– Ну, в общем, да…

– Где будем ужинать? У тебя?

– Нет, у меня не получится. Холодильник сдох, еды почти нет. Даже готовить невозможно.

– Я знаю, – сказала она.

– Знаешь? – не понял я.

– Конечно. Зато теперь там порядок, правда?

– Так это ты все убрала?

– Ага. А что, не надо было? Сегодня утром решила принести тебе еще одну книгу. Прихожу – дверь открыта, в квартире бедлам. Ну, я и прибралась немного. Правда, на работу слегка опоздала. Но ты же меня так здорово угостил… Или все-таки зря?

– Что ты, наоборот! – сказал я. – Я тебе очень благодарен.

– Ну тогда забирай меня сегодня отсюда. В воскресенье мы до шести.

– Идет, – сказал я. – Спасибо!

– Не за что, – ответила она и повесила трубку.

Пока я искал, во что облачиться для ужина, толстушка выбралась из ванной. Я протянул ей полотенце и банный халат. Она взяла вещи и, ни слова не говоря, несколько секунд простояла передо мною голой. Из-под мокрых волос выглядывали маленькие розовые уши. С неизменными золотыми сережками.

– Значит, в душе ты сережек не снимаешь?

– Нет, конечно, я же тебе говорила. Они у меня крепко сидят, не потеряются. Тебе нравятся мои сережки?

– Нет, – ответил я.

В ванной сушились ее блузка, юбка и нижнее белье. Розовый лифчик, розовые трусики, темно-розовая юбка, бледно-розовая блузка. У меня заныло в висках. Терпеть не могу, когда в ванной сушат белье и чулки. Сам не знаю, почему. Не люблю, и все.

Я вымыл голову, ополоснулся, почистил зубы, побрился, надел трусы и брюки. Рана болела, но уже не так сильно, как вчера. Перед тем как раздеться, я о ней даже не вспомнил.

Толстушка сидела на кровати, сушила волосы феном и читала Бальзака. Дождь никак не кончался. В ванной – женские трусики, на кровати – женщина с книгой и феном, за окном – бесконечный дождь… Я словно вернулся на несколько лет назад в то, что называлось семейной жизнью.

– Тебе нужен фен? – спросила она.

– Нет, – ответил я.

Фен здесь оставила жена, когда уходила. Моим коротким волосам он не нужен. Я сел рядом с ней, откинулся на спинку кровати и зажмурился. Перед глазами поплыли разноцветные пятна. Если вспомнить, я не спал уже несколько суток. Каждый раз, когда хотел, меня совершенно садистски будили. Я ощутил, как беспробудная тьма затягивает меня в свою бездну. Будто все жаббервоги Земли протягивали ко мне лапы, желая утащить за собой.

Я очнулся и потер лицо руками. Кожа, чистая и выбритая впервые за несколько дней, стянулась и задубела, как на барабане. Словно я тру не свое лицо. Шею саднило. Две паршивые пиявки насосались моей крови всласть.

– Эй, – оторвалась она от книги. – Ты хочешь, чтобы кто-нибудь проглотил твое семя?

– Сейчас – нет.

– Не то настроение?

– Ага.

– И ты не хочешь со мной переспать?

– Сейчас – нет.

– Потому что я толстая?

– Глупости, – сказал я. – У тебя очень красивое тело.

– Но тогда почему?

– Не знаю. Сам не пойму. Но чувствую, что не должен с тобой этого делать.

– Моральный принцип? Или психическая установка?

– Установка, – повторил я. Это прозвучало неожиданно резко. Я посмотрел в потолок и задумался. – Да нет, конечно, дело не в этом. Скорее, здесь что-то вроде инстинкта. Или предчувствия. А может, моя память уже потекла назад… Не могу объяснить как следует. Переспать я с тобой, пожалуй, хотел бы. И даже очень. Но что-то меня останавливает. Такое чувство, будто сейчас не время.

Спрятав ноги под подушку, она посмотрела на меня в упор.

– А ты не врешь?

– О таких вещах я не вру.

– И ты правда так думаешь?

– Я так чувствую.

– Докажи.

– Доказать? – удивился я.

– Покажи, что ты правда хочешь со мной переспать! Так, чтобы я поверила…

В первую секунду я растерялся, но потом решил расстегнуть штаны – и действительно ей показать. Я слишком устал искать еще какие-то аргументы. К тому же, еще немного – и меня не будет на этом свете. А от того, что семнадцатилетней девчонке покажут крепко стоящий член, национальной трагедии не случится.

