошлом году Росфилом¹ популярные концерты переполнялись слушателями, причем билетов распространялось особенно много на фабриках и заводах. Нет никакого сомнения, что часть рабочих (менее квалифицированная), более отсталая масса — в значительной части крестьяне — просто еще не подтянута к искусству, но не может быть никакого сомнения, что лучшие произведения старого искусства и особенно выработанные искусством в веках художественные приемы найдут и здесь широчайший отклик. Решительно все попытки передвижных театров или кино, концертных организаций для крестьян и т. п., при условии хотя бы некоторой художественности, неизменно находят живейший отклик в массах населения.

Да ведь притом же т. Смирнов делает кардинальную ошибку в самом подходе к вопросу об отношении масс к искусству. Неужели массы только тогда начинают жить искусством, когда сверху являются миссионеры высокоразвитого искусства великих эпох цивилизации? Разве крестьянин живет вообще без искусства? Разве без искусства живет даже дикарь? Тов. Смирнову надо было бы припомнить, что рядом с первыми инструментами человека доледникового периода найдены также первые произведения искусства. Ему надо было бы припомнить, что даже в самой бедной юрте или избушке он найдет начатки изобразительных искусств, и песню, и пляску и т. д.

Искусство шло рядом с человеком от его колыбели и принимало те формы, в которые отливала его жизнь. Искусство носило на себе печать разных эпох, влияние разных классов. Но когда у него было время созреть и данный, положенный в его основу принцип (родовой, племенной, народный, принцип феодальный, буржуазный и т. д.) развить до степени высокого, адекватного своему содержанию выражения, то всегда появлялись такие произведения искусства, которые отражали жизнь необыкновенно сконцентрированно и ярко, находился необыкновенно уравновешенный и поэтому радующий человека стиль, и произведения этих эпох оказывались поэтому вечным приобретением человечества. Вот почему Маркс (в отличие от тов. Смирнова) говорил, что «только идиоты могут не понимать, какое огромное значение искусство античной Греции будет иметь для пролетариата при его строительстве»². Вот почему он зачитывался классиками, наизусть знал Гомера и Эсхила и, конечно, только посмеялся бы, если бы ему сказали, что победившему рабочему и его детям нужно забыть историю человечества и забыть великие приобретения искусства.

Если некоторая часть населения просто по своему невежеству, бедности не может еще заинтересоваться величайшими достижениями человечества в области искусства, то здесь радоваться нечего, и нечего апеллировать к тому, что какой-нибудь темный мордвин из Пензенской губернии не может понимать симфонии Чайковского. Поверьте, поймет, и если не он, то сын его будет ею глубоко наслаждаться. Всякие же экивоки по поводу того, что бесплатные билеты, которые раздавались в первый период революции трудящимся, продавались ими более имущим, крайне неуместны. Это случалось, случалось от голода, — это грустно, но ничего не говорит против искусства.

Заявление, что экскурсии в музеи могли дать «только пищу сатирику да руководителю экскурсии в виде небольшого акпайка»[172], просто возмутительно. Пускай тов. Смирнов справится, какое количество экскурсий мы в настоящее время имеем. Перед этими цифрами, обнимающими сотни тысяч в Ленинграде, Москве и провинции, он должен был бы онеметь. Неужели достойно сатирика, что в каждой галерее, на каждой картинной выставке вы встретите длинные вереницы рабочих, красноармейцев, крестьян, учащихся, которые с глубоким вниманием ходят из зала в зал, иногда тут же, волнуясь, обсуждают между собою новые для них чувства и впечатления? Приводить анекдоты об отдельных неудачных растолкованиях — это, право, значит уподобиться тому крыловскому животному, которое знало барский дом только с заднего двора.³ Рядом с этими анекдотами есть несомненный факт колоссального оживления музеев после революции путем привлечения к ним огромных масс экскурсантов.

Далее тов. Смирнов распространяется о том, что наконец «начало пробиваться новое содержание». На деле же это было не «наконец», а с самых первых дней революции. Как раз искусство, «левое» по преимуществу, сразу вышло на улицу со своими плакатами, часто очень буйной и по-своему чрезвычайно интересной организацией празднеств и т. д. Сразу же хлынули в массы театральные агитки, правда, часто несовершенные, но очень яркие, дышавшие революцией. И если тов. Смирнов прочтет те замечательные страницы, в которых покойный Фурманов рассказывает, какую огромную роль актеры играли в какой-нибудь Чапаевской дивизии, ставя тут же создававшиеся пьесы между двумя боями,⁴ если он прочтет там, как в ответ на постановление Реввоенсовета о повышении жалованья командному составу Чапаевская дивизия ответила, что ей нужно не это, а пьесы и грим,⁵ — то ему еще раз станет немножко совестно за его далекие от жизни парадоксы.

Пропустим это и послушаем, что говорит тов. Смирнов об исканиях в деле создания этого «нового» революционного искусства. Оказывается, что приемы у всех при этом были неправильные. Часть искателей выбрала протоптанный путь, путь реализма в искусстве. А тов. Смирнов глубокомысленно замечает, что новое содержание может ведь и не вместиться в старую форму, — «никто сгоряча об этом не подумал», заявляет он.

На самом деле, конечно, ничего подобного не было. Многие, в том числе и я, защищали и теперь защищают — и, надо сказать, все более победоносно защищают — то положение, что искусство для масс не может отличаться какой-нибудь абстрактной стилизацией, искажающей живые явления, на деле окружающие людей, или совсем игнорирующей эту действительность. Мы говорим, что искусство должно по-своему претворять действительность, но не отходить при этом от нее, так как разрыв с нею — еще приемлемый для разного рода внеобщественных эстетов — делает искусство совершенно непонятным массам. Мало того, мы утверждали и утверждаем, что искусство перестает быть реалистическим во всех тех случаях, когда вообще у класса, несущего это искусство или являющегося заказчиком на него, нет живого, острого, серьезного содержания. Вместе с Плехановым мы утверждали и утверждаем, что «искусство новых классов, борющихся и строящих свою жизнь, всегда реалистично»⁶. Доказала это наша нынешняя жизнь или нет? Да, доказала. Левое искусство, изобразительное, вынуждено прийти к изображениям действительности, хотя с некоторой стилизацией. Чисто реалистическое изобразительное искусство имело огромный успех (АХРР). Далее: театры — Мейерхольда, Таирова — продвинулись к реализму⁷. Приемы театров Малого и Художественного не только не отброшены, но, несомненно, привлекают к себе весьма большую публику (почти всегда полный зал при рабочей полосе и продаже билетов на добрую половину исключительно среди пролетариата).