Палка снова просвистела в воздухе, но на сей раз я поймал ее в полузамахе, вывернул из руки Гаспара и метнул в оконце у него за спиной. Потом быстро сложил руки и уставился на столик перед собой.
— Покорнейше прошу прощения, учитель, — сказал я, — но если ты ударишь его еще раз, я тебя убью.
Гаспар встал, но я боялся взглянуть на него (да и на Джоша, вообще говоря, — тоже).
— Эго, — произнес монах. И вышел из комнаты, не добавив больше ни слова.
Несколько времени мы с Джошем сидели в тишине, думая и потирая шишки. Интересная, конечно, поездочка, и все такое, но Джошуа не научится быть Мессией у человека, что лупит его палкой всякий раз, когда упоминается это слово. Мы ж сюда учиться на Мессию приехали, предполагал я. Что ж, вперед. Я выпил миску чая, предложенную мне, затем — ту, что осталась от Гаспара.
— Двух умников прошли, остался третий, — сказал я. — Перед дорогой нам бы лучше где-нибудь позавтракать.
Джошуа посмотрел на меня так же озадаченно, как несколько минут назад — на Гаспара:
— Думаешь, ему очень нужна эта палка?
Монах Номер Семь вручил нам котомки, низко поклонился, юркнул в монастырь и закрыл за собой ворота, а мы с Джошем остались на том же самом месте — возле гонга. Ясное свежее утро. Внизу, над деревенскими очагами, поднимались дымки.
— Надо было еды потребовать, — сказал я. — До деревни путь неблизкий.
— Я никуда не пойду, — ответил Джош.
— Шутишь, да?
— Мне нужно многому здесь научиться.
— Например, как получать палкой по голове.
— Может, и это.
— Не думаю, что Гаспар впустит меня обратно. Кажется, он мной не особо доволен.
— Еще бы. Ты грозился его убить.
— Не грозился, а предупредил. Есть разница.
— Так ты, значит, не останешься?
Вот он, большой вопрос. Оставаться ли мне с лучшим другом, лопать холодный рис, спать на ледяном полу, получать тумаки от сбрендившего монаха и очень запросто окончить свои дни с расколотым черепом — или уйти? Уйти — куда? Домой? Вернуться в Кабул к Радости? Несмотря на долгое странствие, идти по своим стопам — легче всего. Хоть что-то знакомо. Но если я предпочитаю пути наименьшего сопротивления, как я вообще тут оказался?
— Ты уверен, что тебе сюда надо, Джош? Мы разве не можем пойти искать Мельхиора?
— Я знаю, что мне есть чему здесь поучиться. Джошуа взял колотушку и ударил в гонг. Через какое-то время отворилась форточка. Высунулся монах, которого мы раньше не видели.
— Ступайте прочь. Природа ваша тупа, а изо ртов смердит, как из задницы яка. — И он захлопнул форточку.
Джошуа ударил в гонг опять.
— Не нравится мне вся эта история с убийством Мессии. Я здесь оставаться не могу, Джошуа. Если он тебя и дальше так колошматить будет.
— У меня такое чувство, что колотить меня здесь будут довольно часто — пока я не пойму то, чего он от меня хочет.
— Я пошел. — Иди.
— А может, остаться?
— Нет. Поверь мне: сейчас ты должен покинуть меня, чтобы не покидать потом. Увидимся. — И он отвернулся к двери.
— Ох ты какой — сам говоришь, что ни черта не знаешь, а тут вдруг взял и все понял, да?
— Да. Иди, Шмяк. До свиданья.
Я зашагал по узкой тропинке — и от неожиданности чуть не слетел с обрыва, когда сзади форточка открылась и монах заорал мне вслед:
— Куда пошел?
— Домой, — ответил я, не оборачиваясь.
— Ну и вали, пугай детей малых своим блистательным невежеством.
— И напугаю. — Уходя, я старался плечи держать ровно, а душу мою словно выдирали из загривка. Я поклялся не оборачиваться и медленно, мучительно спускался по тропе. Я был уверен, что никогда больше не увижу Джоша.
