Я еще раз гляжу на потолок, потом на ее лицо. И снова мне чудится, будто это лицо вызывает странную волну где-то в глубинах моего сердца. Смутные, неразборчивые воспоминания копошатся в голове. Я закрываю глаза и пытаюсь заглянуть в себя до самого дна. Закрываю глаза – и тишина мелкой пылью заполняет меня изнутри.

– Завтра в шесть, – говорю я.

– До свидания, – кивает она.

Я выхожу из Библиотеки, кладу руку на перила Старого Моста, слушаю реку и смотрю на Город, который в очередной раз покинули звери. Часовая Башня, Городская Стена, дома у реки и щербатые горы Северного Хребта встают в ранних сумерках бледными голубыми тенями. Кроме шороха воды в реке, не слышно ни звука. Даже птицы куда-то исчезли, все до одной.

«Может, вы здесь потому, что искали покоя?» – спросила она. Как бы то ни было, проверить я все равно не могу.

Когда совсем темнеет и вдоль набережной зажигаются фонари, я возвращаюсь по безлюдным улочкам Города к Западному Холму.

Пока старик наверху включал внучке звук, я пил кофе и молча производил конвертацию.

Сколько я просидел один, точно сказать не могу. На будильнике наручных часов я выставил свой обычный рабочий цикл «час – полчаса, час – полчаса» и по сигналу работал, потом отдыхал, опять работал и опять отдыхал. Дисплей отключил. Если думать о времени, считать труднее. Да и сам вопрос «сколько времени?» к моей работе отношения не имеет. Я начинаю считать – работа начинается, заканчиваю – работе конец. От Времени мне нужна только цикличность «час – полчаса, час – полчаса».

В одиночестве, без старика, я провел то ли два, то ли три перерыва. Отдыхая, валялся на диване, думал о чем попало, отжимался, ходил в туалет. Диван в лаборатории был просто отменный. Не слишком жесткий, не слишком мягкий; подушка идеально прогибалась под головой. Выполняя заказы в различных конторах, я отдыхал на самых разных диванах, и могу квалифицированно заявить: по-настоящему удобных диванов на свете почти не встретишь. В подавляющем большинстве, это расхожие штамповки, купленные наобум: смотришь – вроде бы высший класс, а попробуй прилечь – проклянешь все на свете. Если честно, я не понимаю, почему люди настолько небрежно выбирают себе диваны.

Я убежден, хоть это, возможно, и предрассудок: по тому, как человек выбирает себе диван, можно судить о его характере. Диваны – отдельный мир со своими незыблемыми законами. Но понимает это лишь тот, кто вырос на хорошем диване. Примерно так же, как вырастают на хорошей музыке или хорошей литературе. Хороший диван дает жизнь другому хорошему дивану, а плохой диван не порождает ничего, кроме очередного плохого дивана. Увы, это так.

Я знаю людей, которые ездят на суперроскошных автомобилях, но в своем доме отдыхают на второсортных, если не третьесортных диванах. Таким людям не очень хочется доверять. В дорогой машине, безусловно, есть свои достоинства – но, что ни говори, это просто дорогая машина. Такую купит любой – были бы деньги. Но для того, чтобы купить хороший диван, нужны свой взгляд на мир, свой опыт, своя философия. Деньги, конечно, тоже нужны, но одними деньгами тут не отделаешься. Без ясного представления, что для тебя в жизни диван, идеального варианта не подобрать.

Диван, на котором я отдыхал теперь, несомненно, был первоклассным. Уже поэтому старик мне нравился. Лежа с закрытыми глазами, я задумался о профессоре с его странными речами и странным смехом. Прежде всего, несомненно: этот человек – один из выдающихся ученых современности. Обычный ученый не может включать-выключать окружающие звуки, как ему заблагорассудится. По крайней мере, не думаю, что на такое способен ученый средней руки. Во-вторых, он, конечно, человек эксцентричный. Среди ученых всегда было немало странных личностей-мизантропов, но, по-моему, никто из них еще не избегал людей настолько целенаправленно, чтобы сооружать себе секретную лабораторию во чреве подземного водопада.

