— А что, еще не вышло?

— Ты меня понял.

Инквизиция продолжалась два часа: жрецы применяли все риторические ловушки, которые только могли придумать, и Джошуа иногда выпутывался, а иногда лез напролом. Я тем временем изобретал способ вывести его из Храма, избежав ареста, но замечал, что все больше храмовых стражников покидает стены и скапливается у ворот.

А старший жрец тем временем бубнил:

— Человек умирает, не оставив после себя сыновей, но его вдова выходит замуж за его брата, у которого три сына от первого брака…[и так далее] Эти трое выходят из Иерихона и направляются на юг со скоростью три целых и три десятых фарлонга в час, но с собой ведут двух ослов, которые несут на себе по два…[и так далее] И вот Шабат заканчивается, и они могут продолжать путь сверх той тысячи шагов, что им положена по закону… а ветер дует в юго-западном направлении со скоростью два фарлонга в час…[и так далее] Сколько воды потребуется им на все путешествие? Ответ давай в бочонках.

— Пять, — сказал Джошуа, едва жрец умолк. И все поразились этому чуду.

Толпа взревела. Какая-то женщина завопила:

— Да он точно Мессия!

— Сын Божий пришел к нам, — крикнула вторая.

— От вас помощи, как от козла молока, — сказал им я.

— А ты решение не расписал, не расписал! — заголосил самый младший жрец.

Пока жрец бубнил, Иуда с Матфеем записывали задачу на каменных плитах, но очень быстро потеряли нить. Они переглянулись и покачали головами.

— Пять, — повторил Джошуа. Жрецы растерянно переглянулись.

— Ответ верен, но это не дает тебе власти исцелять во Храме.

— Через три дня не будет тут больше Храма, ибо я разрушу его, а с ним — и ваше гадючье гнездо. А еще через три дня воздвигнется здесь новый Храм, в честь отца моего.

Тут я не выдержал, схватил его поперек груди и потащил к воротам. Остальные апостолы по плану выстроились вокруг нас свиньей. На них снаружи напирала толпа. За нами шли уже сотни.

— Постой, я еще не закончил! — вопил Джошуа.

— Закончил-закончил.

— Воистину подлинный царь Израильский пришел и принес с собой Царство, — закричала какая-то женщина.

Петр дал ей подзатыльник:

— А ты не подсказывай.

Одной лишь массой толпы нам удалось эвакуировать Джоша из Храма и протащить по улицам к самому дому Иосифа Аримафейского. Тот впустил нас и провел в верхнюю комнату с высоким сводчатым каменным потолком, роскошными коврами на полу, целыми горами подушек и длинным низким обеденным столом.

— Вы здесь в безопасности, вот только не знаю, надолго ли. Уже созван Синедрион.

— Но мы только что из Храма, — сказал я. — Когда успели?

— Зря вы им не позволили меня забрать, — сказал Джошуа.

— Сейчас накроют стол для ессейского Песаха, — сказал Иосиф. — Оставайтесь к ужину.

— Праздновать Песах так рано? Почему? — спросил Иоанн. — Зачем нам праздновать Песах с ессеями?

Иосиф не смотрел на Джошуа.

— Потому что ессеи на Песах не убивают агнца.

Ту ночь мы провели в верхней комнате у Иосифа. Наутро Джошуа сошел вниз, некоторое время его не было, потом он возвратился.

— Они меня не выпускают, — сказал он.

— Кто — они?

— Апостолы. Мои собственные апостолы меня не выпускают. — Джош снова подошел к лестнице. — Вы прекословите воле Господа! — крикнул он вниз и повернулся ко мне: — Это ты им велел меня не выпускать?

— Я? Ну да.

— Так нельзя.

— Я послал Нафанаила к Симону за Мэгги. Он вернулся один. Мэгги не захотела с ним разговаривать, зато поговорила Марфа. Туда храмовая стража приходила, Джош.

— И?

— Что значит — «и»? Они приходили тебя арестовать.

— Пускай им.

— Джошуа, чтобы настоять на своем, вовсе не обязательно собой жертвовать. Я всю ночь думал. Можно сторговаться.

— С Господом Богом?

