Самым ловким приемом доменьшевистского меньшевизма, так называемого экономизма, рабочедельства и т. д., была попытка опереться на отсталость рабочего, на его якобы нежелание политически оформиться, на якобы присущий ему интерес исключительно к экономической борьбе.
Это-то и называл Владимир Ильич хвостизмом. Он бурно боролся против отравителей сознания рабочего класса и против стремления предохранить рабочие головы от политической заразы; Владимир Ильич принадлежал к тому меньшинству революционной интеллигенции, которая целиком отдалась пролетариату и которая поставила своей задачей помочь пролетариату создать самостоятельную могучую революционную партию.
Ленину удалось одержать более или менее полную победу над экономистами. Вокруг его газеты «Искра» соединилось подавляющее большинство социал-демократов, но далеко не все они были подлинными революционерами. Сюда опять набилось множество тех же переряженных либералов. Между искровцами произошел раскол. И вот тут-то расколовшиеся половины получили название большевиков и меньшевиков.
Вся история русской социал-демократии после II съезда представляет собою непрерывную борьбу со стороны Ленина и его сподвижников за самостоятельность рабочего класса, за руководящую роль его в грядущей революции, за гегемонию пролетариата, против меньшевизма, продолжавшего, вкось и вкривь толкуя Маркса, защищать теорию чисто буржуазной революции, теорию необходимости для пролетариата сыграть в этой революции роль пристяжки.
В Западной Европе в недрах социал-демократии тоже наметился раскол. Появились, так называемые, ревизионисты марксизма, с Бернштейном и другими во главе. <…> Почти вся русская социал-демократия его осуждала, считая себя приверженцами левого чисто марксистского революционного крыла. Но тут на самом- деле имелось совершенно то же явление, которое вскрылось на II съезде РСДРП, то есть среди так называемых левых или ортодоксов, на самом деле таилось огромное количество людей, фактически под декорацией революционной фразы давно превратившихся в таких же мирных обновленцев, какими- были и бернштейнианцы. Война вскрыла этот характер большинства социал-демократии. Она до ужаса наглядно показала подлинным революционерам, что так называемый II Интернационал, огромное большинство вождей и аппаратчиков рабочих партий мира являются не только вялыми и нерешительными борцами против буржуазии, но превратились в прямых агентов буржуазии, которая заговаривала зубы пролетариату, якобы ведя борьбу, а на самом деле удерживая его в повиновении господствующим классам. <…>
Тогда Ленин во всеоружии всей своей марксистской аргументации, своего огромного революционного темперамента, своего организаторского гения вступил в борьбу с этим мировым меньшевизмом. Слово меньшевик даже в международном языке стало синонимом этой под социализм загримированной агентуры буржуазного класса, увы, держащей еще в зависимости от себя большое количество рабочих. Большевизм или коммунизм, что одно и то же, в международном масштабе сделался знаменем той части рабочего класса, которая хочет подлинной и полной победы социализма на всем земном шаре.
Тактика беспощадного разоблачения меньшевизма путем всякой публичной полемики, тактика внутренней чистки коммунистической партии от разного рода центристов, умеренных и т. д., тактика единого фронта, направленная к тому, чтобы вырвать массы из-под влияния меньшевизма, вовлекая их в общую практическую работу хотя бы минимальных лозунгов, — вот те приемы, которые были пущены в ход Лениным для того, чтобы излечить рабочий класс от его дурной болезни — меньшевизма.
Буржуазия кое-где пытается ухватиться как за оружие против большевизма — за фашизм. В других странах она предпочитает более тонкое и ядовитое средство — меньшевизм. Черносотенец Муссолини, глава итальянского правительства, и меньшевик Макдональд, глава английского правительства, признали СССР, республику большевиков, республику Ленина. Но на самом деле непримиримая и беспощадная борьба продолжается. Чтобы вести ее, надо учиться у Ленина проникновению в мозг и сердце меньшевизма, умению наносить ему страшные удары перед лицом рабочего класса, решительно и в то же время терпеливо, смело и в то же время осторожно уничтожать власть меньшевизма, последней и хитрой формы опеки буржуазии над рабочим классом.