Глава 17
Тут, в отеле, у меня установилось некое однообразие уклада, и оно мне напоминает жизнь в Китае. Когда не сплю, пишу эти заметки, смотрю телевизор, усердно действую на нервы ангелу и при всяком удобном случае скрываюсь в туалете читать Евангелие. Наверняка поэтому сон мой превратился в бескрайний кошмар, от которого нет мне покоя, даже когда я не сплю. Я закончил Марка, и снова то же самое — этот чувак талдычит о воскресении, о деяниях, что вершились уже после нашей с Джошем смерти. И его история похожа на ту, что рассказывал тот крендель Матфей, события несколько перепутаны, однако в общем и целом она — о пастырстве Джошуа. Но мороз по коже у меня от того, как рассказано о событиях последних дней Песаха. Ангелу не удалось от меня сокрыть, что учение Джоша выжило и обрело громадную популярность. (Он даже бросил переключать каналы, когда по телику упоминают Джошуа.) Но неужели учения его черпают вот из этой самой книжонки? Мне снятся кровь, страдания и одиночество настолько пустое, что в нем не живет даже эхо, и я просыпаюсь от собственного крика, весь в поту, однако и наяву одиночество это не сразу покидает меня. Прошлой ночью я проснулся, и мне показалось, что в ногах моей кровати стоит женщина, а рядом — ангел: черные крыла распялены под самый потолок. Но не успел я ничего сообразить, ангел обернул женщину крылами, и она исчезла в их мраке — навсегда. Вот тогда я, наверное, проснулся по-настоящему, потому что ангел лежал на второй кровати и таращился во тьму, глаза его — как черный жемчуг, и в них тускло отражались красные огни проблесковых маячков на крышах небоскребов через дорогу. Ни крыл, ни черных одежд, ни женщины. Только Разиил. Смотрит.
— Кошмары? — спросил ангел.
— Воспоминания, — ответил я. Я спал? Такие же тусклые красные огоньки, мигая, играли на скулах и переносице женщины в моем кошмаре. Целиком ее лица я так и не разглядел. Но изысканные его очертания совпали с тайниками памяти моей, будто ключ вошел в замок. И вырвались из глубин ароматы корицы и сандала и смех, что слаще лучших дней моего детства.
Через два дня я стоял у монастырских ворот и звонил в гонг. Форточка открылась, и появилась физиономия свежеобритого монаха: лысый череп на десяток оттенков бледнее лица.
— Чего? — спросил он.
— Местные слопали наших верблюдов, — ответил я.
— Ступай прочь. Ноздри твои раздуваются неприятным макаром, а душа у тебя отчасти комковата.
— Джошуа, впусти меня. Мне больше некуда идти.
— Я не могу тебя впустить просто так, — зашептал Джош. — Тебе придется ждать три дня, как прочим. — И громко — очевидно, для ушей кого-то внутри: — Похоже, ты заражен бедуинами! Ступай прочь! — И он с треском захлопнул форточку.
Я стоял. И ждал. Через несколько минут он опять возник в дырке ворот.
— Заражен бедуинами? — переспросил я.
— Слушай, отвянь, а? Я тут пока новенький. Ты принес пищи и воды себе на некоторое время?
— Да, беззубая старуха дала немного сушеной верблюжатины. Фирменное блюдо.
— И наверняка нечистое, — заметил Джош.
— Бекон, Джошуа, не забыл?
— А, ну да. Извини. Попробую стырить для тебя чаю и одеяло. Только не сразу.
— Так Гаспар меня впустит?
— Он вообще не понял, почему ты ушел. Сказал, что если кому и надо дисциплине поучиться, то… дальше сам знаешь. Наверное, тебе будет наказание.
— Прости, что бросил тебя.
— Ты не бросал. — Он ухмыльнулся. С двуцветной головой дружбан мой выглядел глупее обычного. — Я тебе скажу одну штуку, которую я тут уже усвоил.
— Какую штуку?
— Когда я буду самый главный и кто-нибудь постучится, то внутрь его пустят сразу. Заставлять того, кто взыскует утешения, ждать на морозе — горшок тухлого ячьего масла.
— Аминь, — сказал я.
Джош что было дури захлопнул форточку, — видимо, только так ее и предписывалось закрывать. Я стоял и прикидывал, как Джошу — когда он выучится наконец на Мессию — удастся вставить в проповедь фразу «горшок тухлого ячьего масла». Только этого нам, евреям, и не хватало — еще одной лечебной диеты.
Монахи раздели меня донага, облили голову ледяной водой, затем с немалым энтузиазмом расчесали щетками из кабаньей щетины, потом облили кипятком, надраили щетками, потом опять холодная вода, а потом я заорал. Тут они обрили меня налысо, вместе с волосами прихватив и щедрые порции скальпа, смыли прилипшие волоски и вручили чистую оранжевую тогу, одеяло и деревянную мисочку для риса. Позже мне еще выдали сандалии, сплетенные из какой-то травы, а сам я связал себе носки из ячьей шерсти, но больше добра за последующие шесть лет не нажил: тога, одеяло, миска, шлепанцы и носки.