— У Авраама получилось, не забыл? Насчет разрушения Содома и Гоморры. Начал с того, что Господь пощадит города, если Авраам отыщет полсотни праведников, но в конце сошлись на десяти. И ты попробуй. — Это не совсем то, Шмяк. — Джош подошел ко мне вплотную, но я понял, что не могу смотреть ему в глаза, и передвинулся к высокому стрельчатому окну, выходившему на улицу. — Я боюсь этого. Того, что случится. Я бы на этой неделе лучше занялся десятком других вещей, чем себя в жертву приносить. Но я знаю — так должно быть. Когда я говорил жрецам, что через три дня разрушу Храм, я хотел сказать, что исчезнут все мздоимство, все притворство, все храмовые ритуалы, которые не давали людям познать Господа. И на третий день, когда я вернусь, все обновится и Царство Божие настанет повсюду. Я приду, Шмяк.

— Ага, ты уже говорил.

— Ну так верь в меня.

— Тебе воскрешения не очень удаются, Джош. Помнишь старуху в Яфии? Солдата в Сефорисе-сколько он продержался? Три минуты?

— А на Симона посмотри. Он уже несколько месяцев как из мертвых восстал.

— Да, только пахнет странно.

— Ничего не пахнет.

— Да ей-богу — если к нему поближе подойти, отдает гнильцой.

— А ты откуда знаешь? Ты же к нему не подходишь — он раньше прокаженным был.

— Мне как-то на днях Фаддей сказал. Дескать, Шмяк, по мне, так этот парень, Симон Лазарь, протух.

— Правда? Пошли спросим Фаддея.

— Да он наверняка забыл уже.

Джошуа спустился в комнату с мозаичным полом и маленькими окошками, пробитыми под низким потолком. Апостолы вместе с матерью Джоша и его братом Иаковом сидели у стен, обратив к Джошуа лица, точно подсолнухи. Ждали: вот Мессия скажет им что-нибудь — и у них появится надежда.

— Я вам сейчас ноги мыть буду, — сказал Мессия и повернулся к Иосифу Аримафейскому: — Мне нужен тазик с водой и губка.

Аристократ поклонился и вышел.

— Какой приятный сюрприз, — заметила Мария. Брат Иаков закатил глаза и тяжело вздохнул.

— Я пошел, — сказал я и посмотрел на Петра, имея в виду: Не спускай с него глаз. Петр понял и едва заметно кивнул.

— Возвращайся к седеру, — сказал Джошуа. — Мне еще нужно вас кое-чему научить, пока время есть.

Дома у Симона никого не было. Я долго стучал, потом все-таки решил войти. Никаких следов утренней трапезы я не обнаружил, но миквой пользовались, и я заключил, что все омылись и отправились в Храм. Я бродил по иерусалимским улицам, пытаясь придумать решение, но все, чему я учился в жизни, казалось бесполезным. Сгустились сумерки, и я направился к дому Иосифа кружным путем, чтобы не проходить мимо дворца первосвященника.

Джошуа сидел внутри на ступеньках в верхние покои и ждал. Его караулили Петр и Андрей — явно чтобы Джош не улизнул к первосвященнику сдаваться за богохульство.

— Ты где был? — спросил Джошуа. — Мне нужно тебе ноги вымыть.

— Ты вообще представляешь, как трудно в Иерусалиме найти в Песах ветчину? — осведомился я. — Я просто думал, неплохо, ну, типа, сдобрить мацу ветчиной и острыми травками.

— Он нас всех вымыл, — сообщил Петр. — Варфа конечно, пришлось держать, но теперь даже он чистый.

— Я их вымыл, а потом они пойдут и вымоют других тем самым наглядно показав им, как надо прощать.

— О, я понял, — сказал я. — Это притча. Очень мило. Пошли есть.

Мы возлегли вокруг большого стола, Джошуа — во главе. Его мать приготовила традиционный ужин — только без барашка. Для начала вечери самый младший, Нафанаил, должен был спросить:

— Почему этот вечер отличается от прочих вечеров в году?

— У Варфа ноги чистые? — попробовал угадать Фома.

— По счету платит Иосиф Аримафейский? — сделал попытку Филипп.

Нафанаил рассмеялся и покачал головой: — Нет. Потому что в другие вечера мы едим хлеб и мацу, а сегодня — только мацу. Во как. — И он ухмыльнулся еще шире, вероятно впервые в жизни чувствуя себя умным — А почему мы едим сегодня одну мацу? — продолжал Нафанаил.

— Перемотай вперед, Наф, — перебил я. — Мы все тут евреи. Резюмируй. Хлеб — пресный, потому что ему не хватило времени взойти, ибо у нас на хвосте сидели солдаты фараона, травы — горькие, что означает горечь рабства, Гсподь привел нас в Землю обетованную, там было роскошно, давайте уже есть.