[1924]
К характеристике Ленина как личности*
Чем более грандиозное движение находится перед нами, и чем более полно охватывает его тот или другой вождь, тем, конечно, более сильной должны мы предположить его мысль и его волю. Владимир Ильич обладал отличительно яркой, граненно четкой, глубоко охватывающей всякий предмет и поэтому почти ясновидящей мыслью. Мы знаем также, что даже в таком стальном аппарате, как выкованная двадцатилетней борьбой коммунистическая партия, Ленин и его воля играли роль своеобразного мотора, который часто давал необходимый толчок и оказывался решающим элементом во всей партийной работе. Ни на минуту не отрываясь от партийного большинства, Ленин являлся в полном смысле слова двигателем партии.
Сам Ленин, конечно, хорошо знал об этой стороне всякого крупного, а тем более великого человека. Он, например, очень любил говорить о «физической силе мозга» Плеханова. Я сам слышал от него несколько раз эту фразу и сначала не совсем понял ее. Для меня теперь ясно, что так же, как возможен физически сильный человек, который попросту может побороть вас, побороть бесспорно, положить на обе лопатки, может быть и физически сильный ум, при столкновении с которым вы чувствуете ту же непреоборимую мощь, которая подчиняет вас себе. Физическая сила мозга Ленина еще превышала огромную физическую силу мозга Плеханова.
Но, так сказать, объем и размах мысли и воли еще не делают личности. Они делают человека выдающимся, влиятельным, они определяют его, как крупнейшую величину в общественной ткани, но они не определяют отнюдь самого характера личности.
Часто думают (и думают не без основания), что личный характер человека большой роли в истории не играет. В самом деле, отнюдь не отрицая роли личности в истории в известных рамках, мы не можем не склоняться к тому положению, что при этом именно сила мысли, напряженность воли, играют первую роль, ведь все остальное исходит от общества… Тот факт, что Маркс или Ленин оказались революционерами, пролетарскими идеологами и вождями, было предопределено временем. Можно сказать, что в аналогичных исторических и общественных условиях и другие стали бы на эту же точку зрения, только они бесконечно более ярко эту точку зрения выразили, именно в силу объема. Другие же черты характеристики, хотя и великого лица, могут иметь чрезвычайно большое значение для его биографии, но с точки зрения анализа социальной роли эти черты отходят как будто бы на задний план.
Однако у Владимира Ильича были некоторые черты, которые глубочайшим образом присущи были именно ему и только ему, и которые, тем не менее, имеют колоссальное социальное значение.
Я хочу остановиться на двух таких чертах, которые особенно бросаются в глаза и которые особенно значительны. Значительны же они потому, что характеризуют Ленина как коммуниста. Этим я не хочу сказать, что они присущи вообще всякому коммунисту, нет, но они должны быть присущи законченному коммунисту, такому человеку которого мы строим одновременно с построением нового общества, человеку, каким, может быть, каждый из нас хотел бы быть, но каким в подлинно законченной форме был Владимир Ильич.
Первая важная черта из тех, о которых я здесь говорю, это отсутствие в Ленине всякого личничества. Явление это очень глубокое и заслуживает внимательной разработки в коммунистической литературе. Я думаю, что это придет со временем, когда вопросы искусства жить станут окончательно на подобающий план.
Мы, конечно, знаем немало мелких людей, которые являются отчасти, даже именно в силу мелкоты своей, — необычайными личинками. Лев Толстой сказал где-то, что истинная ценность человека определяется цифрой, которая получается от деления его хороших качеств на степень его самомнения; то есть даже сравнительно талантливый человек, если он обладает большим самомнением, тем самым может оказаться смешным и даже хуже того, ненужным, вредным; и наоборот, скромных дарований человек, при скромном мнении о себе, может быть мил и высоко полезен.