– Хм-м, – протянула она, рассматривая мой аргумент. – А потрогать можно?

– Нельзя, – сказал я. – Ну как? Убедил?

– М-да… Ну ладно.

Я застегнул штаны. Под окном медленно проехал тяжелый грузовик.

– Когда за дедом пойдешь? – спросил я.

– Посплю немного, вещи высохнут, – ответила она. – К вечеру вода в Подземелье спадет. Тогда и двинусь обратно через метро.

– В такую погоду твои вещи до утра не просохнут, – заметил я.

– Ты что, серьезно? Что же делать?

– За углом прачечная. Можешь там просушить.

– Но мне даже выйти не в чем!

Я пошевелил мозгами, но ничего не придумал. Оставалось одно – идти в прачечную самому. Я зашел в ванную, собрал ее белье и засунул в пакет с рекламой «Люфтганзы». Выбрал из уцелевших вещей темно-оливковые брюки и голубую рубашку. Оделся, сунул ноги в коричневые туфли – и глубоко вздохнул. Бесценную часть последнего дня жизни мне предстояло угробить на складном стульчике в прачечной-автомате. На часах было 12:17.

Когда я захожу в Сторожку, Страж стоит перед задней дверью и колет дрова.

– Вот теперь и пойдет настоящий снег! – говорит он, поигрывая топориком. – Утром сдохло четыре зверюги. Завтра помрет еще больше. Эта зима будет особенно лютая.

Я снимаю перчатки, подхожу к печке и грею окоченевшие пальцы. Страж укладывает мелко наколотые дрова в поленницу и вешает топорик на стену. Затем подходит и тоже греет руки над печкой.

– Похоже, скоро снова придется сжигать зверей одному, – говорит он. – Твоя тень мне, конечно, неплохо помогала. Ну да что поделаешь. Такова уж моя работа.

– Ей уже так плохо?

– Да не сказал бы, что хорошо, – качает он головой. – Уж три дня не встает. Я, конечно, смотрю за ней. Но против Судьбы не попрешь. Что ни говори, есть вещи, над которыми человек не властен…

– Я могу с нею поговорить?

– Конечно. Поговори. Но только полчаса и не больше. Через полчаса я пойду жечь зверей.

Я киваю.

Он снимает со стены связку ключей, выходит во дворик и отпирает железные ворота на Площадь Теней. Затем, обогнав меня, подходит к сарайчику, открывает дверь и пропускает меня внутрь. Внутри – пусто, никакой мебели, холодный пол выложен голыми кирпичами. Из оконных щелей сквозит нечеловечески. Словно сарайчик строили изо льда.

– Я тут ни при чем, – говорит Страж, следя за моим блуждающим взглядом. – Не думай, что я держу ее здесь, потому что мне это нравится. Тени должны умирать здесь. Так положено. А я просто выполняю правила. Твоей еще повезло. Иногда приходится содержать по три тени сразу…

Я не хочу затягивать разговор и просто киваю. Я уже вижу, что не должен был оставлять ее здесь одну.

– Твоя тень там, внизу, – говорит он. – Спускайся, там немного теплее. Хоть и запах похуже.

Страж проходит в дальний угол сарайчика и поднимает разбухшую от сырости крышку погреба. Вниз ведет грубая стремянка. Страж спускается первым и машет мне рукой. Я отряхиваю снег с пальто и лезу следом.

Резкий запах нечистот ударяет мне в нос. Окон здесь нет, воздух никак не проветривается. Весь погреб – не больше обычной кладовки, и одну треть занимают нары, на которых лежит моя вконец исхудавшая тень. При моем появлении она поднимает голову. Под нарами я замечаю глиняный ночной горшок, а в углу – покосившийся столик с тускло горящей свечой. Больше ничто здесь не светит и уж явно не греет. Под ногами – сырая земля. Адский холод забирается под одежду и пронизывает до костей. Моя тень, закутавшись по уши в одеяло, глядит на меня недвижными, безжизненными глазами. Похоже, старик был прав – долго она не протянет.

– Ну, я пойду, – говорит Страж, брезгливо морщась от вони. – А вы тут болтайте о чем хотите. Все равно она уже слишком дохлая, чтобы к тебе прицепиться…