Я попытался представить, какие бешеные деньги принесет технология регулировки природных звуков, если ее превратить в товар. Первым делом, из концертных залов исчезнет вся аппаратура. Зачем усиливать звук громоздкими железяками? Далее: разрешится проблема шумового загрязнения. Если снабдить выключателями звука самолеты, жизнь людей, поселившихся рядом с аэропортами, перестанет быть ежедневным кошмаром. В то же время, технология окажется на руку и военным, и всяким бандитам. Появятся беззвучные бомбардировщики, бесшумные винтовки, бомбы, одной лишь силой звука разрывающие людям мозги, а теракты глобальных масштабов станут совершаться в особо утонченной манере. Старик, надо полагать, отлично все это предвидит и потому держит результаты исследований при себе, не желая публиковать. Я подумал об этом, и профессор показался мне еще симпатичнее.

Я заканчивал то ли пятый, то ли шестой цикл конвертации, когда старик вернулся. На его руке висела огромная корзина.

– Я принес еще кофе и сэндвичей, – сообщил он. – С огурцами, сыром и ветчиной. Будешь такие?

– С удовольствием. Мои любимые.

– Сразу поешь?

– Как только закончу цикл.

Когда будильник запищал, из семи страниц оставалось лишь две. Еще один, последний рывок – и стирке конец. Я отметил, где остановился, встал, потянулся всем телом и принялся за еду.

Сэндвичи обычные – такие готовят в барах и ресторанах. Хватило бы на пять или шесть едоков. Я же в одиночку умял две трети. Не знаю почему, но после долгой стирки всегда страшно хочется есть. Ни слова не говоря, я методично загружал в себя огурцы, сыр и ветчину и запивал горячим кофе.

Старик ел, а точнее, закусывал в три раза медленнее. Предпочитал огурцы: отделял их от хлеба, равномерно посыпал солью, отправлял в рот и негромко похрустывал в тишине, напоминая благовоспитанного сверчка.

– Ешь сколько влезет, – сказал он. – Нам-то, старикам, так много уже не нужно. Немного поел, немного поработал – вот и вся радость. А молодым нужно есть много. Есть побольше, толстеть получше. Да-да, мало кто на свете, похоже, любит толстеть. Но я тебе скажу: люди просто не умеют это правильно делать. Толстея неправильно, люди теряют здоровье и красоту. Но если они толстеют как полагается – никаких проблем. Наоборот, жизнь становится богаче, повышается сексуальная активность, четче работает мозг. Я и сам в молодости был толстяком хоть куда. Сейчас, конечно, дело другое… – И он снова заухал совой: уох-хо-хо. – Кстати, как тебе сэндвичи? Неплохо, а?

– Замечательно, – похвалил я. И это было правдой. Насчет сэндвичей я почти так же привередлив, как и насчет диванов. Но то, что я съел сейчас, здорово продвинуло мое представление о хороших сэндвичах. Свежайший, упругий хлеб нарезали острым, как бритва, ножом. Чтобы правильно сделать сэндвич, необходимо выбрать правильный нож. Многие, к сожалению, этим пренебрегают. Но как ни превосходны ингредиенты, с неподходящим ножом вкусных сэндвичей не получится никогда. В этих листики салата хрустели на зубах, горчица была высшего класса, а майонез почти наверняка приготовлен вручную. Таких классных сэндвичей я не ел лет сто.

– Внучка готовила, – сказал старик. – Специально для тебя. По части сэндвичей она у меня виртуоз.

– Да уж, не всякий повар так приготовит.

– Ну, слава богу. Девочке будет приятно. Гостей у нас почти не бывает. Ее стряпню и похвалить-то как следует некому. Все, что она готовит, мы же с ней и съедаем.

– Так вы живете вдвоем?

– Да, и уже очень долго. Сам-то я всегда жил затворником; постепенно эта склонность и ей передалась. Не знаю, что и делать: на белый свет совсем не выходит. Голова светлая, здоровьем бог не обидел, а с людьми общаться не желает. В молодые годы так нельзя. Сексуальность нужно направлять куда полагается. Как считаешь? Этой девочке есть чем заинтересовать мужчин?

– Э-э… Да, конечно. Можете не сомневаться, – ответил я.